Черный свет

То, что мы обозначим термином «сверхсознание» (сирр, хафи в терминологии суфийской) не может быть феноменом коллективным. Это неизменно нечто такое, что раскрывается в исходе битвы, протагонистом которой является духовная индивидуальность. Коллективным путем невозможно перейти от чувственного к сверхчувственному, ибо этот переход равнозначен раскрытию и расцвету световой личности. Результатом этого процесса безусловно может стать сознание мистической братской общности, но оно никогда не предшествует ему (Гермес проникает в подземную коморку в одиночку, следуя указаниям Совершенной Природы). Это последовательное раскрытие сопровождается, как мы видели, «теофаническими световыми явлениями», изменяющимися от случая к случаю. Вживание в эти явления, определение степени их присутствия с помощью и ради их «свидетеля» – вот к чему сводится в данном случае мотив шахида. Этой сизигической общностью обусловлена «сверхъиндивидуальность» мистика, то есть, трансцендентное измерение его личности. Как только порог этого измерения перейден, открывается перспектива некой тайной истории вместе со всеми опасностями и свершениями, уготованными световому человеку, исчезновениями и появлениями его шахида. Проследить их во всех деталях и до конца значило бы привлечь все наследие иранского суфизма; мы ограничимся лишь несколькими основными чертами, заимствованными у трех-четырех великих суфийских учителей. Измерение сверхсознания символически возвещается «черным светом», соответствующим у Наджма Кобра Мохаммада Лахижи высшему этапу духовного становления; у Семнани он знаменует самый опасный отрезок инициатического пути, непосредственно предшествующий последней теофании, возвещаемой зеленым светом. Так или иначе, связь между visio smaragdina и «черным Светом» приводит к их взаимодействиям решающего значения.











Именно идея «черного Света» (нур-э сийах по-персидски) позволяет нам провести различие между двумя измерениями, о которых не может дать понятие одномерное и не дифференцированное бессознательное. В той мере, в какой мистическому языку случается «символизироваться» с физическим опытом, этот опыт наилучшим образом идею полярности — не столько между сознанием и бессознательным, сколько между сверхсознанием и подсознанием. Существует темнота материи и темнота отсутствия материи. Физики различают черноту материи и черноту стратосферы. С одной стороны, может существовать черное тело, тело, поглощающее все световые лучи любого цвета; такое можно «увидеть» в темной печи. Когда ее разжигают, ее чернота раскаляется сначала докрасна, потом добела и, наконец, до красноватой белизны. Весь этот свет поглощается материей, а затем излучается ею. Такова, согласно Наджму Кобра и Сохраварди, «световая частица» (световой человек), поглощенная темным колодцем (нафс аммара), которую должно освободить пламя зикра, заставить ее «излучаться». Все это — черное тело, темный колодец или печь, «Негр»; это — нижняя тьма, инфрасознание и подсознание. С другой стороны, есть свет без материи, то есть, не тот, что становится зримым, потому что его поглотила данная материя, а затем восстановила в той мере, в какой поглотила. Вышняя тьма — это чернота стратосферы, межзвездного пространства, черное Небо. В мистических терминах она соответствует свету божественной Самости (нур-э дхат), черному свету Deus absconditus, потаенному Сокровищу, стремящемуся сделаться явным, «обрести восприятие, чтобы самому стать его объектом», проявиться, облачившись в состояние объекта. Эта божественная темнота, таким образом, никак не соотносится с темнотой низшей, темнотой черного тела, инфрасознанием (нафс аммара). Она есть черное Небо, черный Свет, в котором открывается сверхсознанию самость Deus absconditus.

Здесь не обойтись без метафизики Света, чьи пути предначертаны духовным цветовым опытом мистиков, в данном случае – иранских суфиев. Их зрительное восприятие цвето-световых явлений основывается на идее чистого цвета, облекающегося своей собственной материей, то есть, последовательностью материализующего потенцию «потаенного Сокровища», стремящегося стать явным. Здесь уместна ссылка на установленное в одном из мистических сочинений Авиценны различие между «тьмой на подступах к полюсу» и тьмой, царящей на «крайнем западе» материи, то есть, силами мрака, задерживающими свет, мешающими его распространению, силами поглощающего свет черного объекта, который в «восточной теософии» Сохраварди обозначается древним иранским термином барзак (заслонка, перемычка). В противоположность этому Тьма «на подступах к полюсу» является областью «черного Света», предсуществующего всякой материи, которую он пресуществляет, чтобы благодаря ей стать зримым светом. Таким образом, антитеза устанавливается между черным светом полюса и темнотой черного материального тела, а не просто между светом и темнотой материи. Между черным материальным телом (типизированным, например, в нафс аммара), от которого жаждет освободиться свет, и доматериальным черным светом (светом божественной Самости) простирается снизу вверх целая вселенная светочей, которые, будучи частицами света, сотворены как различные цвета, способные к самостоятельной жизни и субстанциальности.


Поскольку все их усилия направлены на то, чтобы вырваться из-под власти чуждой им материи, им нет надобности стабилизироваться на поверхности объекта, ставшего их тюрьмой, чтобы пребывать цветовыми тональностями. Эти светочи, сделавшиеся цветовой гаммой в самом их световом акте, следует представлять себе как сущности, творящие для самих себя свою форму и свое пространство, исходя из потребностей собственной жизни и природы (той, как выражается Генри Мор, spissitudo spiritualis, которая является пространством сверхчувственных восприятий, описанных Наджмом Кобра и его учениками). Чистые цвета (подчиняющиеся у Сохраварди двойственному порядку — вертикальному и горизонтальному, иерархии «Матерей» и архетипов) являются в созидающем их световом акте слагаемыми собственной теофанической формы (мазхар). «Световые акты» (фотизмы, ишракат) реализуют вместилища, благодаря которым свет становится зримым. «Нематериальный свет» уживается здесь со светом, актуализирующим свою собственную материю (согласно тому же Сохраварди, под ними нельзя понимать материальные тела, служащие достаточным основанием проявляемых ими свойств). По отношению же к материи черного тела, наделенного силами тьмы, ариманического мрака, все это, без сомнения, равнозначно имматериальности. Точнее говоря, это материя в тонком, «эфирном» состоянии (латиф); это световой акт, не антагонистичный по отношению к самому свету; это свечение mundus imaginabilis (алам аль-митхал), мира самобытных образов и форм, небесной Земли Хуркалья, «источающей свой собственный свет». «Видеть вещи в свете Хуркальи», как выражаются некоторые суфийские шейхи, – значит видеть их в том единственном состоянии, которое способствует восприятию посредством «сверхчувственных чувств». Это восприятие является не мимолетным впечатлением, пассивно получаемым от того или иного материального объекта, но активным процессом, обусловленным физиологией светового человека. Здесь наблюдается невольное совпадение всех этих идей с учением Гете, касающимся «физиологической гаммы цветов».



Мы еще узнаем, что «черный свет» — это свет божественной Самости, поскольку он проявляет, раскрывает, позволяет увидеть. А то, что он позволяет увидеть, то есть, свет как абсолютный субъект, ни в коем случае не может стать зримым объектом. В этом смысле черный свет является Светом светов (нур аль-анвар), благодаря которому все видимые светы стали тем, что они есть; он предстает одновременно светом и тьмой, то есть, видимым посредством того, что он позволяет видеть и незримым в самом себе. Из этого следует, что когда речь заходит о цвете как о смешении света с тьмой, вовсе не имеется ввиду смесь с ариманической тенью, будь она даже просто-напросто тенью черного объекта. Семь цветов проявляются лишь на самом прозрачном уровне тел. Эта смесь совместима с соотношением между световым актом и бесконечной потенциальностью, стремящейся к самораскрытию («Я был сокровищем сокровенным и пожелал быть узнанным»), то есть, между эпифаническим актом и ночью Absconditum. Но эта божественная ночь есть антитеза ариманической тьмы; она есть источник световых эпифаний, которые старается поглотить эта тьма. Мир цвета в чистом состоянии световых орбит — это совокупность актов этого Света, творящего другие светы, но не могущего проявиться посредством этих актов, стать зримым. И все эти вместилища, эти теофанические формы, которые он создает посредством актов проявления, всегда пребывают в связи с состоянием мистика, то есть, с активностью «световой частицы» в человеке, стремящегося обрести свое подобие, чтобы с его помощью научиться отличать сверхсознание от подсознания с одной стороны и черный свет от черноты черного объекта — с другой. Ведь смысл данного труда — установление ориентации, сколь бы несовершенные термины в нем ни использовались.