Книга. Карлос Кастанеда. Огонь изнутри (читать онлайн)

14. Бросившие Вызов Смерти

Я прибыл к дону Хенаро около двух часов дня. Дон Хуан и я начали беседу, а затем дон Хуан перевел меня в состояние повышенного сознания.
– Вот мы опять здесь все втроем, как тогда, когда ходили к той плоской скале, – сказал дон Хуан. – этим вечером мы совершим туда еще одну вылазку. Теперь у тебя достаточно знаний, чтобы сделать очень важные выводы об этом месте и о его влиянии на сознание.
– А что особенного в этом месте, дон Хуан?
– Сегодня вечером ты узнаешь некоторые ужасные факты, собранные древними видящими относительно накатывающей силы, и ты увидишь, что я имел в виду, когда сказал, что древние видящие решили жить любой ценой.
Дон Хуан обратился к Хенаро, который почти уснул. Он подтолкнул его:
– Не сказал бы ты, Хенаро, что древние видящие были страшными людьми? – спросил его дон Хуан.
– Совершенно верно, – сказал Хенаро твердым голосом и, казалось, застыл от усталости.
Он начал заметно клевать носом. Через мгновение он уже глубоко спал: его голова свесилась на грудь, а челюсть отвисла. Он захрапел.
Я хотел громко рассмеяться, но тут заметил, что Хенаро пристально смотрит на меня, как если бы он спал с открытыми глазами.
– Они были такими страшными людьми, что бросили вызов самой смерти, – добавил Хенаро между всхрапываниями.
– Не интересно ли тебе узнать, – сказал дон Хуан. – как эти отвратительные люди бросили вызов смерти?
– Как это они намерением отклонили смерть? – спросил я.
– Они наблюдали за своими олли, – сказал он. – и увидели, что те являются живыми существами с гораздо большей сопротивляемостью по отношению к накатывающей силе, и они исправили себя по образу олли.
Дон Хуан объяснил, что только у органических существ брешь имеет чашеобразное строение. Ее размеры, форма и хрупкость делают ее идеальной конфигурацией для ускорения раскола и разрушения светоносной оболочки под напором опрокидывающей силы. Олли, с другой стороны, у которых брешь представляет собой только линию, подставляют накатывающей силе такую маленькую поверхность, что остаются, практически, бессмертными. Их контейнеры могут выдерживать натиск опрокидывающей силы неопределенно долго, поскольку волосяной зазор не представляет для нее идеальной конфигурации.
– Древние видящие развили очень странную методику закрытия своих зазоров, – продолжал дон Хуан. – по существу, они были правы в предположении, что волосяной зазор более долговечен, чем чашеобразный.
– Существует ли эта методика до сих пор? – спросил я.
– Нет, больше нет, – ответил он. – но есть некоторые видящие, которые практикуют этот метод.
По неизвестной мне причине его заявление вызвало во мне приступ чистого ужаса: мое дыхание мгновенно ускорилось, и я не мог сдержать его.
– Они ведь живы до сего дня, не так ли, Хенаро? – спросил дон Хуан.
– Совершенно верно, – пробормотал Хенаро сквозь очевидное состояние глубокого сна.
Я спросил дона Хуана, знает ли он причину того, почему я так испугался. Он напомнил мне предыдущий случай в той самой комнате, где они спросили меня, заметил ли я странных существ, которые вошли, когда Хенаро отворил дверь.
– В тот день твоя точка сборки ушла очень глубоко влево и собрала пугающий мир, – продолжал он. – ну, я уже говорил тебе это: ты не помнишь, что ты ушел прямо в очень далекий мир и напугался там до полусмерти.
Дон Хуан повернулся к Хенаро, который мирно похрапывал, причем его ноги были вытянуты прямо вперед.
– Не напугался ли он до недержания мочи, Хенаро? – спросил дон Хуан.
– Точно, до недержания мочи, – пробормотал Хенаро, а дон Хуан засмеялся.
– Я должен сказать тебе, – продолжал дон Хуан. – что мы не упрекаем тебя за трусость. Мы сами смотрим с отвращением на некоторые действия древних видящих. Я уверен, что теперь ты понял: то, чего ты не можешь вспомнить о той ночи, так это то, что ты видел древних видящих, которые до сих пор живы.
Я хотел запротестовать, что ничего еще не понял, но не мог выговорить своих слов. Я должен был все снова и снова прочищать горло, прежде чем смог произнести хоть слово. Хенаро встал и мягко похлопал меня по верху спины и шее, как если бы я поперхнулся.
– У тебя жаба в горле, – сказал он.
Я поблагодарил его высоким попискивающим голосом.
– Нет, там у тебя, наверное, цыпленок, – добавил он и сел досыпать.
Дон Хуан сказал, что новые видящие взбунтовались против всех странных ритуалов древних и объявили их не только бесполезными, но и вредными для всего нашего существа. Они пошли даже настолько далеко, что полностью убрали эти ритуалы из того, что преподавалось всем воинам: много поколений ничего не знало о них. И только в начале хvi века нагваль себастьян, один из членов прямой линии нагвалей дона Хуана, вновь открыл существование этих методов.
– Как ему удалось открыть это вновь? – спросил я.
– Он был великолепным следопытом, – ответил дон Хуан. – и благодаря своей безупречности получил возможность узнать чудотворное.
Он сказал, что однажды, когда нагваль себастьян собирался начать свою ежедневную службу, а он был псаломщиком в соборе того города, где жил, он обнаружил индейца средних лет, который, казалось, был в замешательстве перед дверью церкви.
Нагваль себастьян подошел к человеку и спросил его, не нуждается ли он в помощи. «Мне нужно немного энергии, чтобы закрыть свой зазор, – ответил ему человек громким ясным голосом. – не дашь ли ты мне немного своей энергии?»
Дон Хуан сказал мне, что, согласно этой повести, нагваль себастьян онемел: он не знал, о чем этот человек говорит. Он предложил индейцу отвести его к приходскому священнику. Человек потерял терпение и яростно обвинил нагваля себастьяна в притворстве: «мне нужна твоя энергия, так как ты нагваль, – сказал он. – давай спокойно выйдем.»
Нагваль себастьян сдался перед магнетической силой незнакомца, послушно пошел за ним в горы. Он отсутствовал много дней. Когда он вернулся, у него был не только новый взгляд на древних видящих, но и подробное знание их методики. Незнакомец был древним толтеком – одним из последних выживших.
Нагваль себастьян узнал много чудесного о древних видящих, – продолжал дон Хуан. – он был первым, кто узнал, какими уродливыми они были и как заблуждались. До него это были только слухи.
Однажды ночью мой благодетель и нагваль Элиас показали мне образцы этих заблуждений. На самом деле они показали их нам с Хенаро вместе, поэтому вполне уместно, что мы с ним покажем их тебе тоже.
Я хотел поговорить, чтобы уклониться от этого: мне нужно было время, чтобы успокоиться и обдумать все, но прежде, чем я смог сказать что-либо, дон Хуан и Хенаро буквально вытащили меня из дома. Они направились к тем же выветренным холмам, на которых мы были раньше.
Мы остановились в лощине большого пересеченного холма. Дон Хуан указал на какие-то отдаленные горы на юге и сказал, что между местом, где мы стоим, и естественным провалом в одной из этих гор, который выглядит, как разинутый рот, есть по крайней мере семь мест, где древние видящие сфокусировали всю силу своего сознания.
Дон Хуан сказал, что те видящие были не только знающими и смелыми, но и довольно успешными в осуществлении своих намерений. Он сказал, что его благодетель показал ему и Хенаро место, где древние видящие, загнанные своей любовью к жизни, погребли себя заживо и действительно намеренно отвергли накатывающую силу.
– Нет ничего в тех местах, что могло бы остановить взгляд, – сказал он. – древние видящие старались не оставить заметных следов – просто ландшафт. Нужно видеть, чтобы узнать, что представляют собой эти места.
Он сказал, что не хочет говорить об удаленных местах, но отведет меня к ближайшему. Я настаивал на том, чтобы знать, что будет дальше. Он сказал, что мы собираемся видеть погребенных видящих и что для этого мы должны подождать до темноты, укрывшись где-нибудь в зеленых кустах. Он указал на такие – они были примерно в полумиле на крутом склоне.
Мы дошли до группы кустов и устроились насколько можно удобней. Затем он начал объяснять очень тихим голосом и сказал, что для того, чтобы получить энергию от земли, древние видящие погребли себя на время – в зависимости от того, чего хотели добиться: чем более трудной была задача, тем более длительным было погребение.
Дон Хуан встал и мелодраматическим жестом показал мне какое-то место в нескольких ярдах от того, где мы были.
– Двое видящих древних погребены там, – сказал он. – они погребли себя около двух тысяч лет назад, чтобы избежать смерти – не в том смысле, чтобы убежать от нее, но в смысле победить ее.
Дон Хуан попросил Хенаро показать мне точное место, где погребены древние видящие. Я обернулся к Хенаро и увидел, что он сидит рядом и опять глубоко спит, но к моему совершенному удивлению он вскочил, залаял, как собака, и побежал на всех четырех к месту, указанному доном Хуаном. Затем он обежал это место, в совершенстве подражая манерам собаки.
Мне его представление показалось забавным. Дон Хуан почти катался на земле от смеха.
– Хенаро показал тебе нечто необычайное, – сказал дон Хуан после того, как Хенаро вернулся туда, где мы сидели, и опять погрузился в сон. – он показал тебе нечто относительно точки сборки и сновидения. Он сновидит сейчас, однако он может действовать так, как если бы был полностью пробужденным, и слышит все, что ты скажешь. Из этой позиции он может сделать больше, чем если бы он был пробужден.
Минуту он помолчал, как бы оценивая, что же еще сказать. Хенаро ритмично похрапывал.
Дон Хуан заметил, как легко найти дефекты в том, что делали древние видящие, хотя, ради справедливости, он никогда не устанет повторять, как удивительны были их достижения. Он сказал, что они понимали землю в совершенстве. Они не только открыли и использовали толчок земли, но также обнаружили, что если остаться погребенными, то точка сборки может настроить эманации, которые обычно недоступны, а такая настройка вовлекает необъяснимую земную способность отклонять непрестанные удары накатывающей силы. Вследствие этого они разработали совершенно поразительную и сложную методику погребения без всякого вреда для себя. В своей битве против смерти они научились продлевать эти периоды на тысячелетия.
День был облачным, и ночь спустилась быстро. Почти мгновенно все погрузилось в темноту. Дон Хуан встал и повел меня и спящего Хенаро к огромному плоскому овальному камню, который привлек мое внимание, как только мы пришли туда. Он был подобен той скале, на которой мы были раньше, но был еще больше. Мне пришло в голову, что тот камень, каким бы громадным он ни был, поместили здесь намеренно.
– Это другое место, – сказал дон Хуан. – эта огромная скала помещена здесь как ловушка, чтобы привлекать людей. Вскоре ты узнаешь, зачем.
Я почувствовал, как дрожь побежала по моему телу: мне казалось, что я сейчас упаду в обморок. Я знал, что определенно преувеличиваю, и хотел сказать об этом, но дон Хуан продолжал говорить громким шепотом. Он сказал, что у Хенаро, поскольку он находится в состоянии сновидения, достаточно контроля за своей точкой сборки, чтобы сдвинуть ее, пока не достигнет особых эманаций, которые могут пробудить все, что находится вокруг этой скалы. Он посоветовал, чтобы я попытался тоже сдвинуть свою точку сборки и последовал за Хенаро. Он сказал, что я могу сделать это, если, прежде всего, установлю свое несгибаемое намерение сдвинуть ее, а затем позволю самому содержанию ситуации продиктовать, куда ее следует сдвинуть.
После некоторого размышления он прошептал мне в ухо не заботиться о процедурах, поскольку большинство действительно необычайных вещей, случающихся с видящими или обычными людьми в таких ситуациях, происходит само по себе только путем вмешательства намерения.
Он помолчал минуту, а затем добавил, что опасностью для меня является неизбежная попытка погребенных видящих запугать до смерти. Он увещевал меня сохранять спокойствие и не поддаваться страху, но следовать за Хенаро.
Я безнадежно боролся с тошнотой. Дон Хуан похлопал меня по спине и сказал, что я старый воробей, а играю роль невинного свидетеля. Он уверил меня, что я не делаю сознательного усилия для удержания точки сборки, но что все люди поступают так автоматически.
– Что-то собирается заслонить от тебя свет жизни, – прошептал он. – но не сдавайся, поскольку если сдашься, то умрешь, и древние ястребы отсюда устроят пирушку на твоей энергии.
– Давай выберемся отсюда, – попросил я. – мне наплевать на отсутствие примера уродливости древних видящих.
– Уже слишком поздно, – сказал Хенаро, теперь уже полностью пробужденный и стоящий рядом со мной. – если мы даже попытаемся уйти, те двое видящих или их олли из другого места сразят тебя. Они уже окружили нас: шестнадцать сознаний уже сфокусировались на тебе сейчас.
– Кто они? – прошептал я в ухо Хенаро.
– Те четверо видящих и их двор, – ответил он. – они знали о нас с того момента, как мы пришли сюда.
Я хотел поджать хвост и бежать, спасая жизнь, но дон Хуан взял меня за руку и указал на небо. Я заметил, что произошло заметное изменение видимости: вместо смоляной черноты, которая стояла до сих пор, проявился приятный сумеречный полусвет. Я быстро сориентировался по сторонам света: небо определенно было светлее к востоку.
Я почувствовал странное давление вокруг головы. В ушах гудело. Мне было холодно и жарко одновременно. Я был так напуган, как никогда раньше, но что досаждало мне особенно, так это унылое чувство поражения, трусости. Меня подташнивало, и я чувствовал себя несчастным.
Дон Хуан зашептал мне в ухо. Он сказал, что мне следует быть начеку и что нападение древних видящих мы почувствуем все трое и в любой момент.
– Ты можешь перебраться ко мне, если хочешь, – сказал Хенаро быстрым шепотом, как если бы что-то подгоняло его.
Я колебался мгновение. Я не хотел, чтобы дон Хуан поверил, что я так напуган, что должен держаться за Хенаро.
– Вот они идут, – сказал Хенаро громким шепотом.
Мир перевернулся для меня вверх ногами, когда что-то схватило меня за левую лодыжку. Я почувствовал смертный холод во всем теле. Я знал, что ступил в железный капкан, поставленный, может быть, на медведя. Все это пронеслось у меня в уме прежде, чем я испустил пронзительный визг, такой же интенсивный, как и мой испуг.
Дон Хуан и Хенаро громко засмеялись. Они были у меня по сторонам не дальше трех футов, но я был так перепуган, что даже не заметил их.
– Пой! Пой, спасая жизнь! – слышал я приказание дона Хуана со звуком его дыхания.
Я попытался высвободить ногу и тогда почувствовал острую боль, как если бы в мою ногу вонзились иглы. Дон Хуан снова и снова настаивал, чтобы я пел. Он и Хенаро начали известную песню. Хенаро выговаривал слова, глядя на меня с расстояния едва ли в два дюйма. Они пели фальшиво, сиплыми голосами, так безнадежно выбиваясь из ритма и настолько выше диапазона своих голосов, что я рассмеялся.
– Пой, или ты погибнешь, – сказал мне дон Хуан.
– Давай-ка устроим трио, – сказал Хенаро. – запоем-ка болеро.
Я присоединился к этому фальшивому трио. Мы довольно долго пели на пределе своих голосов, как пьяные. Я почувствовал, что железный захват на моей ноге начал постепенно ослабевать. Я не осмеливался посмотреть вниз на свою лодыжку, но на мгновение я все же взглянул, и увидел, что там не было капкана, удерживающего меня: темная головообразная форма кусала меня!
Только сверхусилие удержало меня от обморока. Я почувствовал, что меня рвет, и автоматически хотел наклониться, но кто-то держал меня безболезненно и с нечеловеческой силой за локти и затылок и не позволял двигаться. Я весь обблевался.
Моя опустошенность была такой полной, что я начал терять сознание. Дон Хуан брызнул мне в лицо из тыковки, которую всегда носил, когда мы уходили в горы. Вода попала за ворот, и это охлаждение восстановило мое физическое равновесие, но не повлияло на силу, державшую меня за локти и затылок.
– Я думаю, ты зашел слишком уж далеко в своем страхе, – сказал мне дон Хуан громко и таким официальным тоном, что это сразу воспринималось как приказ.
– Давайте опять запоем, – добавил он. – давайте споем песню с содержанием, я не хочу больше болеро.
Я мысленно поблагодарил его за трезвость и возвышенный стиль и так растрогался, когда услышал, как они запели «ла Валентина», что даже начал плакать.

Из-за той страсти,
Все, говорят,
С ним те напасти,
Да наплевать!
Пусть даже дьявол
Стучится в дверь -
Я и без правил
Готов умереть!
О, валентина, ты, валентина,
Меняю себя я на блеск твоих глаз!
И если я должен
Погибнуть сегодня,
То пусть это будет
Сегодня, сейчас!

Все мое существо было потрясено воздействием этого немыслимого смещения ценностей. Никогда еще песня не значила для меня столько. Когда я услышал их, распевавших такую незатейливую песенку, какие я всегда считал отдающими дешевой сентиментальностью, я почувствовал, что понял характер воина. Дон Хуан вбил в меня, что воины живут рядом со смертью, и из этого знания, что смерть с ними, они извлекают мужество для любой встречи. Дон Хуан говорил, что худшее, что с нами может случиться, это то, что мы должны умереть, ну а раз уж это наша неотвратимая судьба, то мы свободны: тому, кто все потерял, нечего бояться.
Я подошел к дону Хуану и Хенаро и обнял их, чтобы выразить свою безграничную благодарность и восхищение ими. Тут я понял, что ничто уже не держит меня больше. Без единого слова дон Хуан взял меня за руку и повел, чтобы посадить на плоский камень.
– Спектакль еще только начинается, – сказал Хенаро весело, усаживаясь поудобнее. – ты только что оплатил свой входной билет: он весь у тебя на груди.
Он посмотрел на меня и оба они залились смехом.
– Не садись слишком близко ко мне, – сказал Хенаро. – мне не нравятся пукалки. Но и не отходи слишком: древние видящие еще не закончили свои трюки.
Я придвинулся к ним настолько близко, насколько позволяла вежливость. Мгновение я беспокоился о своем состоянии, но затем все мои приступы тошноты стали пустяками, потому что к нам шли какие-то люди. Я не мог ясно видеть их формы, но видел человеческие фигуры, перемещающиеся в полумраке. У них не было фонарей или фонариков, хотя было ясно, что в этот час они нуждались в них. Почему-то эта деталь беспокоила меня. Мне не хотелось фокусироваться на них и я преднамеренно начал рассуждать. Я представил, что мы привлекли внимание своим громким пением, и они вышли узнать, в чем дело. Дон Хуан положил руку мне на плечо. Он указал движением подбородка на людей, идущих перед группой других:
– Эти четверо – древние видящие, – сказал он. – остальные – их олли.
И не успел я сказать, что они кажутся мне местными крестьянами, как услышал свистящий звук у себя за спиной. Я быстро обернулся в состоянии полной тревоги. Мое движение было таким внезапным, что предупреждение дона Хуана запоздало:
– Не оглядывайся! – услышал я его крик, но его слова были только фоном: они уже ничего не значили для меня. Повернувшись, я увидел, что три чудовищно уродливых человека взбираются на скалу сразу же за моей спиной: они крались ко мне, их рты были полуоткрыты в кошмарной гримасе, а руки простирались, чтобы схватить.
Я хотел крикнуть во всю мощь своих легких, но вышло только агоническое клокотание, как если бы что-то забило мне дыхание. Я автоматически выкатился из их досягаемости и оказался на земле.
Когда я остановился, ко мне прыгнул дон Хуан – как раз в то мгновение, когда орда людей, возглавляемая теми, на кого указал мне дон Хуан, устремилась ко мне, как коршуны. Они вскрикивали, как летучие мыши или крысы. Я завопил в ужасе. На этот раз у меня получился пронзительный крик.
Дон Хуан так проворно, как первоклассный атлет, выхватил меня из их окружения и увлек на скалу. Он велел мне суровым голосом не оглядываться, как бы запуган я ни был. Он сказал, что олли совсем не могут толкнуть, но они могут запугать меня так, что я упаду на землю, а на земле олли могут прижать кого хочешь, и если бы я упал на месте, где были погребены эти видящие, то оказался бы в их власти. Они бы растерзали меня, пока олли удерживали. Он добавил, что не сказал мне всего этого, потому что надеялся, что я буду «видеть» и пойму это сам. Это его решение чуть не стоило мне жизни.
Ощущение, что чудовищные люди находятся сзади, было почти невыносимым. Дон Хуан усиленно приказывал мне сохранять спокойствие и сфокусировать внимание на четверых во главе толпы из десяти или двенадцати. В то мгновение, когда я сфокусировал на них свои глаза, они, как по команде, придвинулись к краю плоской скалы. Там они остановились и начали шипеть, как змеи. Они двигались взад и вперед. Их движения казались синхронными: они были такими единообразными и упорядоченными, что казались машинальными. Было так, как если бы они повторяли одно и то же, чтобы загипнотизировать меня.
– Не смотри на них пристально, дорогой, – сказал мне Хенаро, как если бы он обращался к ребенку.
Последовавший за этим мой смех был таким же истерическим, как и мой страх. Я смеялся так громко, что звук его перекатывался по окружающим холмам.
Те люди сразу остановились и оказались, как будто, в замешательстве. Я мог различить, как покачивались вверх и вниз формы их голов, как будто они разговаривали между собой, обсуждая ситуацию. Затем один из них прыгнул на скалу.
– Берегись! Это один из видящих! – воскликнул Хенаро.
– Что мы собираемся делать? – закричал я.
– Мы можем начать опять петь, – ответил дон Хуан, как само собой разумеющееся.
Тогда мой страх достиг своего предела. Я начал подпрыгивать и реветь, как зверь. Тот человек спрыгнул на землю.
– Не обращай больше внимания на этих клоунов, – сказал дон Хуан. – давай поговорим как обычно.
Он сказал, что мы пришли сюда для моего просвещения, а я провалился так несносно. Мне следует реорганизовать себя. Первое, что надо сделать, это понять, что моя точка сборки сдвинулась и теперь затемнила свет эманаций, а перевести чувства из моего обычного сознания в мир, который я сейчас собрал, это действительно пародия, так как такой страх доминирует только среди эманаций повседневной жизни.
Я сказал ему, что, если моя точка сборки сдвинулась так, как он сказал, то у меня для него есть еще новость: мой страх бесконечно более велик и разрушителен, чем тот, какой я испытывал когда-либо в своей жизни.
– Ты ошибаешься, – сказал он. – твое первое внимание в замешательстве и не хочет уступить контроля – вот и все. У меня такое чувство, что ты можешь подойти прямо к этим существам лицом к лицу и они не сделают тебе ничего.
Но я настаивал, что, безусловно, не в таком состоянии, чтобы пробовать такие нелепые вещи, как эта.
Он засмеялся мне в лицо и сказал, что рано или поздно, но я вылечусь от своего безумия, и что взять на себя инициативу и встретиться с этой четверкой видящих бесконечно менее нелепо, чем полагать, что я вообще вижу. Он сказал, что для него безумием было бы столкнуться с людьми, которые были погребены две тысячи лет назад, и не подумать о том, что это верх нелепости.
Я ясно слышал все, что он говорил, но в действительности не обращал на него никакого внимания. Я был устрашен людьми, окружавшими скалу. Они, казалось, готовились прыгнуть на нас, особенно на меня. Они фиксировались на мне. Моя правая рука начала подергиваться, как если бы у меня был мышечный припадок. Затем я осознал, что освещенность неба изменилась: до этого я не замечал, что уже рассвет. Тут произошла странная вещь: неуправляемый порыв заставил меня подняться и побежать к этой группе людей.
У меня в это время было два совершенно разных чувства относительно одного и того же события. Меньшим был просто ужас. Другое, большее – полное безразличие: я больше ни о чем не беспокоился.
Когда я поравнялся с этой группой, я осознал, что дон Хуан был прав: это не реальные люди. Только четверо из них имели какое-то сходство с человеком, но они тоже не были людьми: это были странные существа с огромными желтоватыми глазами. Другие были просто формами, которые управлялись четверкой, напоминавшей людей.
Я почувствовал чрезвычайное огорчение за этих существ с желтоватыми глазами. Я попытался коснуться их, но не мог их найти. Какого-то рода ветер унес их.
Я поискал дона Хуана и Хенаро. Их не было. Опять стало предельно темно. Я выкрикивал снова и снова их имена. Несколько минут я барахтался в темноте. Дон Хуан подошел ко мне и испугал меня. Хенаро не было видно.
– Пойдем домой, – сказал он. – нам еще далеко идти.
Дон Хуан отметил то, как хорошо я выполнил задание на месте погребения древних видящих, особенно в последней части нашего столкновения с ними. Он сказал, что сдвиг точки сборки сопровождался изменением освещенности: в дневное время свет становился мрачным, а ночью темнота замещалась сумерками. Он добавил, что два сдвига я выполнил сам с помощью лишь одного животного страха. Единственное, что он считал недостойным – это мое потакание своему страху, особенно после того, как я осознал, что воину нечего бояться.
– Откуда ты знаешь, что я осознал это? – спросил я.
– Потому что ты освободился: когда исчезает страх, все, связывающее нас, исчезает, – сказал он. – олли уцепился за твою ногу, так как был привлечен твоим животным ужасом.
Я сказал ему, что сожалею, что не смог придерживаться своего сознания.
– Не утруждай себя этим, – засмеялся он. – ты знаешь, что такими осознаниями можно пруд прудить: они ничего не добавляют в жизни воина, поскольку вычеркиваются при одном сдвиге точки сборки.
То, чего хотели добиться мы с Хенаро, так это сдвинуть тебя поглубже. На этот раз Хенаро был там только для того, чтобы приманить древних видящих. Он делал это уже однажды, и ты вошел так далеко налево, что для того, чтобы это вспомнить, тебе придется попотеть. Вчера твой страх был таким же интенсивным, как и в первый раз, когда видящие и их олли следовали за тобой до этой комнаты, но твое твердое первое внимание не позволило тебе тогда осознать это.
– Объясни мне, что случилось на месте погребения древних воинов? – попросил я.
– Олли вышли, чтобы видеть тебя, – ответил он. – ну, а поскольку у них был очень низкий уровень энергии, он всегда нуждается в помощи людей: четверо видящих собрали двенадцать «союзников».
Поля Мексики, а также некоторые города полны опасностей. То, что случилось с тобой, могло случиться с любым мужчиной и женщиной. Если они натолкнутся на эту гробницу, то могут даже увидеть видящих и их олли, если они достаточно податливы, чтобы позволить своему страху сдвинуть точку сборки. Но одно очевидно: они могут умереть от страха.
– Но ты действительно веришь, что эти толтекские видящие живы до сих пор? – спросил я.
Он засмеялся и покачал головой в знак недоверия.
– Как раз настало время, чтобы сдвинуть чуть-чуть твою точку сборки, – сказал он. – я не могу беседовать с тобой, когда ты находишься в своем идиотском состоянии.
Он слегка ударил меня ладонью по трем точкам: как раз по выступу ребер справа от подвздошной кости, по центру спины, пониже лопаток, и по верхней части правой грудной мышцы.
У меня сразу загудело в ушах. Струя крови потекла из правой ноздри и что-то внутри открылось, как пробка. Было так, как если бы поток энергии был блокирован, а затем, неожиданно, преграду убрали.
– Что же, в конце концов, представляют собой эти видящие и их «союзники»? – спросил я.
– Ничто, – ответил он. – мы были теми, кто пришел за ними. Эти видящие заметили, конечно, твое поле энергии еще в первый раз, когда ты их видел. Когда ты вернулся, они собирались пообедать за твой счет.
– Ты говорил, что они живы, дон Хуан, – сказал я. – ты имел в виду, что они живы так, как живы олли, не правда ли ?
– Точно так, – ответил он. – они, конечно, не могут быть живы так, как ты или я. Это было бы абсурдно.
Далее он объяснил, что беспокойство древних видящих относительно смерти заставило их рассмотреть предельно странные возможности. Те из них, кто избрал за образец олли, стремились, безусловно, найти надежное пристанище, и они нашли его путем фиксации позиции точки сборки в одной из семи полос неорганического сознания. Те видящие решили, что там они в сравнительной безопасности: в конце концов, там они отделены от повседневного мира почти непреодолимым барьером – барьером восприятия, поставленным точкой сборки.
– Когда эти четверо видящих увидели, что ты можешь сдвинуть свою точку сборки, они вылетели, как летучие мыши из ада, – сказал он и засмеялся.
– Считаешь ли ты, что я собрал один из семи миров? – спросил я.
– Нет, ты не собрал в этот раз, – ответил он. – но ты сделал это раньше, когда видящие и их союзники гнались за тобой. В тот день ты совсем вошел в их мир, но проблема в том, что ты любишь действовать глупо, так что ты не помнишь этого вообще.
– Я уверен, – продолжал он. – что присутствие нагваля обуславливает то, что ученики иногда действуют тупо. Когда нагваль Хулиан был еще в мире, я был тупее, чем сейчас. Я уверен, что, когда меня здесь не будет больше, ты будешь способен помнить все.
Дон Хуан объяснил, что поскольку им нужно было показать тех, кто бросил вызов смерти, он и Хенаро выманили их на границы нашего мира. То, что я вначале сделал, был глубокий боковой сдвиг, который позволил мне увидеть их, как людей, но в конце я правильно сделал нужный сдвиг, который позволил мне увидеть их так, как они есть.
На следующий день очень рано в доме Сильвио Мануэля дон Хуан вызвал меня в большую комнату, чтобы обсудить события предыдущей ночи. Я чувствовал себя опустошенным, мне хотелось отдыхать, спать, но дон Хуан спешил со временем. Он сразу же начал свои объяснения. Он сказал, что древние видящие нашли способ использования накатывающей силы для передвижения. Вместо того, чтобы умереть под напором опрокидывающей силы, они оседлали накат и позволили ему сдвинуть свою точку сборки до пределов человеческих возможностей.
Дон Хуан выразил беспристрастное восхищение таким достижением. Он признал, что ничто другое не может дать такого толчка точке сборки, как накат.
Я попросил объяснить различие между толчком наката и толчком земли. Он сказал, что земной толчок является силой настройки только янтарных эманаций. Этот толчок возвышает сознание до немыслимой степени. Для новых видящих это прорыв в неограниченное сознание, которое они называют полной свободой.
Толчок наката, с другой стороны – это сила смерти. Под ударом наката точка сборки смещается в новое непредсказуемое положение. Поэтому древние видящие были всегда одиноки в своих путешествиях, хотя все предприятия, которыми они занимались, всегда были общими, но компания других видящих в таких путешествиях была случайной, и обычно означала борьбу за превосходство.
Я признался дону Хуану, что интересы древних видящих, какими бы они ни были, звучат для меня хуже, чем самые отвратительные и страшные сказки. Он громоподобно расхохотался. Он, видимо, был доволен.
– Ты все же должен признать, как бы это ни было противно, что те дьяволы были очень смелыми, – продолжал он. – я сам не люблю их, как ты знаешь, но не могу не восхищаться ими. Их любовь к жизни, поистине, непостижима для меня.
– Какая же это любовь, дон Хуан? Это что-то тошнотворное, – сказал я.
– Что же еще могло толкнуть этих людей в такие крайности, как не любовь? – ответил он. – они любили жизнь настолько, что не желали с ней расстаться. Именно так я вижу это. Мой благодетель видел нечто другое: он полагал, что они боялись смерти, а это не то же самое, что любовь к жизни. Я сказал бы, что они боялись умереть потому, что любили жизнь, и потому, что видели чудеса, а не потому, что были мелкими алчными чудовищами. Ни в коей мере! Они заблуждались, потому что никто никогда не остановил их и они испортились, как избалованные дети, но их смелость была безупречной, и таким же было их мужество.
– Отправится ли кто-нибудь в неведомое из алчности? Никогда. Алчность действует только в мире обыденных дел. Чтобы принять вызов устрашающего одиночества, нужно нечто большее, чем алчность – нужно иметь любовь, любовь к жизни, к авантюре, к тайне. Нужно иметь неиссякаемое любопытство и крепкую кишку. Поэтому не говори мне этой чепухи, что тебе противно. Это неподражаемо!
Глаза дона Хуана сияли от внутреннего смеха. Он поставил меня на место, но смеялся и над этим.
Дон Хуан оставил меня одного в комнате, быть может, на час. Мне хотелось разобраться в своих мыслях и чувствах, но у меня не было способа сделать это. Я знал, вне всякого сомнения, что моя точка сборки находится в позиции, где не преобладает рассудок, и все же мной двигало рассудочное беспокойство. Дон Хуан сказал, что с методической точки зрения при сдвиге точки сборки мы спим. Меня интересовало, например, находился ли я в спящем состоянии для внешнего наблюдателя, как Хенаро был спящим для меня.
Как только дон Хуан вернулся, я спросил его об этом.
– Ты в спящем состоянии, без всякой натяжки, – ответил он. – если бы люди в нормальном состоянии сознания увидели тебя теперь, ты показался бы им чуточку шатающимся, даже пьяным.
Он объяснил, что во время нормального сна сдвиг точки сборки идет вдоль любого края человеческой полосы. Такой сдвиг всегда связан со сном в постели, а сдвиг, обусловленный практикой, происходит в среднем сечении человеческой полосы и не связан со сном в постели, хотя сновидец находится в состоянии сна.
– Как раз на этом стыке новые и древние видящие разделились в своем поиске силы, – продолжал он. – древние желали иметь копию тела, но с большей физической прочностью, так что они заставляли свою точку сборки скользить вдоль правого края человеческой полосы. Чем глубже они уходили вдоль правого края, тем более странным становилось их тело сновидения. Прошлой ночью ты сам был свидетелем чудовищных результатов сдвига вдоль правого края.
Он сказал, что новые видящие совершенно отличны в этом отношении, потому что не удерживают свою точку сборки вдоль среднего сечения человеческой полосы. Если сдвиг неглубок, как в состоянии повышенного сознания, то сновидец почти таков, как и любой на улице, за исключением некоторой уязвимости в отношении таких эмоций, как страх и сомнение. Однако при некоторой глубине сновидец, сдвигающийся вдоль среднего сечения, становится пузырем света. Таким образом, пузырь света – это тело сновидения новых видящих.
Он сказал также, что такое безличное тело сновидения более способствует пониманию и исследованию, а это лежит в основе всего, что делают новые видящие. Слишком очеловеченное тело сновидения древних видящих заставило их искать такие же слишком личные эгоистические ответы.
Неожиданно мне показалось, что дон Хуан подыскивает слова. – есть еще один человек, бросивший вызов смерти, – сказал он кратко. – настолько не похожий на тех четырех видящих, которых ты видел, что неотличим от обычного прохожего. Он совершил этот уникальный подвиг, приобретя способность открывать и закрывать свою брешь по желанию.
Дон Хуан почти нервно перебирал пальцами.
– Этим человеком, бросившим вызов смерти, является тот древний видящий, которого нагваль себастьян нашел в 1723 году. Этот день мы считаем началом нашей линии – вторым началом. Этот победитель смерти, который живет на земле уже тысячи лет, изменял жизнь каждого нагваля, с которым встречался – у одних сильнее, у других слабее, причем он встречался с каждым нагвалем нашей линии с 1723 года.
Дон Хуан пристально посмотрел на меня. Я почувствовал себя странно неловко. Я думал, что мое замешательство было результатом дилеммы: у меня были очень серьезные сомнения в подлинности этой истории и, в то же время, у меня была абсолютно несоответствующая этому уверенность в том, что все, сказанное им, правда. Я рассказал ему о своем затруднении.
– Вопрос рационального недоверия это не только твоя проблема, – сказал дон Хуан. – мой благодетель вначале тоже бился над этим вопросом. Конечно, позднее он вспомнил все, однако это потребовало много времени. Когда мы встретились, он уже собрал все, так что я никогда не видел его в сомнении. Я только слышал о нем.
Странно то, что те, кто никогда не останавливал взгляда на человеке, легче могут принять то, что он один из первоначальных видящих. Мой благодетель говорил, что его затруднения проистекали из того, что шок от встречи с таким существом соединяет вместе рад эманаций. И этим эманациям требуется время, чтобы разделяться.
Продолжая объяснения, дон Хуан сказал, что по мере того, как сдвигается моя точка сборки, придет момент, когда она наткнется на соответствующую комбинацию эманаций: в этот момент доказательства существования этого человека станут для меня совершенно очевидными.
Я почувствовал себя вынужденным еще раз говорить о своем двойственном состоянии.
– Мы отклоняемся от нашего предмета, – сказал он. – может показаться, что я пытаюсь убедить тебя в существовании этого человека. В действительности я хотел сказать о том, что этот древний видящий знает, как обращаться с накатывающей силой, ну а то, веришь ты или не веришь в его существование, не так важно. Однажды ты на опыте убедишься, что он действительно преуспел в перекрытии бреши. Той энергией, которую он заимствует у нагваля каждого поколения, он пользуется исключительно для закрытия этой бреши.
– Как ему удается закрыть ее? – спросил я.
– Нет пути, чтобы знать это, – ответил он. – я говорил с двумя другими нагвалями, которые виделись с ним лицом к лицу, – с нагвалем Хулианом и нагвалем Элиасом. Никто из них не знал, как. Этот человек никогда не открывает, как он закрыл зазор. Я надеюсь объяснить это через некоторое время. Нагваль себастьян говорил, что когда он впервые увидел этого древнего видящего, этот человек был очень слаб, он почти умирал, однако мой благодетель нашел его лихо вытанцовываюшим, словно он был молодой человек.
Дон Хуан сказал, что нагваль себастьян прозвал этого безымянного человека «арендатором», так как был поражен методом, каким он получает энергию, арендуя ее, так сказать, а оплачивает он покровительством и знаниями.
– Кто-нибудь пострадал когда-нибудь при этом обмене? – спросил я.
– Никто из нагвалей, обменивавшихся с ним энергией, не пострадал, – ответил он. – обязательства этого человека состоят в том, что он возьмет от нагваля немного избытка его энергии в обмен на дары в виде необычайных способностей. Например, нагваль Хулиан получил походку силы. С ее помощью он мог активизировать или усыплять те эманации в своем коконе, которые делали его то молодым, то старым – по желанию.
Дон Хуан объяснил, что в общем и те, кто бросает вызов смерти, доходят до того, что усыпляют все эманации в своем коконе, за исключением тех, которые соответствуют эманациям олли. Таким образом они получают возможность имитировать в какой-то форме олли.
Дон Хуан сказал, что каждый из тех «победителей смерти», которых мы встретили у скалы, был способен сдвинуть свою точку сборки в такое место на своем коконе, чтобы выделить эманации, общие с олли, для взаимодействия с ними. Но все они оказались неспособными вернуть ее обратно в ее обычную позицию для взаимодействия с людьми. «Арендатор», с другой стороны, способен сдвигать свою точку сборки, чтобы собирать повседневный мир, как если бы никогда ничего не случилось.
Дон Хуан сказал также, что его благодетель был убежден – и он с ним полностью согласен, что во время обмена энергий древний колдун сдвигает точку сборки нагваля, чтобы выделить эманации олли в коконе нагваля. При этом он использует большой толчок энергии, освобождаемый этими эманациями, которые внезапно оказываются настроенными после столь глубокого сна.
Он сказал, что замкнутая в нас энергия, в спящих эманациях, обладает громадной силой и неисчислимым разнообразием. Мы можем только смутно оценить диапазон этой могучей силы, если учтем, что энергия, включенная в восприятие и действия в повседневном мире, является результатом настройки едва ли десятой доли эманаций, заключенных в коконе человека.
– В момент смерти вся эта энергия освобождается сразу, – продолжал он. – и в этот момент живые существа бывают затоплены совершенно немыслимой силой. И вовсе не сила наката разбивает их бреши – эта сила никогда не входит внутрь кокона, она лишь заставляет его разрушиться. Что затопляет их, так это сила всех эманаций, которые внезапно настраиваются после целой жизни сонного состояния. И для этой гигантской силы не остается иного выхода, как через эту брешь.
Он добавил, что древний колдун нашел способ для использования этой энергии. Путем настройки ограниченной и очень специфической части спектра спящих эманаций внутри кокона нагваля он получает ограниченный по диапазону, но гигантский толчок.
– Как, по твоему, он принимает энергию внутрь своего тела? – спросил я.
– Разбивая брешь нагваля, – ответил он. – он сдвигает точку сборки нагваля, пока брешь не откроется немного. Когда энергия вновь настроенных эманаций выходит через отверстие, он принимает ее в свой зазор.
– Зачем этот древний провидец делает это? – спросил я.
– Мое мнение состоит в том, что он пойман в круг, который сам не может разбить, – ответил дон Хуан. – у нас с ним соглашение: он делает все, чтобы его выполнять, так же, как и мы. Мы не судим его, но все же мы должны знать, что его тропа не ведет к свободе. Он знает это, но он знает также, что ничего не может изменить – он пойман в созданную им самим ситуацию. Единственное, что он может делать, это продлевать свое олли-подобное существование, насколько удается.

15. Человеческая Форма

Сразу же после обеда дон Хуан и я сели для беседы. Он начал безо всяких предисловий и заявил, что его объяснения подошли к концу. Он сказал, что обсудил со мной во всех подробностях все истины сознания, которые были открыты древними видящими. Он подчеркнул, что теперь я знаю порядок, в каком их выстроили новые видящие. Он сказал, что в последних встречах в связи с его объяснениями он дал мне подробный отчет о двух силах, помогающих сдвигу нашей точки сборки: толчке земли и накатывающей силе. Он объяснил также три методики, разработанных новыми видящими: искусство следопыта, мастерство намерения и искусство сновидения, а также их влияние на движение точки сборки.
– Теперь, – продолжал он. – для завершения объяснений о мастерстве управления сознанием тебе осталось сделать только одно: разбить самому барьер восприятия. Ты должен сдвинуть свою точку сборки без посторонней помощи и настроить другой великий диапазон эманаций.
– Не сделать этого – значит превратить все, чему ты обучался и что ты делал, просто в беседу, в пустые слова. А слова немного стоят.
Он объяснил, что после того, как точка сборки сдвинута со своего обычного положения и достигнет некоторых глубин, она пересекает некий барьер, который мгновенно прерывает ее способность настраивать эманации. Мы переживаем это как момент перцептуальной слепоты. Древние видящие называли этот момент «стеной тумана», поскольку туман появляется всегда, когда нарушается настройка эманаций.
Он сказал, что при этом есть три способа действовать: барьер можно принять абстрактно, как препятствие для восприятия; его можно почувствовать всем телом, как пересечение тугого бумажного экрана или же его можно увидеть, как стену тумана.
В процессе моего обучения у дона Хуана он бесчисленное количество раз приводил меня к видению барьера восприятия. Вначале мне нравилась идея стены тумана. Дон Хуан предупредил, что древние тоже предпочитали смотреть на нее таким образом. Он сказал, что в таком видении барьера есть большое утешение и легкость, но за этим кроется серьезная опасность замены чего-то непостижимого чем-то сумрачным и многозначительным. Поэтому его рекомендация состоит в том, чтобы непостижимые вещи оставить непостижимыми, а не делать частью каталога-описи первого внимания.
После короткого периода удобства видения стены тумана я должен был согласиться с доном Хуаном, что лучше этот переходный период удерживать как непостижимое отвлечение, но тогда я уже не мог разбить эту фиксацию своего сознания. Каждый раз, когда я был помещен перед необходимостью разбить барьер восприятия, я видел стену тумана.
Однажды в таком случае я пожаловался дону Хуану и Хенаро, что хотя я и хочу видеть это, как что-то другое, я не могу ничего изменить. Дон Хуан прокомментировал это и сказал, что все понятно, поскольку я зловещий и сумрачный, и что он и я очень различны: у него легкий характер, и он практичен и не чтит человеческую опись-перечисление. Я же, наоборот, не желаю выбросить свою опись в окно, а потому тяжел, зловещ и непрактичен. Я был шокирован и подавлен его резкой критикой и очень опечалился. Дон Хуан и Хенаро смеялись, пока по их щекам не потекли слезы.
Хенаро еще добавил, что ко всему я еще мстителен и склонен к ожирению. Они так смеялись, что, наконец, и мне пришлось присоединиться к ним.
Затем дон Хуан сказал, что упражнения по сборке других миров позволяют точке сборки получить опыт в сдвиге. Меня, однако, всегда интересовало, как получить первоначальный толчок для вывода точки сборки из ее исходного положения. Когда я спрашивал его об этом в прошлом, он указывал, что поскольку настройка – это сила, вовлеченная во все, то точку сборки заставляет сдвинуться намерение.
Теперь я опять спросил его об этом.
– Сейчас ты сам обязан ответить на этот вопрос. Мастерство управления сознанием дает толчок точке сборки. В конце концов, от нас остается очень мало: по существу мы – точка сборки, фиксированная в некоторой позиции. Наш враг и в то же время наш друг – это внутренний диалог, наш каталог-перечисление. Будь воином, отсеки свой внутренний диалог: сделай опись и отбрось ее. Новые видящие составляют точные каталоги, а затем осмеивают их. Ну, а без описи-перечисления точка сборки становится свободной.
Дон Хуан напомнил мне, что он немало говорил о самом стойком аспекте нашего каталога-описи: о нашей идее бога. Этот его аспект, сказал он, подобно мощному клею, удерживает точку сборки в ее исходной позиции. Если я хочу собрать другой истинный мир на других великих диапазонах эманаций, то я должен сделать обязательный шаг и освободить все привязки своей точки сборки.
– Этот шаг состоит в том, чтобы видеть человеческий образ, – сказал он. – ты должен сделать это сегодня без посторонней помощи.
– Что такое человеческий образ? – спросил я.
– Я помогал тебе видеть его много раз, – ответил он. – ты знаешь, о чем я говорю.
Я воздержался от того, чтобы сказать, что не знаю. Если он сказал, что я видел человеческий образ, значит я, видимо, делал это, хотя у меня не было даже отдаленного понимания, что это такое.
Он знал, что происходит со мной. Он улыбнулся мне сочувственно и покачал головой.
– Человеческий образ – это громадная связка эманаций в великом диапазоне органической жизни, – сказал он. – она называется человеческим образом потому, что эта связка появляется только внутри кокона человека.
Человеческий образ – это доля эманаций Орла, которую видящие могут видеть непосредственно, не подвергая себя опасности.
Здесь последовала длинная пауза, прежде чем он заговорил опять.
– Разбить барьер восприятия – это последняя задача мастерства управления сознанием, – сказал он. – для того, чтобы сдвинуть точку сборки в эту позицию, ты должен собрать достаточно энергии. Соверши отрезвляющее путешествие. Помни, что ты делаешь!
Я безуспешно пытался припомнить, что такое человеческий образ. Я почувствовал безнадежное отчаяние, которое вскоре сменилось гневом: я негодовал на себя, на дона Хуана, на всех вообще.
Дона Хуана моя ярость не тронула. Как само собой разумеющееся, он сказал, что гнев – это естественная реакция на колебания точки сборки на команду сдвинуться.
– Пройдет много времени до того, как ты сможешь применить принцип, что твоя команда – это команда Орла, – сказал он. – в этом сущность мастерства намерения. А пока дай команду не раздражаться, даже в худшие из моментов сомнения. Процесс происходит медленно, пока команда не будет услышана и ей не будут повиноваться, как командам Орла.
Он сказал также, что есть неизмеримая область сознания между обычным положением точки сборки и позицией, когда уже нет сомнений, которая является местом, где проявляется барьер восприятия. В этой неизмеримой области воины становятся добычей всевозможных недоделок. Он предупредил меня быть настороже и не терять уверенности, поскольку время от времени я буду попадать в тиски чувства отчаяния.
– Новые видящие рекомендуют применять очень простое действие в тех случаях, когда нетерпение, или отчаяние, или гнев, или печаль охватывают воина. Они рекомендуют повращать глазами, причем направление не имеет особого значения: я лично предпочитаю вращать ими против часовой стрелки.
Движение глазами сразу же сдвигает точку сборки. Это движение дает освобождение. Это временная замена для тебя истинного мастерства намерения.
Я пожаловался на то, что у него нет достаточно времени, чтобы рассказать мне о намерении.
– Все это придет к тебе однажды, – заверил он меня, – одно ведет к другому: одно ключевое слово – и все это вывалится на тебя, как если бы открылась дверь переполненного шкафа.
Затем он вернулся к рассуждениям о человеческом образе. Он сказал, что видеть самому, без помощи другого – это важный шаг, поскольку у всех нас есть некоторые идеи, которые следует разбить, чтобы освободиться, так как видящий – путешествующий в неведомое – чтобы увидеть непостижимое, должен быть в безукоризненном состоянии бытия.
Он подмигнул мне и сказал, что для того, чтобы быть в безупречном состоянии бытия, следует освободиться от рассудочных допущений и рассудочных страхов. Он добавил, что рассудочные страхи и рассудочные допущения в данный момент не позволяют мне настроить эманации, которые помогли бы мне вспомнить видение человеческого образа. Он заставил меня расслабиться и повращать глазами, чтобы вынудить сдвинуться точку сборки. Он снова и снова повторял, что действительно важно вспомнить видение человеческого образа до того, как я увижу его опять. И поскольку он давил на меня некоторое время, не осталось места для моей обычной медлительности.
Я повращал глазами, как он указал, и почти немедленно забыл все свои неудобства, а затем внезапный прилив памяти пришел ко мне, и я вспомнил, что видел человеческий образ. Это случилось несколько лет назад в очень памятной для меня ситуации, поскольку с точки зрения моего школьного католического воспитания, дон Хуан сделал самые святотатственные заявления, какие я когда-либо слышал.
Все это началось, как случайный разговор, пока мы путешествовали по холмам пустыни Соноры. Он объяснял мне смысл того, что он делает со мной при своем обучении. Мы остановились для отдыха и сели на какие-то большие валуны. Он продолжал объяснение своей учебной методики, и это вдохновило меня в сотый раз выразить ему свое отношение к этому. Было очевидно, что он не хочет больше это слышать. Он сдвинул мой уровень сознания и сказал, что если бы я увидел человеческий образ, то понял бы все, что он делает, и что освободило бы от многих лет труда.
Он дал мне подробное объяснение того, что же такое человеческий образ. Он говорил тогда о нем не в смысле эманаций Орла, а в смысле энергетического образа, который служит для печати качеств человечности на аморфной капле биологической материи. Наконец я понял это его объяснение, особенно после того, как он опять описал человеческий образ, используя механическую аналогию. Он сказал, что тот подобен гигантской матрице, штампующей бесконечно человеческие существа, как если бы заготовки подходили к нему по конвеерной ленте. Он живо изобразил этот процесс, стискивая свои ладони, как если бы матрица, формирующая людей, соединяла всякий раз две свои половины. Он сказал также, что все виды имеют свою собственную форму и что всякий индивид каждого вида формуется в условиях, характерных для его рода.
Затем он начал чрезвычайно беспокоящее объяснение относительно человеческого образа. Он сказал, что как древние видящие, так и мистики нашего мира имеют одно общее свойство: они были способны видеть человеческий образ, но не поняли, что это такое. Веками мистики давали нам волнующие отчеты о своих переживаниях, однако эти отчеты, как бы они ни были прекрасны, страдали от большой и безнадежной ошибки в допущении, что этот образ – всемогущий и всеведущий творец. Такой же была интерпретация древних видящих, которые называли человеческий образ «добрым духом», «защитником человека».
Он сказал, что у новых видящих оказалось достаточно трезвости, чтобы видеть человеческий образ и понять, что он такое. То, к чему они пришли, это то, что человеческий образ – не творец, а образ всех человеческих атрибутов, о которых мы можем думать, а о некоторых из них мы даже неспособны и помыслить. Образ – это наш бог, поскольку мы то, что он изображает на нас, а не потому, что творит из ничего по своему образу и подобию.
Дон Хуан сказал, что, по его мнению, падать на колени в присутствии человеческого образа отдает высокомерием и человеческой самоцентричностью.
Когда я услышал объяснения дона Хуана, я ужасно забеспокоился. Хотя я и не считал себя практическим католиком, я был поражен его святотатственными выводами. Я вежливо его выслушал, но ждал паузы в заградительном огне его святотатственных суждений, чтобы сменить тему. Но он продолжал повторять свое безжалостным образом. Наконец я прервал его и сказал: «я верю, что бог существует».
Он возразил, что мое убеждение основано на вере и, как таковое, является вторичным, а следовательно, ничего не вносит нового. Он сказал, что мое верование в существование бога, как и каждого другого, основано на слухах, а не на моем видении.
Он уверил меня, что если бы я даже мог видеть, то допустил бы тот же просчет, какой допустили мистики: каждый, кто видит человеческий образ, автоматически допускает, что это бог.
Он назвал мистический опыт случайным видением, краткосрочным делом, которое вообще не имеет значения, поскольку оно результат случайного движения точки сборки. Он уверял, что только новые видящие действительно являются теми, кто может вынести справедливое суждение по этому вопросу, поскольку они отвергли случайное видение и способны видеть человеческий образ так часто, как хотят.
Поэтому они увидели, что то, что мы называем богом – это только статический прототип человечности без всякой власти, так как человеческий образ ни при каких обстоятельствах не может помочь нам, вмешиваясь за нас, отвергая наши злодеяния или вознаграждая как-либо. Мы просто результат его печати – мы его отпечаток. Образ человека – это точно то, что говорит это слово, это образец, форма, слепок, группирующие связку нитеобразных элементов, которую мы называем человеком.
То, что он сказал, погрузило меня в состояние большого отчаяния, но мои истинные мучения его, казалось, мало трогали. Он продолжал колоть меня тем, что называл непростительным преступлением случайных видящих, которые заставили нас сфокусировать свою невозместимую энергию на чем-то, что совсем не имеет энергии сделать что-либо.
Чем больше он говорил, тем сильнее была моя досада, и когда я был уже так расстроен, что мог накричать на него, он заставил меня сместиться в еще более глубокое состояние повышенного сознания. Он ударил меня справа между подвздошной костью и реберной клеткой. Этот удар ввел меня в состояние парения в лучезарном свете, в чистом источнике, исключительно мирном и благодатном. Этот свет был небом, оазисом в окружающей темноте.
По моим субъективным оценкам я видел этот свет неизмеримо долго. Великолепие этого зрелища было выше всего, что я могу сказать, и все же я не могу выразить того, что же придавало ему такую красоту. Затем пришла мысль, что его красота исходит из чувства гармонии, из чувства мира и отдыха, из чувства прибытия в гавань и, наконец, безопасности. Я чувствовал себя совершающим вдохи и выдохи легко и покойно. Какое великолепное чувство полноты! Я знал без тени сомнения, что стою лицом к лицу с богом, источником всего, и я знал, что бог любит меня – бог есть любовь и всепрощение. Этот свет омывал меня, и я чувствовал себя чистым, свободным. Я бесконтрольно плакал, главным образом о себе: видение этого великолепного света заставило меня почувствовать себя недостойным, мерзким.
Внезапно я услышал в ухе голос дона Хуана. Он говорил, что мне нужно выйти за пределы образа, что образ – это только стадия, остановка, которая временно дает мир и безмятежность тем, кто отправляется в неведомое, но что она бесплодна, статична, что это только плоское отражение в зеркале, и само зеркало – в нем отражается человеческий образ. Я страстно отверг то, что сказал дон Хуан. Я взбунтовался против его богохульственных, святотатственных слов. Мне хотелось ответить ему, как следует, но я не мог разорвать связывающую власть своего видения: я был пойман ею. По-видимому, дон Хуан точно знал, что я чувствую и что я хочу сказать ему.
– Ты не можешь выругать нагваля, – сказал он мне в ухо. – именно нагваль помог тебе видеть – методика нагваля, власть нагваля. Нагваль – твой проводник.
В этом месте я осознал нечто относительно голоса, который слышал в ухе: это не был голос дона Хуана, хотя он звучал совсем так же, как его голос. Во всяком случае голос был прав: зачинщиком этого видения был нагваль Хуан Матус. Его методика и его власть позволили мне видеть бога. Он сказал, что это не бог, а человеческий образ. Я знал, что он прав, и все же я не мог признать этого, и не от раздражения или упрямства, а из чувства предельной преданности и любви к божеству, которое было передо мной.
Пока я созерцал этот свет со всей страстной силой, на какую был способен, свет, казалось, сконденсировался, и я увидел человека, сияющего человека, излучавшего благодать, любовь, понимание, искренность, истину – человека, который был соединением всего доброго.
Воспламенение, какое я почувствовал, увидев этого человека, было намного выше всего, что я когда-либо переживал в своей жизни, и я упал на колени: мне хотелось поклониться олицетворенному богу, но дон Хуан вмешался и постучал по верху левой части моей грудной клетки вблизи ключицы – и я потерял видение бога.
Я остался с мучительным чувством, смесью угрызений совести, возвышенного волнения и сомнений. Дон Хуан осмеивал меня: он называл меня набожным и беспечным и сказал, что из меня вышел бы великий священник, ну а теперь я смогу стать духовным вождем, у которого был случай видеть бога. В язвительном тоне он советовал мне начать проповедовать и описывать всем то, что я видел.
Очень небрежно, но очевидно заинтересованно он сделал одно замечание, которое было полувопросом-полуутверждением:
– Ну, а человек? – спросил он. – можешь ли ты забыть, что бог – мужчина?
Огромность чего-то неопределенного начала прорезываться во мне, пока я входил в состояние повышенной ясности.
– Очень удобно, а? – сказал дон Хуан, улыбаясь. – бог – мужчина. Какое облегчение!
Рассказав дону Хуану теперь о том, что я вспомнил, я спросил его о том, что меня так поразило. Чтобы увидеть человеческий образ, я, очевидно, должен был пройти через сдвиг точки сборки: воспоминание тех чувств и осознание, какие тогда у меня были, оставались такими живыми, что меня охватило чувство предельной бесплодности всего. Все, что я тогда делал и чувствовал, я чувствовал и сейчас. И я спросил его, как это возможно, чтобы имея такое ясное всеохватывающее понимание, я вдруг забыл его совершенно. Было так, как если бы все, что происходило со мной, не имело значения, так как мне всегда приходилось начинать сначала, независимо от того, как я продвинулся в прошлом.
– Это только эмоциональное впечатление, – сказал он. – совершенно неверная оценка. То, что ты делал годы назад, прочно заключено в некоторых неиспользуемых эманациях. В тот день, например, когда я заставил тебя видеть человеческий образ, у меня было свое собственное заблуждение: я думал, что если ты увидишь его, то поймешь его. Это было настоящее непонимание с моей стороны.
Дон Хуан объяснил, что он всегда считал себя медлительным в деле понимания, но у него никогда не было возможности оценить это в действительности, так как не было точки отсчета. Однако когда появился я и он стал учителем, что было для него чем-то совершенно новым, он осознал, что нет способа ускорить понимание и что только сдвига точки сборки недостаточно. А его учили, что этого достаточно. Вскоре он понял, что поскольку точка сборки обычно сдвигается во время сна, иногда на очень отдаленные позиции, то когда мы подвергаемся искусственному сдвигу, мы все оказываемся экспертами по немедленной компенсации этого. Мы постоянно выходим из равновесия, и все же действуем так, как если бы с нами ничего не случилось.
Он заметил, что ценность вывода новых видящих не выявляется до того, пока не попытаешься сдвигать чью-то еще точку сборки. Новые видящие говорят, что в этом отношении идут в счет только усилия по укреплению устойчивости точки сборки в новом положении. Только эту методику обучения они считают достойной обсуждения и они знают, что это длительный процесс, который можно осуществить лишь постепенно, черепашьими темпами.
Дон Хуан сказал затем, что пользовался вначале растениями силы в соответствии с рекомендациями новых видящих. Они знали по опыту и из видения, что растения силы вытряхивают точку сборки из ее обычной установки. Воздействие растений силы на точку сборки, в принципе, очень подобно воздействию снов: сны заставляют ее двигаться. Но растения силы осуществляют этот сдвиг в большем и всепоглощающем масштабе. Дезориентирующее влияние такого сдвига используется затем учителем для подкрепления утверждения, что восприятие мира никогда не бывает окончательным.
Я вспомнил затем, что видел человеческий образ за многие годы еще пять раз. С каждым разом я все больше терял свою страстную привязанность к нему, однако я никогда не мог преодолеть того факта, что всегда вижу бога в виде мужчины. В конце концов это перестало для меня быть богом, а стало человеческим образом – не потому, что так говорил дон Хуан, а потому, что наличие мужского бога не выдерживало критики. Я понял тогда заявления дона Хуана об этом: они совсем не были богохульственными или святотатственными – он сделал их не на основе контекста повседневного мира. Он был прав, когда сказал, что новые видящие перешли рубеж в способности видеть человеческий образ так часто, как захотят, но, что было еще важнее для меня, у них было достаточно трезвости, чтобы исследовать то, что они видели.
Я спросил его, почему вижу человеческий образ всегда как мужчину. Он ответил, что это объясняется тем, что моя точка сборки еще не обладает достаточной устойчивостью в новом положении и подвергается боковому сдвигу в человеческой полосе. Это подобно тому, как мы видим барьер восприятия как стену тумана. То, что приводит к боковому сдвигу точки сборки, так это почти неодолимое желание, или необходимость, передать непонятное через то, что нам вполне знакомо: барьер – как стену, а человеческий образ – как человека, поскольку он не может быть, видимо, ничем иным. Он думал, что, если бы я был женщиной, то увидел бы этот образ, пожалуй, в виде женщины.
Дон Хуан встал и сказал, что пришло время прогуляться в город, так как мне следует увидеть человеческий образ в гуще народа. В молчании мы пошли к площади, но до того, как попали туда, я почувствовал неудержимый поток энергии и побежал обратно по улице к окраине городка. Я вышел к мосту и там увидел человеческий образ как великолепный, теплый янтарный свет.
Я упал на колени, не столько из чувства набожности, сколько из благоговейного ужаса. Вид человеческого образа был более удивителен, чем когда-либо. Я почувствовал, без всякого высокомерия, что претерпел огромное изменение с тех пор, когда увидел его впервые, и, однако, все, что я видел с тех пор и узнал, дало мне только возможность еще лучше и глубже понять, что за чудо у меня перед глазами.
Вначале человеческий образ был наложен на вид моста, затем я перефокусировал зрение и увидел человеческий образ простирающимся вверх и вниз в бесконечность. Мост при этом был просто тощей оболочкой, крошечным наброском, наложенным на вечное. И такими же были маленькие фигурки людей, двигающихся вокруг меня и глядящих на меня с нескрываемым любопытством. Но я был за пределами их касаний, хотя в этот момент я был уязвим настолько, насколько это возможно. Человеческий образ не имел власти защитить меня или сохранить, и все же я любил его со всей страстью, не знающей предела.
Я подумал, что понимаю теперь то, что дон Хуан повторял мне многократно: что реальную привязанность нельзя положить в банк. Я с радостью остался бы рабом человеческого образа, и не за то, что он может мне дать – ему ведь нечего дать – а из чистого чувства, какое я испытывал к нему.
Я почувствовал, что кто-то тянет меня, но прежде, чем исчезнуть из его присутствия, я выкрикнул обещание человеческому образу, но гигантская сила вытащила меня оттуда прежде, чем я успел изложить то, что хотел. Я оказался стоящим коленопреклоненным на мосту, а группа крестьян смотрела на меня и смеялась. Ко мне подошел дон Хуан, помог подняться и отвел меня обратно.
– Есть два пути видеть человеческий образ, – начал дон Хуан, как только мы уселись. – его можно видеть как человека или как свет. Это зависит от сдвига точки сборки: если сдвиг будет боковым, тогда образ – человеческое существо, а если сдвиг идет по среднему сечению человеческого диапазона, тогда образ будет светом. Единственная ценность того, что ты сделал сегодня, в том, что твоя точка сборки сдвинулась по среднему сечению.
Он сказал, что позиция, где виден человеческий образ, очень близка к позиции, где появляется тело сновидения и барьер восприятия. В этом причина того, что новые видящие рекомендуют практиковать видение и понимание человеческого образа.
– Уверен ли ты в том, что понял, что представляет собой человеческий образ? – спросил он с улыбкой.
– Уверяю тебя, дон Хуан, что совершенно ясно осознаю, что представляет собой человеческий образ, – сказал я.
– Я слышал, когда вошел на мост, как ты выкрикивал бессмысленные вещи человеческому образу, – сказал он с очень озорной улыбкой.
Я сказал ему, что чувствовал себя, как негодный слуга, поклоняющийся бесценному господину, и все же я был движим чистым чувством, обещая ему неувядающую любовь.
Он нашел все это очень веселым и смеялся до упаду.
– Обещание негодного слуги бесценному господину негодно, – сказал он и опять захлебнулся смехом.
Я не чувствовал, что защищаю свою позицию. Мои чувства к человеческому образу были высказаны без мысли о вознаграждении: для меня не имело значения, что мои обещания негодны.

16. Путешествие Тела Сновидения

Дон Хуан сказал мне, что мы оба собираемся поехать в город Оаксаку в последний раз. Он очень ясно выразил то, что мы уже никогда больше не будем там вместе. Он сказал, что его чувства, возможно, когда-либо вернутся в это место, но вся совокупность его – никогда.
В Оаксаке дон Хуан часами всматривался в мирские, тривиальные вещи: в поблекшие цвета стен, в формы отдаленных гор, в узоры трещин на асфальте, в лица людей. Затем мы подошли к площади и сели на его любимую скамейку, которая была не занята, что было всегда, когда он этого хотел.
Во время нашей долгой прогулки по центру города я пытался всеми силами вогнать себя в настроение печали и хмурости, но просто не смог этого сделать. В его предстоящем уходе было что-то праздничное. Он объяснил это как неудержимую крепость полной свободы.
– Свобода подобна заразной болезни, – сказал он. – она передается. Ее носителем является безупречный нагваль. Люди не ценят этого, потому что они не хотят быть свободными. Свобода устрашающа, помни это, но не для нас. Я готовил себя почти всю мою жизнь к этому моменту. И ты тоже.
Он снова и снова повторял, что на той стадии, на которой я нахожусь, никакие рассудочные допущения не должны вторгаться в мои действия. Он сказал, что тело сновидения и барьер восприятия – позиции точки сборки и что знание также важно для видящих, как письмо и чтение для современного человека. И то, и другое достигается только годами практики.
– Очень важно, чтобы ты вспомнил прямо сейчас, – сказал он с особой настойчивостью. – время, когда твоя точка сборки достигла этой позиции и это создало твое тело сновидения.
Затем он улыбнулся и отметил, что у нас очень мало времени. Он сказал, что воспоминание о главных путешествиях тела сновидения поместит мою точку сборки в положение преодоления барьера восприятия для того, чтобы собрать другой мир.
– К телу сновидения прилагают разные понятия, – сказал он после долгой паузы. – название, которое я люблю больше всего, «двойник». Этот термин принадлежит древним видящим и окрашен их настроением. Мне нет дела до их настроения, но я должен признаться, что мне нравится этот термин «двойник": в нем есть таинственность и запрещение, как раз так же, как в древних видящих. Он дает мне чувство темноты, теней. Древние видящие говорили, что двойник всегда приходит облаченным в ветер.
В течение многих лет дон Хуан и другие члены его партии стремились довести до меня, что мы можем быть в двух местах одновременно – что мы можем пережить своего рода перцептуальный дуализм.
Пока дон Хуан говорил, я начал вспоминать нечто, так глубоко забытое, что вначале казалось, будто я только слышал об этом. Но затем, шаг за шагом, я осознал, что сам пережил этот опыт.
Я был тогда в двух местах одновременно. Это случилось однажды ночью в горах северной Мексики. Весь день мы с доном Хуаном собирали растения. Мы устроились на ночлег, и я уже почти засыпал от усталости, когда внезапно я почувствовал порыв ветра и из темноты выпрыгнул дон Хенаро как раз передо мной и напугал меня до смерти.
Первая моя мысль была подозрением: я полагал, что дон Хенаро весь день прятался в кустах, ожидая, пока опустится ночь, чтобы осуществить свое устрашающее появление. Когда я взглянул, как он выхаживает вокруг, я заметил, что с ним этой ночью происходит что-то странное: нечто осязаемое, реальное, и все же нечто, что я не могу ухватить.
Он шутил со мной и гарцевал вокруг, вытворяя то, что поражало мой рассудок. Дон Хуан смеялся над моим страхом, как идиот, когда же он решил, что подошло время, он сместил меня в состояние повышенного сознания, и на мгновение я смог увидеть дона Хуана и дона Хенаро как два пузыря света. Хенаро не был во плоти и крови, как я знал его в состоянии обычного сознания – это было его тело сновидения. Я могу сказать это, потому что видел его как огненный шар, находящийся над землей. Он не был заземлен, как дон Хуан. Было так, как если бы Хенаро, этот пузырь света, был на грани взлета – обратно в воздух: он был в двух футах от земли, готовый унестись.
Другое, что я сделал той ночью и что внезапно стало мне ясно по мере того, как я вспоминал это событие, а теперь знал уже автоматически: нужно повращать глазами, чтобы заставить сдвинуться точку сборки. Я мог своим намерением настроить эманации, которые позволяли мне видеть Хенаро как пузырь света, или же я мог настроить эманации, позволяющие мне видеть его просто странным, неведомым, чужим.
Когда я видел Хенаро в странном виде, его глаза недоброжелательно светились, как глаза зверя в темноте, но они, тем не менее, были глазами: я не видел их как точки янтарного света.
В ту ночь дон Хуан сказал, что Хенаро собирается помочь моей точке сборки сдвинуться особенно глубоко, чтобы я смог подражать ему и следовать всему, что он делает. Хенаро отставил свой зад, а затем двинул с силой вперед своим тазом. Я подумал, что это непристойный жест. Он повторял его снова и снова, двигаясь вокруг нас, как в танце.
Дон Хуан подтолкнул меня локтем, принуждая имитировать движения Хенаро, и я стал это делать. Оба мы носились вокруг, выполняя это абсурдное движение. Через некоторое время я почувствовал, что мое тело выполняет это движение само по себе без того, что казалось мне реальным мной. Это разделение моего тела и реального меня стало еще более явным, а затем, в какой-то момент, оказалось, что я смотрю на смехотворную сцену, в которой два человека делали друг за другом похотливые движения.
Я следил, зачарованный, и осознал, что один из них – это я. В тот момент, когда я осознал это, я почувствовал, что что-то тянет меня, и я опять оказался выпячивающим свой таз взад и вперед вместе с Хенаро. Почти тотчас я заметил, что другой человек, стоящий рядом с доном Хуаном, следит за нами. Его обдувал ветер: я видел, как вздымались его волосы. Он был нагим и казался в затруднении. Ветер собрался вокруг него, как бы предохраняя его, или наоборот, пытаясь его унести.
Я начал медленно осознавать, что этот другой человек тоже я. Когда я это понял, то был потрясен: необъяснимая физическая сила разнесла меня на части, как если бы я был составлен из волокон, и я опять смотрел на человека, который был мной, скачущего с Хенаро и глядящего на меня во время моего взгляда. И в то же время я глядел на обнаженного, который тоже был мной, взирающего на меня, когда я делал похотливые движения вместе с Хенаро. Этот толчок был таким сильным, что я сбился с ритма своих движений и упал.
Следующее, что я знаю, это то, что дон Хуан помог мне встать. Хенаро и другой я, обнаженный, исчезли. Я помню также, что дон Хуан отказался тогда обсуждать это событие. Он не объяснил его, сказав только, что Хенаро – эксперт по созданию своего дубля, или двойника, и что у меня было немало взаимодействий с дублем Хенаро в состоянии обычного сознания, чего я никогда не замечал.
– В ту ночь Хенаро, как он делал это сотни раз до этого, заставил свою точку сборки продвинуться очень глубоко влево, – прокомментировал дон Хуан, после того, как я рассказал ему все, что помнил.
Его власть была такой, что он загнал твою точку сборки в позицию, где появляется тело сновидения. Ты увидел свое тело сновидения, следящее за тобой. Весь трюк в его танце.
Я попросил его объяснить, как похотливые движения Хенаро смогли произвести такое сильное воздействие.
– Ты жеманный, – сказал он. – выполняя похотливый жест, Хенаро намеренно воспользовался твоим явным отвращением и замешательством, ну, а поскольку он был в теле сновидения, то у него была власть видеть эманации Орла. Используя это преимущество, было просто заставить сдвинуться твою точку сборки.
Он сказал, что то, что помог мне сделать Хенаро в ту ночь, очень немного из того, что Хенаро делал с моей точкой сборки, заставляя ее создавать тело сновидения много, много раз, но он пока не хочет, чтобы я вспомнил те случаи.
– Я хочу, чтобы ты перестроил соответствующие эманации и вспомнил то время, когда ты действительно проснулся в позиции сновидения, – сказал он.
Странная волна энергии, казалось, взорвалась во мне, и я уже знал, что он хочет, чтобы я вспомнил, однако я не мог сфокусировать свою память на полном событии: я мог вспомнить его только фрагментарно.
Я вспомнил, что однажды утром дон Хуан, дон Хенаро и я сидели на той самой скамейке, и я тогда был в своем нормальном состоянии сознания. Совершенно неожиданно дон Хенаро сказал, что он собирается заставить свое тело оставить скамейку, не вставая. Это утверждение совершенно выпадало из контекста нашей беседы, а я уже привык к упорядоченным, назидательным словам и действиям дона Хуана. Я повернулся к дону Хуану, ожидая объяснения, но он остался бесстрастным и глядел прямо перед собой, как если бы ни меня, ни Хенаро здесь вовсе не было.
Дон Хенаро толкнул меня, привлекая мое внимание, а затем я увидел чрезвычайно тревожащую картину: я увидел Хенаро на другой стороне площади. Он манил меня к себе, но я также видел Хенаро, сидящего рядом и глядящего прямо перед собой, как дон Хуан.
Я хотел сказать что-то, чтобы выразить свой благоговейный ужас, но обнаружил, что онемел, охваченный какой-то силой, которая не позволяла говорить. Я опять взглянул на Хенаро через парк: он по-прежнему был там, показывая жестом головы, чтобы я присоединился к нему.
Мое эмоциональное страдание нарастало с каждой секундой. Мой живот выворачивался, и у меня, наконец, появилось видение тоннеля, который вел прямо к Хенаро на другой стороне площади. А затем великое любопытство, или великий страх, что в тот момент было одним и тем же, потянуло меня туда, где был он. Он заставил меня повернуться и указал на троих людей, сидящих на скамейке в застывших позах, как если бы время остановилось.
Я чувствовал ужасное беспокойство, какой-то внутренний зуд, как если бы мягкие органы моего тела были в огне, а затем я был опять на скамейке, а Хенаро ушел. Он помахал мне на прощание рукой через площадь и исчез среди людей, идущих на рынок.
Дон Хуан очень оживился. Он смотрел на меня непрерывно. Он встал и обошел меня, затем сел опять и не смог удержать строгого выражения лица, когда смотрел на меня.
Я понял, почему он действует таким образом: я вошел в состояние повышенного сознания без помощи дона Хуана, Хенаро самому удалось сдвинуть мне точку сборки.
Я невольно засмеялся, видя, как дон Хуан торжественно засовывает мою шариковую ручку в свой карман. Он сказал, что собирается воспользоваться моим состоянием повышенного сознания, чтобы показать мне, что нет конца тайне человека и тайне мира.
Я сосредоточил все свое внимание на его словах, но он сказал что-то, чего я не понял. Я попросил его повторить то, что он сказал, но не мог понять ни слова из того, что он говорил: он либо говорил на чужом мне языке, либо просто бормотал. Странным во всем этом было то, что что-то поймало мое личное внимание: или ритм его речи, или мое усилие понять его. У меня появилось чувство, что мой ум отличается от обычного, хотя я не мог выразить, в чем это отличие. Я тяжело задумался, рассуждая о том, что же происходит.
Дон Хуан говорил очень тихо мне в ухо. Он сказал, что поскольку я вошел в состояние повышенного сознания совсем без всякой помощи с его стороны, то фиксация моей точки сборки очень ослабла, и я могу позволить ей сдвинуться влево путем расслабления, наполовину уснув на этой скамейке. Он уверял меня, что последит за мной и что мне нечего бояться. Он вынуждал меня расслабиться и позволить сдвинуться моей точке сборки.
Мгновенно я почувствовал телесную тяжесть глубокого сна. В один из моментов я осознал, что вижу сон: я увидел дом, который видел раньше. Я приближался к нему, как если бы шел по улице. Были и другие дома, но я не обращал на них никакого внимания: что-то фиксировало мое сознание на том доме, который я видел. Это был большой современный панельный дом с лужайкой перед парадной дверью.
Когда я приблизился к дому, у меня появилось чувство сродства с ним, как если бы я его уже видел во сне. Я вышел на гравийную дорожку к главной двери: она была открытой, и я вошел внутрь. Там был большой зал и большая жилая комната направо с темно-красной кушеткой и соответствующими креслами, стоящими в углу. У меня, очевидно, было тоннельное зрение: я мог видеть только то, что находилось перед глазами.
У кушетки стояла молодая женщина, так, как будто она только что поднялась, когда я вошел. Она была тонкой и высокой, и исключительно хорошо одета в заказной костюм. Ей было около двадцати. У нее были темно-каштановые волосы, жгучие карие глаза, которые, казалось, улыбались, и острый тонко очерченный нос. Цвет лица был светлый, но с оливковым отливом. Мне она показалась восхитительно прекрасной. Очевидно, она была американкой. Она кивнула мне, улыбаясь, и протянула руки ладонями вниз, как если бы хотела помочь мне подняться.
Я схватил ее руки самым неуклюжим образом. Я перепугался и хотел отступить, но она держала меня крепко и все же очень нежно. Ее ладони были длинные и прекрасные. Она говорила со мной по испански с легким акцентом. Она умоляла меня расслабиться, почувствовать ее руки, сосредоточить своевнимание на ее лице и следить за движениями ее рта. Я хотел спросить ее, кто она, но не мог вымолвить ни слова.
Затем я услышал голос дона Хуана в ухе. Он сказал: «а, вот ты где!» – как если бы он только что нашел меня. Я сидел на парковой скамье. Но я мог также слышать голос молодой женщины. Она сказала: «иди и сядь со мной». Я сделал это, и тут начался самый невероятный сдвиг точек зрения – я попеременно был то с доном Хуаном, то с этой молодой женщиной. Я мог видеть каждого из них так же ясно, как и все остальное.
Дон Хуан спросил меня, люблю ли я ее, нахожу ли ее привлекательной и утешительной. Я не мог говорить, но как-то сообщил ему свое чувство: что мне безмерно нравится эта девушка. Я думал, без всяких задних мыслей, что она образец доброты и что она необходима для того, что дон Хуан делает со мной.
Дон Хуан опять заговорил мне в ухо и сказал, что если я ее так люблю, то должен проснуться в ее доме: мое горячее чувство и любовь к ней будут мне проводниками. Я чувствовал себя весело и отважно. Ощущение всеохватывающего возбуждения заструилось сквозь мое тело: было такое чувство, как будто это возбуждение разнимает меня на части, но меня не беспокоило то, что со мной происходит. Я радостно погрузился в черноту, настолько черную, что это превыше всякого словесного выражения, а затем обнаружил себя в доме молодой женщины. Я сидел с ней на кушетке.
После мгновения чистой животной паники я осознал, что в чем-то я не полон – во мне не хватало чего-то, однако я не нашел, что ситуация угрожающая. У меня в уме появилась мысль, что я в сновидении и что сейчас я собираюсь проснуться на парковой скамье в Оаксаке, с доном Хуаном, где я действительно был по своей природе.
Молодая женщина помогла мне подняться и повела в ванную, где большая ванна была наполнена водой. Тогда я осознал, что стою совершенно голый. Она нежно помогла мне залезть в ванну и держала мою голову, пока я почти плавал в ней.
Через некоторое время она помогла мне выйти из ванны. Я чувствовал себя слабым и непрочным. Я лег на кушетку в жилой комнате, и она приблизилась ко мне. Я мог слышать биение ее сердца и давление крови в ее жилах. Ее глаза были, как два источника, излучающих что-то странно среднее между светом и теплом. Я знал, что вижу силу жизни, исходящую из ее тела через глаза. Все ее тело было как живая печь – она пылала.
Я почувствовал роковую дрожь, которая пронизывала все мое существо. Было так, как будто мои нервы обнажились и кто-то дергал их. Это ощущение было агонизирующим. Затем я либо упал в обморок, либо уснул.
Когда я пробудился, кто-то положил мокрые холодные полотенца на мое лицо и на затылок. Я увидел молодую женщину, сидящую у изголовья кровати, на которой я лежал. На ночном столике стояло ведро воды. В ногах у меня стоял дон Хуан с моей одеждой в руках. Тогда я полностью проснулся и сел. Они закрыли меня одеялом.
– Ну, как дела, путешественник? – спросил дон Хуан, улыбаясь. – в одном ли ты теперь месте?
Это было все, что я мог вспомнить. Я рассказал этот эпизод дону Хуану, и пока говорил, вспомнил еще один фрагмент. Я вспомнил, что дон Хуан насмехался и допытывался, как это я попал обнаженный в женскую кровать. Я тогда ужасно разозлился на его замечания. Я оделся и в ярости выскочил на улицу.
Дон Хуан догнал меня на лужайке перед домом. Очень серьезным тоном он сказал мне, что я опять вернулся к своему безобразному глупому «я» и что я собрал себя путем замешательства, а это показывает, что нет конца моему чувству самодовольства. Однако он добавил примиряющим тоном, что в данный момент это не важно. Важно, фактически, то, что я сдвинул свою точку сборки очень глубоко влево, и, как следствие, преодолел огромное расстояние. Он говорил о чудесах и тайнах, но я не был способен слушать его, так как находился под перекрестным огнем страха и чувства собственной важности. Я почти дымился. Я был уверен, что дон Хуан загипнотизировал меня в парке, а затем перенес в дом этой девушки, и что оба они сделали со мной что-то ужасное.
Моя ярость прервалась внезапно: что-то там, на улице, было настолько устрашающим, настолько шокирующим, что мой гнев мгновенно исчез, но до того, как мои мысли успели полностью организоваться, дон Хуан ударил меня по спине, и ничего не осталось от того, что только что происходило. Я вошел в блаженное состояние своей повседневной глупости и обнаружил себя весело слушающим дона Хуана и беспокоящимся о том, нравлюсь ли я ему.
Пока я рассказывал дону Хуану о новом фрагменте, который только что вспомнил, я осознал, что одним из его методов для успокоения моих эмоциональных мучений было смещение меня в повседневное состояние сознания.
– Единственная вещь, утешительная для тех, кто путешествует в неведомое, это забвение, – сказал он. – какое облегчение оказаться опять в повседневном мире!
– В тот день ты совершил великолепный подвиг. Для меня трезвым поведением было не дать тебе возможности вообще сфокусироваться на этом, так что когда ты действительно вошел в состояние паники, мне пришлось сместить тебя в обычное состояние сознания: я сдвинул твою точку сборки туда, где уже нет сомнений. У воина есть две таких ее позиции: в одной у тебя больше нет сомнений, потому что ты знаешь все, в другой, которая соответствует обыденному сознанию, у тебя нет сомнений, так как ты ничего не знаешь.
– Тогда для тебя было слишком рано знать, что в действительности произошло, но я думаю, что теперь как раз наступило нужное время. Глядя на ту улицу, ты уже был близок к тому, чтобы понять, где была твоя позиция сновидения. В тот день ты преодолел огромное расстояние.
Дон Хуан пристально рассматривал меня с выражением радости и печали, а я пытался сделать все, что мог, чтобы сдержать странное возбуждение, которое охватило меня. Я чувствовал, что потерял что-то ужасно для меня важное в глубинах своей памяти или, как сказал бы дон Хуан, «внутри некоторых неиспользуемых эманаций, которые однажды были настроены».
Моя борьба за то, чтобы оставаться спокойным, оказалась бесполезной, мои колени вдруг задрожали и нервные спазмы прокатились посередине моего тела. Я мямлил, неспособный задать вопроса. Мне пришлось долго делать глотательные движения и глубоко дышать, прежде чем я обрел спокойствие.
– Когда мы сели здесь для беседы, я сказал, что никакие рассудочные допущения не должны вмешиваться в действие видящего, – продолжал он строгим голосом. – я знаю, что для того, чтобы признать то, что ты сделал, тебе придется расстаться с рассудочностью, но ты можешь сделать это на том уровне сознания, на котором ты находишься сейчас.
Он объяснил, что я должен понять, что рассудочность – это условие настройки: просто результат положения точки сборки. Он подчеркнул, что я должен понимать это, когда нахожусь в состоянии большей уязвимости, как в данный момент. Понять это тогда, когда моя точка сборки достигает положения, где уже нет сомнений, бесполезно, поскольку состояние такого рода обычно для этой позиции. Также бесполезно понять это в состоянии обычного сознания: в этом состоянии такое понимание – это всегда только эмоциональный взрыв, и оно длится, пока не пройдет эта эмоция.
– Я сказал, что в тот день ты преодолел большое расстояние, – сказал он спокойно. – и я сказал это потому, что знаю: это так. Я был там, ты помнишь?
Я вспотел насквозь от нервозности и тревоги.
– Ты переместился, поскольку проснулся в отдаленной позиции сновидения, – продолжал он. – когда Хенаро перетянул тебя через площадь, прямо отсюда, с этой скамьи, он вымостил дорогу для твоей точки сборки сдвигаться вообще из нормального состояния сознания в то, когда появляется тело сновидения. Твое тело сновидения в действительности пролетело, в мгновение ока, невероятное расстояние, но не это важно. Тайна – в позиции сновидения. Если она достаточно сильна, чтобы притянуть тебя, ты можешь дойти до границ этого мира или зайти за них так, как это делали древние видящие. Они исчезали из этого мира, поскольку пробуждались в позиции сновидения за пределами известного. Твоя позиция сновидения в тот день была в этом мире, но на значительном расстоянии от города Оаксака.
– Как происходит путешествие такого рода? – спросил я.
– Нет возможности знать, как оно происходит, – ответил он. – сильная эмоция, или несгибаемое намерение, или большой интерес служат проводниками. Затем точка сборки мощно фиксируется в позиции сновидения и остается там достаточно долго, чтобы перетянуть туда все эманации, какие есть внутри кокона.
Затем дон Хуан сказал, что бесчисленно много раз за время нашего взаимодействия он заставлял меня видеть, и это было как в нормальном состоянии, так и в состоянии повышенного сознания. Бесчисленно много раз я видел то, что теперь начинаю понимать более связным образом. Эта связность не логическая и не рассудочная, однако она, тем не менее, проясняет, хотя бы и самым странным образом, все, что я делал, все, что сделано для меня, и все, что я видел за эти годы с ним.
Он сказал, что теперь я нуждаюсь в одном последнем разъяснении: в связном, хотя и не рациональном сознании, что все в мире, где мы обучились восприятию, неразрывно связано с позицией, в которой находится точка сборки. Если точка сборки выведена из этого положения, мир перестает быть тем, чем является для нас.
Дон Хуан утверждал, что смещение точки сборки за пределы средней линии кокона человека заставляет весь мир, известный нам, мгновенно исчезнуть из поля зрения, как если бы он стерся, потому что стабильность и субстанциональность, которые кажутся принадлежащими воспринимаемому нами миру, это только сила настройки. Некоторые эманации оказываются настроенными рутинно, и это объясняется фиксацией точки сборки на определенном месте. Это все, что касается этого мира.
– Прочность мира – это не мираж, – продолжал он. – миражем является фиксация точки сборки на каком-то месте. Когда видящие сдвигают свою точку сборки, они встречаются не с иллюзией, они встречаются с другим миром. Этот другой мир настолько же реален, как и тот, который мы видим сейчас, однако новая фиксация точки сборки, которая дает этот другой мир, столь же иллюзорна, как и предыдущая.
Возьмем, например, тебя: ты теперь в состоянии повышенного сознания. То, что ты способен делать в этом состоянии, это не иллюзия: это столь же реально, как и мир, с которым ты встретишься завтра в своей повседневной жизни, и все же завтра этот мир, свидетелем которого ты сейчас являешься, не будет существовать. Он существует только тогда, когда твоя точка сборки приходит в особое место, где она сейчас.
Он добавил, что задача, с которой встречаются воины после окончания своей подготовки, это задача интеграции. В процессе этой подготовки точка сборки воинов, особенно нагваля, сдвигается в наибольшее возможное число мест. Он сказал, что в моем случае я был перемещен в бесчисленное множество позиций, и это я должен буду однажды свести в единое целое.
– Например, если бы ты мог сдвинуть свою точку сборки в особую позицию, то вспомнил бы, кто та девушка, – продолжал он со странной улыбкой. – твоя точка сборки была в этом месте сотни раз: собрать это воедино должно быть простейшей вещью для тебя. Было так, как если бы мое воспоминание зависело от его внушения: во мне зашевелились смутные воспоминания, своего рода чувства. Там было чувство бесконечной преданности, которое, казалось, влекло меня. Приятнейшая сладость наполнила воздух, как если бы кто-то подошел сзади и излил на меня этот аромат. Я даже обернулся, и тут вспомнил: она – Кэрол, – женщина-нагваль! Я был с ней только вчера – как я мог ее забыть?
Возникло неописуемое состояние, в котором, я думаю, через меня пронеслись все чувства моего психологического репертуара. «Возможно ли, – спросил я себя, – чтобы я проснулся в ее доме в Туксоне, в штате Оризона, за две тысячи миль отсюда? И так ли уж изолированы все случаи повышенного сознания, что ты не помнишь их?
Дон Хуан подошел ко мне и положил свои руки мне на плечи. Он сказал, что точно знает, что я чувствую. Его благодетель заставил его пройти через такой же опыт, и то, что он сам пытается делать со мной, с ним сделал его благодетель: пытался словесно утешить. Он оценил эту попытку своего благодетеля, но он усомнился тогда, как сомневается и теперь, что есть способ утешить кого-то, кто осуществил путешествие тела сновидения.
Теперь в моем уме не было сомнения: что-то во мне преодолело это расстояние между городами Оаксака в Мексике и Таксоном в штате Аризона. Я почувствовал странное облегчение, как если бы очистился от вины впервые за долгие годы.
В течение тех лет, которые я провел с доном Хуаном, у меня в памяти были разрывы непрерывности. То, что я был с ним в тот день в Таксоне, это один из таких разрывов. Я помню, что не мог вспомнить, как попал в Таксон, однако я не обратил на это какого-либо внимания: я решил, что этот провал – результат моей деятельности с доном Хуаном. А он всегда был очень осторожен, стремясь не возбуждать моих рассудочных подозрений в состоянии нормального сознания, когда же подозрения были неизбежны, он всегда вежливо объяснял, что природа нашей деятельности порождает серьезные несоответствия памяти.
Я сказал дону Хуану, что, поскольку мы оба оказались в тот день в этом месте, то возможно ли двум, или более чем двум людям проснуться в одной и той же позиции сновидения.
– Конечно, – сказал он. – именно так древние толтекские колдуны отправлялись в неведомое группами. Они следовали один за другим. Нет способа знать, как ты следуешь за другим, это просто делается: тело сновидения делает это. Присутствие другого сновидца пришпоривает его. В тот день ты потащил меня за собой, и я последовал, так как хотел быть с тобой.
У меня было столько вопросов, чтобы задать их ему, но все они казались очень поверхностными.
– Как это возможно, чтобы я не помнил женщины-нагваль ? – выдавил я, и ужасная тревога и томление охватили меня. Я старался не печалиться больше, но печаль внезапно прокатилась по мне, как боль.
– Да ты все еще не помнишь ее, – сказал он. – только когда твоя точка сборки сдвинется, ты сможешь вспомнить ее. Она для тебя словно призрак, и таков же ты для нее. Ты видел ее однажды, когда был в нормальном состоянии сознания, а она никогда не видела тебя в своем нормальном состоянии. Ты для нее такой же герой, как она для тебя, но только с тем различием, что ты можешь однажды проснуться и воссоединить все это. У тебя, возможно, будет достаточно времени, а у нее нет: ее время здесь очень коротко.
Меня как бы охватило чувство протеста от такой ужасной несправедливости. Я внутренне подготовил целый водопад возражений, но даже не попытался их выразить. Улыбка дона Хуана была лучезарной, его глаза светились чистой радостью и озорством. У меня было чувство, что он ожидает моих замечаний, поскольку знает, что я собираюсь сказать, и это чувство остановило меня, или, лучше сказать, моя точка сборки опять сдвинулась сама по себе. И я уже знал, что женщина-нагваль не будет сожалеть, что у нее нет времени, ни я не буду радоваться тому, что оно есть.
Дон Хуан читал меня, как книгу. Он заставил меня покончить со всеми этими постижениями и выразить причину того, почему не следует печалиться об этом или радоваться. На мгновение я почувствовал, что знаю, почему, но затем потерял нить.
– Возбуждение от того, что имеешь время, равно тому, какое возникает при его отсутствии, – сказал он. – они равны.
– Чувствовать печаль – это не то же самое, что сожаление, – сказал я.а я чувствую ужасную печаль.
– Кого беспокоит печаль, – сказал он. – думай только о тайнах: тайна – это то, что заслуживает внимания. Мы – живые существа: мы должны умереть и упустить свое сознание, но если мы сможем изменить хотя бы привкус этого, то какие тайны могут нас ждать! Какие тайны!

17. Преодоление Барьера Восприятия

Позднее к вечеру, все еще в Оаксаке, мы с доном Хуаном медленно прогуливались вокруг площади. Когда мы приблизились к его любимой скамейке, люди, которые сидели на ней, встали и ушли. Мы поспешили к ней и сели.
– Мы подошли к концу моих объяснений о сознании, – сказал он. – и сегодня ты должен сам собрать другой мир и навсегда оставить всякие сомнения.
В том, что ты собираешься сделать, не должно быть ошибок. Сегодня, с позиции повышенного состояния сознания, ты собираешься заставить свою точку сборки сдвинуться – и в одно мгновение ты настроишь эманации другого мира.
Через несколько дней, когда Хенаро и я встретимся с тобой на вершине горы, ты должен будешь сделать то же самое, но уже с худшей позиции обыденного сознания. Там тебе придется настроить эманации другого мира немедленно: если ты не сделаешь этого, ты умрешь смертью обычного человека, упавшего в пропасть.
Он намекал на тот акт, который он заставит меня сделать, как последнее действие в его учениях для правой стороны – это акт прыжка в бездну с вершины горы.
Дон Хуан заявил, что воины заканчивают свою подготовку, когда становятся способными разбить барьер восприятия без посторонней помощи, исходя из состояния обычного сознания. Нагваль приводит воинов к этому порогу, однако успех принадлежит и индивиду: нагваль просто испытывает их, постоянно подталкивая к способности постоять за себя.
– Единственная сила, которая может временно отменить настройку, это настройка, – продолжал он. – тебе придется ликвидировать настройку, которая удерживает тебя на восприятии мира повседневных действий. Вызывая намерение перевести точку сборки в новую позицию и намеренно удерживая ее там достаточно долго, ты соберешь другой мир и исчезнешь из этого.
– Древние видящие до сих пор отвергают смерть, делая именно это: намеренно удерживая свою точку сборки фиксированной в позиции, которая помещает их в один из семи других миров.
– Что произойдет, если мне удастся настроить другой мир? – спросил я.
– Ты попадешь туда, – ответил он. – как сделал это Хенаро однажды вечером на этом же месте, когда показывал тебе тайны настройки.
– Где же я окажусь, дон Хуан?
– Ясно, что в другом мире, где же еще?
– А что будет с окружающими людьми, и зданиями, и горами, и всем остальным?
– Ты будешь отделен от всего этого истинным барьером, который ты разобьешь – барьером восприятия, и так же, как те видящие, которые погребли себя, чтобы победить смерть, ты не будешь в этом мире.
Когда я услышал это утверждение, во мне разгорелась битва: какая-то часть меня кричала, что позиция дона Хуана нетерпима, в то время как другая вне всякого сомнения знала, что он прав.
Я спросил его, что случится, если я сдвину свою точку сборки прямо на улице, посреди движения в Лос-Анжелесе. И он ответил с серьезным выражением лица:
– Лос-Анжелес исчезнет, как пух по ветру, а ты останешься. В этом тайна, которую я пытался объяснить тебе. Ты переживал ее, но ты еще не понял ее, а сегодня поймешь.
Он сказал, что я еще не пользовался толчком земли для сдвига в другой из великих диапазонов эманаций, но поскольку я поставлен перед настоятельной необходимостью сдвинуться, то эта необходимость послужит мне пусковым устройством.
Дон Хуан взглянул вверх на небо. Он вытянул вверх руки, как он делал, когда долго засиживался и выталкивал из тела физическую усталость. Он приказал мне выключить внутренний диалог и войти в состояние внутреннего безмолвия. Затем он встал и начал уходить с площади: он подал мне знак следовать за ним. Он шел по пустынной стороне улицы. Я узнал ее: это была та же улица, на которой Хенаро дал мне свою демонстрацию настройки. В тот момент, когда я это вспомнил, я обнаружил, что иду с доном Хуаном по местности, к тому времени уже очень знакомой мне: пустынная равнина с желтоватыми дюнами из того, что казалось серой.
Я тотчас вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот мир сотни раз. Я вспомнил также, что позади этого унылого дюнного ландшафта лежит другой мир, сияющий исключительным, однородным чистым белым светом.
Когда мы с доном Хуаном вошли в него на этот раз, я почувствовал, что этот свет, идущий со всех направлений, не был укрепляющим светом, но был таким утомительным, что давал мне чувство священного.
Пока этот священный свет омывал меня, рассудочная мысль ворвалась в мое внутреннее безмолвие. Я подумал, что вполне возможно, что мистики и святые совершали это путешествие точки сборки. Они видели бога – в человеческом образе, ад – в серых дюнах, а затем славу небес в этом прозрачном свете.
Мои рассудочные мысли почти тотчас сгорели под напором того, что я воспринимал. Мое сознание было захвачено множеством форм, фигур мужчин, женщин и детей всех возрастов и других непостижимых проявлений, сияющих ослепительным белым светом.
Я видел дона Хуана, идущего рядом и глядящего на меня, а не на видения. В следующее мгновение я увидел его, как светоносный шар, колеблющийся вверх и вниз в нескольких футах от меня. Этот шар сделал неожиданное и пугающее движение и приблизился ко мне так, что я увидел его внутренность.
Дон Хуан работал над своим светом сознания, чтобы показать мне это. Этот свет внезапно засиял у него слева на четырех или пяти нитеобразных волокнах. Он остался там неподвижным. Все мое сосредоточение было на этом: что-то медленно потянуло меня, как через трубу, и я увидел олли – три темные удлиненные твердые фигуры, волнуемые дрожью, как листья под ветром. Их было видно на почти флюоресцирующем розоватом фоне. В тот момент, когда я сфокусировал на них свой взгляд, они подошли ко мне, причем не передвигаясь, скользя и перелетая, а подтягивая себя вдоль каких-то беловатых нитей, исходивших из меня. Эта беловатость не была светом или свечением, а просто линиями, которые, казалось, были нанесены тяжелым меловым порошком. Они быстро рассыпались, но недостаточно быстро: олли были уже на мне до того, как линии исчезли.
Они теснили меня. Мне стало досадно, и олли тотчас отодвинулись, как если бы обиделись на меня. Мне стало их жалко, и это мое чувство мгновенно притянуло их обратно. Они подошли и карабкались по мне. Тогда я увидел нечто, что видел в зеркале на ручье: у олли не было внутреннего света – у них не было внутренней подвижности. В них не было жизни и все же они, очевидно, были живы. Это были странные уродливые формы, напоминающие застегнутые на молнию спальные мешки: тонкая линия посередине их удлиненной формы создавала впечатление, что они сшиты.
Они не были приятными персонажами. От чувства, что они совершенно чужды мне, мне стало неуютно – появилось нетерпение. Я увидел, что трое из олли двигались так, как если бы подпрыгивали. Внутри них было слабое свечение. Это свечение увеличивалось в интенсивности, пока в последнем из них не стало довольно ярким.
В тот момент, когда я увидел это, я встретился с черным миром. Под этими словами я не имею ввиду, что он был темным, как темна ночь, нет, все вокруг меня было смоляно-черным. Я взглянул на небо, но нигде не мог найти света: небо тоже было черным и буквально покрыто линиями и неправильными кругами разной степени черноты. Небо выглядело, как черный кусок дерева с каким-то рельефом.
Я взглянул вниз на землю. Она была пушистой. Казалось, она сделана из хлопьев агар-агара. Они не были тусклыми, но и не светились: это было что-то среднее, чего я никогда не видел в жизни – черный агар-агар.
Я услышал голос видения. Он сказал, что моя точка сборки собрала полный мир с другими великими диапазонами эманаций – черный мир.
Мне хотелось впитать каждое слово, какое я слышал. Чтобы сделать это, мне пришлось расщепить свое сосредоточение. Голос прекратился. Мои глаза опять сфокусировались: я стоял с доном Хуаном всего в нескольких кварталах от площади.
Я мгновенно почувствовал, что у меня нет времени для отдыха – было бы бесполезно потакать себе в том, что я слишком поражен. Я собрал все свое мужество и спросил дона Хуана: сделал ли я то, чего он ожидал.
– Ты точно сделал то, что от тебя требовалось, – ответил он утвердительно. – давай выйдем к площади и обойдем ее еще раз, последний раз в этом мире.
Я отказывался думать о том, что дон Хуан покидает этот мир, поэтому я спросил его о черном мире. У меня было смутное воспоминание, что я видел его раньше. Он сказал:
– Собрать его – это самое простое. Из всего, что ты пережил, только черный мир достоин внимания. Он представляет собой действительную настройку другого великого диапазона, какую ты когда-либо делал. Все остальное было боковым сдвигом в человеческой полосе по-прежнему в пределах все того же великого диапазона: стена тумана, равнина желтоватых дюн, мир светоносных явлений – все это боковые настройки, которые осуществляются нашей точкой сборки при приближении к критической позиции.
Пока мы шли обратно к площади, он объяснил, что одним из странных свойств черного мира является то, что в нем за восприятие времени ответственны не такие же эманации, как у нас: они отличны и результат их действия другой! Видящие, путешествующие в черный мир, чувствуют, что они находятся там целую вечность, а в нашем мире этому соответствует мгновение. (см. Даниила Андреева «Роза мира» о слоях с другим течением времени. /Прим. И. Г. /). – Черный мир – это ужасный мир, – сказал он убежденно. – потому что он старит тело.
Я попросил его разъяснить это утверждение. Он замедлил шаг и взглянул на меня. Он напомнил мне, что Хенаро своим прямым методом однажды уже старался обратить на это мое внимание, когда сказал, что мы топтались в аду целую вечность, хотя в этом мире, который мы знаем, на прошло и минуты.
Дон Хуан сказал, что в молодости был одержим черным миром. И он поинтересовался у своего благодетеля, что с ним случится, если он войдет в него и останется там некоторое время, ну а поскольку его благодетель не был склонен к объяснениям, он просто погрузил дона Хуана в черный мир, чтобы он сам это обнаружил.
– Власть нагваля Хулиана была такой необычайной, – продолжал дон Хуан. – что мне потребовалось несколько дней, чтобы вернуться назад из того черного мира.
– Ты имеешь в виду, что тебе потребовалось несколько дней, чтобы вернуть свою точку сборки в ее нормальное положение? – спросил я.
– Да, именно это я имею в виду, – ответил он.
Он объяснил, что за несколько дней, пока он блуждал в черном мире, он постарел по крайней мере, на десять лет, если не больше: эманации внутри его кокона чувствовали годы борьбы и одиночества.
С Сильвио Мануэлем был прямо противоположный случай. Нагваль Хулиан погрузил его тоже в неведомое, однако Сильвио Мануэль собрал другой мир с другим набором полос и с не нашими эманациями времени, а с такими, которые оказывают на видящих противоположное действие: он отсутствовал семь лет, а чувствовал это так, как если бы прошло только мгновение.
– Собрать другие миры это не только вопрос практики, но и вопрос намерения, – продолжал он. – и это не просто впрыгивание и выпрыгивание из этих миров, как на резиновой ленте. Понимаешь, видящий должен быть смелым: если ты разбил барьер восприятия, ты вовсе не обязан вернуться в то же самое место этого мира. Понимаешь, о чем я говорю?
Во мне медленно начало проясняться то, о чем он говорит. У меня было почти непреодолимое желание рассмеяться над столь абсурдной мыслью, но до того, как она выкристаллизовалась во мне, дон Хуан заговорил со мной и прервал то, что я уже готов был вспомнить.
Он сказал, что для воинов опасность сборки других миров состоит в том, что они столь же захватывающи, как и этот наш мир. Сила настройки такова, что если точка сборки порвала свою связь с нормальной позицией, она начинает фиксироваться в других положениях, другими настройками. И воины рискуют заблудиться в немыслимом одиночестве.
Когда я слушал его, инквизиторская рассудочная часть меня напомнила мне, что в черном мире я видел и его, как светящийся шар, следовательно, в том мире можно быть с другими людьми.
– Только если люди последуют за тобой, сдвинув свои точки сборки, когда ты сдвинешь свою, – ответил он. – я сдвинул свою, чтобы быть с тобой, иначе бы ты остался там один с олли.
Мы остановились, и дон Хуан сказал, что для меня пришло время уходить.
– Я хотел бы, чтобы ты обошел все боковые сдвиги, – сказал он. – и направился сразу в другой полный мир – черный мир. Через пару дней тебе придется делать это самому. Тогда у тебя не будет времени заниматься пустяками – ты должен будешь сделать это, чтобы избежать смерти.
Он сказал, что преодоление барьера восприятия это кульминация всего, что делают видящие. С момента, когда этот барьер разбит, понятие человек с его судьбой для воина имеет другое значение. Из-за такого трансцендентного значения преодоления этого барьера новые видящие используют акт его преодоления в качестве финального испытания. Это испытание состоит из прыжка с горной вершины в пропасть, причем в состоянии нормального сознания. Если воин, прыгнувший в пропасть, не сотрет повседневный мир и не соберет новый, пока не достигнет дна, он умрет.
– Что тебе следует сделать, так это заставить этот мир исчезнуть, – сказал он. – но все же в какой-то мере ты останешься собой. Это и есть последнее прибежище сознания – то, на которое опираются новые видящие: они знают, что после того, как сожгут сознание, они каким-то образом сохраняют способность быть самими собой.
Он улыбнулся и указал на улицу, которая была видна оттуда, где мы сидели: на этой улице Хенаро показал мне тайны настройки.
– Эта улица, как и любая другая, ведет в вечность, – сказал он. – все, что тебе следует сделать, это пойти по ней в полном безмолвии. Время пришло – иди! Иди же!
Он повернулся и пошел прочь от меня. Хенаро ожидал его на углу. Хенаро помахал мне, а затем сделал жест, вынуждающий меня следовать своим путем. Дон Хуан шел, не оборачиваясь. Хенаро присоединился к нему. Сначала я пошел за ними, но я знал, что это ошибка: вместо этого я должен идти в обратном направлении. Улица была темной, пустынной и унылой. Я не поддавался чувству поражения или неадекватности. Я шел, сохраняя внутреннее безмолвие. Моя точка сборки сдвигалась очень быстро. Я увидел тех трех олли. Их серединная линия создавала впечатление, что они криво усмехаются. Я почувствовал, что фривольничаю, а затем сила, подобная ветру, унесла прочь этот мир.
ЭПИЛОГ
Через пару дней вся партия нагваля и все ученики собрались на плоской вершине, о которой говорил мне дон Хуан.
Дон Хуан сказал, что каждый из учеников уже сказал последнее «прости» каждому и что все мы находимся в состоянии сознания, которое не допускает сентиментальностей. Для нас, сказал он, есть только действие: мы – воины в состоянии тотальной войны.
Все, за исключением дона Хуана, Хенаро, Паблито, Нестора и меня отошли на некоторое расстояние от плоской вершины, чтобы позволить Паблито, Нестору и мне уединиться и войти в состояние нормального сознания, но до того, как мы это сделали, дон Хуан взял нас за руки и повел по кругу на этой плоской вершине.
– Через минуту вы должны будете намеренно заставить сдвинуться свою точку сборки, – сказал он. – И никто не поможет вам, – теперь вы одиноки. Вы должны понять, что намерение начинается с команды.
– Древние видящие обычно говорили, что если воины собираются иметь внутренний диалог, они должны иметь соответствующий диалог. Для древних видящих это означало диалог о колдовстве и усилении самоотражения. Для новых видящих это не означает диалога, а отрешенную манипуляцию намерением посредством трезвых команд.
Он все снова и снова повторял, что манипулирование намерением начинается с отдачи самому себе команды. Затем команда повторяется до тех пор, пока она не станет командой Орла, ну а потом точка сборки сдвигается, когда достигнут момент внутреннего безмолвия.
Тот факт, что такой момент возможен, сказал он, имеет чрезвычайную важность для видящих, как новых, так и древних, но по диаметрально противоположным соображениям. Знание этого позволяло древним видящим сдвигать свою точку сборки в немыслимые позиции сновидения в неизмеримом неведомом. Для новых видящих это означает отказ от того, чтобы быть пищей: избежать Орла путем сдвига точки сборки в особую позицию сновидения, называемую полной свободой.
Он объяснил, что древние видящие открыли, что можно привести точку сборки к пределам известного и удерживать ее там неподвижно в состоянии первичного повышенного сознания. Из этой позиции они видели возможность медленно сдвигать точку сборки уже постоянно в другие позиции за границы этого предела – изумительный подвиг смелости, однако лишенный трезвости, поскольку они никогда не могли вернуть обратно свою точку сборки или, возможно, не хотели.
Дон Хуан сказал, что эти авантюристы, поставленные перед выбором умереть в мире обычных дел или в неведомых мирах, неизбежно избирали последнее, а новые видящие, осознав, что их предшественники избирали всего навсего место своей смерти, поняли суетность всего этого: тщетность борьбы за контроль над своими собратьями-людьми, тщетность сборки других миров и, самое главное, тщетность довольства собой.
Он сказал, что одним из наиболее счастливых решений, которое приняли новые видящие, было решение никогда не позволять своей точке сборки постоянно сдвигаться в какую-либо другую позицию, кроме повышенного состояния сознания. Из этой позиции они в действительности разрешили свою дилемму тщетности и нашли, что решение состоит не просто в том, чтобы выбрать другой мир, где умереть, но в избрании полного сознания, полной свободы.
Дон Хуан заметил, что, избрав полную свободу, новые видящие непреднамеренно продолжили традицию своих предшественников и стали ядром победителей смерти.
Он объяснил, что новые видящие открыли, что если точку сборки заставлять постоянно сдвигаться до границ неведомого, а затем возвращать к позиции на границе известного и потом вдруг ее внезапно освободить, она проносится, как молния, по всему кокону человека, сразу настраивая все эманации внутри кокона.
– Новые видящие зажигаются силой настройки, – продолжал дон Хуан. – силой воли, которую они обратили в силу намерения путем безупречной жизни. Намерение – это настройка всех янтарных эманаций сознания, так что правильно будет сказать, что полная свобода означает полное сознание.
– Это то, что все вы собираетесь сделать, дон Хуан? – спросил я.
– Да, мы, конечно, собираемся, если у нас достаточно энергии, – ответил он. – свобода – это дар Орла человеку. К сожалению, очень мало людей сознает, что все, в чем мы нуждаемся, чтобы принять этот великолепный дар – это иметь достаточно энергии.
– Если это все, в чем мы нуждаемся, то мы должны, видимо, стать скупцами по отношению к энергии.
После этого дон Хуан перевел нас в состояние обычного сознания. В сумерках Паблито, Нестор и я прыгнули в пропасть, а дон Хуан и партия нагваля зажгли себя внутренним огнем. Они вошли в состояние полного сознания, поскольку имели достаточно энергии для того, чтобы принять дар свободы, отпугивающий ум.
Паблито, Нестор и я не умерли на дне этого ущелья, как не умер ни один из учеников, которые прыгали раньше, поскольку мы никогда не достигли его дна: все мы под воздействием такого мощного и непостижимого акта, как прыжок смерти, сдвинули свои точки сборки и собрали другие миры.
Мы знали теперь, что оставлены, чтобы вспомнить повышенное состояние сознания и приобрести полноту самих себя, и знали также, что чем больше мы вспомним, тем возвышенней будет наше настроение, наше восхищение, но и наши сомнения и муки будут тоже сильнее.
До сих пор было так, как если бы нас оставили, чтобы испытывать муку тантала под действием самых трудных вопросов в природе и судьбе человека до тех пор, пока придет время и у нас будет достаточно энергии не только для того, чтобы проверить все, чему дон Хуан учил нас, но и для того, чтобы самим принять дар Орла.

Эпилог

Через пару дней вся партия нагваля и все ученики собрались на плоской вершине, о которой говорил мне дон Хуан.
Дон Хуан сказал, что каждый из учеников уже сказал последнее «прости» каждому и что все мы находимся в состоянии сознания, которое не допускает сентиментальностей. Для нас, сказал он, есть только действие: мы – воины в состоянии тотальной войны.
Все, за исключением дона Хуана, Хенаро, Паблито, Нестора и меня отошли на некоторое расстояние от плоской вершины, чтобы позволить Паблито, Нестору и мне уединиться и войти в состояние нормального сознания, но до того, как мы это сделали, дон Хуан взял нас за руки и повел по кругу на этой плоской вершине.
– Через минуту вы должны будете намеренно заставить сдвинуться свою точку сборки, – сказал он. – И никто не поможет вам, – теперь вы одиноки. Вы должны понять, что намерение начинается с команды.
– Древние видящие обычно говорили, что если воины собираются иметь внутренний диалог, они должны иметь соответствующий диалог. Для древних видящих это означало диалог о колдовстве и усилении самоотражения. Для новых видящих это не означает диалога, а отрешенную манипуляцию намерением посредством трезвых команд.
Он все снова и снова повторял, что манипулирование намерением начинается с отдачи самому себе команды. Затем команда повторяется до тех пор, пока она не станет командой Орла, ну а потом точка сборки сдвигается, когда достигнут момент внутреннего безмолвия.
Тот факт, что такой момент возможен, сказал он, имеет чрезвычайную важность для видящих, как новых, так и древних, но по диаметрально противоположным соображениям. Знание этого позволяло древним видящим сдвигать свою точку сборки в немыслимые позиции сновидения в неизмеримом неведомом. Для новых видящих это означает отказ от того, чтобы быть пищей: избежать Орла путем сдвига точки сборки в особую позицию сновидения, называемую полной свободой.
Он объяснил, что древние видящие открыли, что можно привести точку сборки к пределам известного и удерживать ее там неподвижно в состоянии первичного повышенного сознания. Из этой позиции они видели возможность медленно сдвигать точку сборки уже постоянно в другие позиции за границы этого предела – изумительный подвиг смелости, однако лишенный трезвости, поскольку они никогда не могли вернуть обратно свою точку сборки или, возможно, не хотели.
Дон Хуан сказал, что эти авантюристы, поставленные перед выбором умереть в мире обычных дел или в неведомых мирах, неизбежно избирали последнее, а новые видящие, осознав, что их предшественники избирали всего навсего место своей смерти, поняли суетность всего этого: тщетность борьбы за контроль над своими собратьями-людьми, тщетность сборки других миров и, самое главное, тщетность довольства собой.
Он сказал, что одним из наиболее счастливых решений, которое приняли новые видящие, было решение никогда не позволять своей точке сборки постоянно сдвигаться в какую-либо другую позицию, кроме повышенного состояния сознания. Из этой позиции они в действительности разрешили свою дилемму тщетности и нашли, что решение состоит не просто в том, чтобы выбрать другой мир, где умереть, но в избрании полного сознания, полной свободы.
Дон Хуан заметил, что, избрав полную свободу, новые видящие непреднамеренно продолжили традицию своих предшественников и стали ядром победителей смерти.
Он объяснил, что новые видящие открыли, что если точку сборки заставлять постоянно сдвигаться до границ неведомого, а затем возвращать к позиции на границе известного и потом вдруг ее внезапно освободить, она проносится, как молния, по всему кокону человека, сразу настраивая все эманации внутри кокона.
– Новые видящие зажигаются силой настройки, – продолжал дон Хуан. – силой воли, которую они обратили в силу намерения путем безупречной жизни. Намерение – это настройка всех янтарных эманаций сознания, так что правильно будет сказать, что полная свобода означает полное сознание.
– Это то, что все вы собираетесь сделать, дон Хуан? – спросил я.
– Да, мы, конечно, собираемся, если у нас достаточно энергии, – ответил он. – свобода – это дар Орла человеку. К сожалению, очень мало людей сознает, что все, в чем мы нуждаемся, чтобы принять этот великолепный дар – это иметь достаточно энергии.
– Если это все, в чем мы нуждаемся, то мы должны, видимо, стать скупцами по отношению к энергии.
После этого дон Хуан перевел нас в состояние обычного сознания. В сумерках Паблито, Нестор и я прыгнули в пропасть, а дон Хуан и партия нагваля зажгли себя внутренним огнем. Они вошли в состояние полного сознания, поскольку имели достаточно энергии для того, чтобы принять дар свободы, отпугивающий ум.
Паблито, Нестор и я не умерли на дне этого ущелья, как не умер ни один из учеников, которые прыгали раньше, поскольку мы никогда не достигли его дна: все мы под воздействием такого мощного и непостижимого акта, как прыжок смерти, сдвинули свои точки сборки и собрали другие миры.
Мы знали теперь, что оставлены, чтобы вспомнить повышенное состояние сознания и приобрести полноту самих себя, и знали также, что чем больше мы вспомним, тем возвышенней будет наше настроение, наше восхищение, но и наши сомнения и муки будут тоже сильнее.
До сих пор было так, как если бы нас оставили, чтобы испытывать муку тантала под действием самых трудных вопросов в природе и судьбе человека до тех пор, пока придет время и у нас будет достаточно энергии не только для того, чтобы проверить все, чему дон Хуан учил нас, но и для того, чтобы самим принять дар Орла.