Книга: КАРЛОС КАСТАНЕДА Второе кольцо силы (читать онлайн)

– Я не сказала им ничего, – ответила она. – я просто взяла их туда. Мы бродили по улицам все утро.
Ее утверждение ввергло меня в очень странное умонастроение. Спазм нервного возбуждения пробежал по всему моему телу. Я вынужден был на минуту встать и пройтись. Затем я снова сел и сказал ей, что я в тот же день был в городе, и что бродил по базарной площади всю вторую половину дня, разыскивая дона Хуана. Она уставилась на меня с раскрытым ртом.
– Должно быть, мы разминулись, – сказала она и вздохнула. – мы были на базаре и в парке. Мы сидели большую часть второй половины на ступеньках церкви, чтобы не привлекать к себе внимания.
Отель, в котором я остановился, был практически, рядом с церковью. Я вспомнил, что долго стоял, глядя на людей на ступеньках церкви. Что-то толкало меня изучать их. У меня было абсурдное убеждение, что дон Хуан и дон Хенаро должны быть среди этих людей, сидя, как попрошайки просто чтобы удивить меня.
– Когда ты покинула город? – спросил я.
– Мы ушли около пяти часов и направились к месту Нагваля в горах, – ответила она.
У меня тоже была уверенность, что дон Хуан ушел в конце дня. Ощущения, которые я имел в течение всего эпизода разыскивания дона Хуана, стали мне совершенно ясными. В свете того, что она рассказала мне, я должен был пересмотреть свою позицию. Я объяснял свою уверенность, что дон Хуан был там на улицах города, как иррациональное ожидание, результат ряда моих нахождений его там в прошлом. Но в городе была ла Горда, действительно разыскивая меня, и она была существом, самым близким по темпераменту к дону Хуану. Я все время ощущал там его присутствие. Утверждение ла Горды лишь подтвердило нечто, что мое тело знало без тени сомнения.
Я заметил нервный трепет в ее теле, когда я рассказывал ей детали своего состояния в тот день.
– Что случилось бы, если бы ты нашла меня? – спросил я.
– Все изменилось бы, – ответила она, – для меня найти тебя, значило бы, что я имею достаточно силы, чтобы двигаться вперед. Поэтому я взяла с собой сестричек. Все мы – ты, я и сестрички уехали бы вместе в тот же день.
– Куда, Горда?
– Кто знает? Если бы я имела силу найти тебя, то я имела бы силу также узнать это. Теперь твоя очередь. По-видимому, ты теперь имеешь достаточно силы, чтобы знать, куда мы должны идти. Понимаешь, что я имею в виду?
В этот момент меня охватила глубокая печаль. Я более остро, чем когда-бы то ни было, ощутил отчаяние от своей человеческой непрочности и долговечности. Дон Хуан всегда утверждал, что единственным средством, содержащим наше отчаяние, является осознание нашей смерти – ключ к имеющейся у мага схеме вещей. Его идея состояла в том, что осознание нашей смерти является единственной вещью, которая может дать нам силу выстоять тяжесть и боль нашей жизни и нашей боязни неизвестного. Но он никогда не мог рассказать мне, как вынести это осознание на передний план. Каждый раз, когда я спрашивал его, он настаивал на том, что единственным решающим фактором является мой волевой акт, иначе говоря, я должен сделать это осознание свидетелей своих действий. Я думал, что я сделал это. Но, столкнувшись с решимостью ла Горды найти меня и уехать со мной, я осознал, что если бы она нашла меня в городе в тот день, я никогда не вернулся бы к себе домой, никогда не увидел бы снова тех, кто был мне дорог.
Я не был готов к этому. Я приготовился к смерти, но не к исчезновению на оставшуюся часть моей жизни, будучи при этом в полном сознании, без гнева и разочарования, оставив позади лучшие свои чувства.
Я в большом затруднении рассказал ла Горде, что не являюсь воином, достойным иметь тот род силы, который требуется для выполнения такого действия, как оставить навсегда и знать, куда идти и что делать.
– Мы – человеческие существа, – сказала она. – кто знает, что ожидает нас или какого рода силу мы можем иметь.
Я сказал, что моя печаль от оставления вроде этого слишком велика. Перемены, которым подвергаются маги, слишком радикальны и слишком окончательны. Я пересказал ей то, что сказал мне Паблито о своей невыносимой печали от утраты своей матери.
– Этими ощущениями питается человеческая форма, – сказала она сухо. – я жалела себя и своих маленьких детей в течение многих лет. Я не могла понять, как Нагваль может быть таким жестоким, говоря мне сделать то, что я сделала: оставить своих детей, разрушить и забыть их.
Она сказала, что ей потребовались годы, чтобы понять, что Нагваль также должен был избрать оставить свою человеческую форму. Он не был жестоким. Он просто больше не имел никаких человеческих ощущений. Для него все было равно. Он принял свою судьбу. Проблема с Паблито и со мной в этом отношении состояла в том, что никто из нас не принял свою судьбу. Ла Горда сказала с пренебрежительным видом, что Паблито плакал, вспоминая свою мать, свою мануэлиту, главным образом тогда, когда он должен был готовить себе еду. Она побудила меня вспомнить мать Паблито такой, какой она была: старой бестолковой женщиной, которая не знала ничего кроме того, чтобы быть прислугой Паблито. Она сказала, что все они считают его трусом потому, что он стал несчастлив от того, что его прислуга Мануэлита стала ведьмой Соледад, которая могла бы убить его, раздавив, как клопа.
Ла Горда драматически встала и склонясь над столом, пока ее лоб почти не коснулся моего.
– Нагваль сказал, что у Паблито необычная судьба, – сказала она. – мать и сын борются за одно и то же. Если бы он не был таким трусом, он принял бы свою судьбу и противостоял Соледад как воин, без страха и ненависти. В конце концов наилучший победил бы и забрал все. Если бы победителем была Соледад, Паблито должен был бы быть счастлив своей судьбой и желать ей блага. Но только подлинный воин может ощущать такого рода счастье.
– Как донья Соледад относится ко всему этому?
– Она не индульгирует в своих ощущениях, – ответила ла горла и снова села. – она приняла свою судьбу с большой готовностью, чем любой из нас. Прежде, чем Нагваль помог ей, она была хуже, чем я, по крайней мере, я была молодой, она была старой коровой, жирной и измученной и молила о приходе смерти. Теперь смерть должна будет бороться, чтобы заявить свои права на нее.
Фактор времени в преображении доньи Соледад был моментом, который озадачивал меня. Я сказал ла Горде, что я помнил, что видел донью Соледад не больше двух лет тому назад, и она была такой же старухой, какую я всегда знал. Ла Горда сказала, что в последний раз, когда я был в доме Соледад, находясь под впечатлением, что это все еще дом Паблито, Нагваль настроил их действовать так, словно ничего не изменилось. Донья Соледад приветствовала меня, как она делала это всегда, из кухни и я фактически не видел ее в лицо. Роза, Паблито, Лидия и Нестор в совершенстве играли свои роли для того, чтобы удержать меня от раскрытия их подлинной деятельности.
– Зачем Нагваль пошел на все эти хлопоты, Горда?
– Он берег тебя для чего-то такого, что еще не ясно. Он намеренно держал тебя вдали от всех нас. Он и Хенаро велели мне никогда не показывать свое лицо, когда ты был поблизости.
– Велели ли они то же самое Жозефине?
– Да. Она ненормальная и ничего не может с собой поделать. Ей хотелось разыгрывать свои штучки с тобой. Она обычно следовала за тобой недалеко и ты никогда не знал об этом. Однажды ночью, когда Нагваль взял тебя в горы, она в темноте чуть не столкнула тебя вниз в ущелье. Нагваль заметил ее как раз вовремя. Она делает эти вещи не со злобы, а потому, что они доставляют ей удовольствие. Это ее человеческая форма. Жозефина будет такой, пока не потеряет ее. Я уже говорила тебе, что все они шестеро немного недоделанные. Ты должен понять это, чтобы не попасть в их сети. А если поймаешься, не гневайся. Они не могут сдержать себя.
Она некоторое время молчала. Я заметил едва уловимый признак трепета в ее теле. Ее глаза, казалось, вышли из фокуса, а рот отвис, словно мышцы ее нижней челюсти опустились. Я полностью ушел в наблюдение за ней. Она встряхнула головой 2-3 раза.
– Я только что видела кое-что, – сказала она. – ты в точности такой же, как сестрички и Хенарос.
Она начала тихо смеяться. Я ничего не сказал. Я хотел, чтобы она объяснила свои слова без моего понуждения.
– Все сердятся на тебя, потому что до них еще не дошло, что ты не отличаешься от них, – продолжала она. – они смотрят на тебя как на Нагваля и не понимают, что ты индульгируешь своим способом точно так же, как они индульгируют по-своему.
Она сказала, что Паблито ноет, и жалуется, и играет слабовольного человека. Бениньо играет застенчивого человека, который не может даже открыть глаза. Нестор играет мудреца, того кто все знает. Лидия играет крутую женщину, которая может сокрушить взглядом кого угодно. Жозефина была ненормальной, на которую нельзя положиться. Роза была раздражительной девушкой, которая терзает москитов, кусающих ее. А я был дураком, который приехал из Лос-Анжелеса с блокнотом и кучей нелепых вопросов. И все мы любили вести себя так, как мы это делаем.
– Я была раньше толстой зловонной женщиной, – продолжала она после паузы. – я не обращала внимания на то, что другие пинали меня, как собаку. Это была моя форма.
Я должна буду рассказать всем, что я увидела относительно тебя, чтобы они не ощущали раздражения от твоих действий.
Я не знал, что сказать. Я ощущал, что она была неопровержимо права. Для меня существенным фактором не столько безошибочность ее утверждений, сколько тот факт, что я сам был свидетелем того, как она пришла к своему неоспоримому заключению.
– Как ты увидела все это? – спросил я.
– Оно просто пришло ко мне, – ответила она.
– Как оно пришло к тебе?
– Я ощутила ощущение видения, пришедшее на верхушку моей головы, а затем я знала то, что рассказала тебе.
Я настаивал, чтобы она описала мне каждую деталь ощущения видения, о котором она упомянула. После минутного колебания она уступила и описала мне такое же самое щекочущее чувствование, которое я стал так осознавать во время своих столкновений с доньей Соледад и сестричками. Ла Горда сказала, что это чувствование начинается на верхушке ее головы, а затем спускается вниз по спине к матке. Она ощутила его внутри своего тела как захватывающее щекочущее раздражение, которое превратилось в знание, что я цепляюсь за свою человеческую форму подобно всем остальным, за исключением того, что мой конкретный способ был непонятен им.
– Ты слышишь голос, который говорит все это? – спросил я.
– Нет. Я просто видела все это, что рассказала тебе о тебе самом, – ответила она.
Я хотел спросить ее, имела ли она видение меня, цепляющегося за что-то, но передумал. Я не хотел индульгировать в своем обычном поведении. Кроме того, я знал, что она имеет в виду когда говорит, что «видит». То же самое со мной, когда я был с Розой и Лидией. Я внезапно «знал», где они жили. У меня не было видения их дома, я просто ощутил, что знаю это.
Я спросил ее, ощутила ли она также сухой звук деревянной трубки, сломавшейся в основании ее шеи.
– Нагваль учил нас всех, как получить ощущение на верхушке головы, – сказала она. – но не каждый из нас может произвести его. Звук позади горла – еще более трудная вещь. Никто из нас до сих пор еще не ощутил его. Странно, что у тебя он есть, хотя ты все еще пустой.
– Как этот звук действует? – спросил я. – и что это такое?
– Ты знаешь это лучше, чем я. Что еще я могу тебе сказать? – ответила она резко.
По-видимому, она поймала себя на раздражительности. Она сконфужено улыбнулась и опустила голову.
– Я чувствую себя глупо, рассказывая тебя то, что ты уже знаешь, – сказала она. – ты задаешь мне вопросы, вроде этого, чтобы проверить, действительно ли я потеряла форму?
Я сказал ей, что нахожусь в недоумении, потому что у меня было ощущение, что я знал, что это был за звук. И тем не менее было так, как будто я не знал ничего о нем, потому что мне для того, чтобы знать что-то на самом деле, нужно было вербализировать и свое знание. В данном же случае я даже не знал, как приступить к вербализации. Поэтому единственной вещью, которую я мог делать, было задавать ей вопросы в надежде на то, что ее ответы могли бы помочь мне.
– Я не могу помочь тебе с твоим звуком, – сказала она.
Я испытал внезапное и огромное неудобство. Я сказал ей, что привык иметь дело с доном Хуаном и что теперь нуждаюсь в нем больше, чем когда бы то ни было, чтобы он разъяснил мне все.
– Тебе недостает Нагваля? – спросила она.
Я сказал что да, и что я не осознавал, как мне сильно недостает его, пока не оказался снова в его родных местах.
– Тебе недостает его потому, что ты еще цепляешься за свою человеческую форму, – сказала она и захихикала, словно наслаждаясь моей печалью.
– А тебе самой недостает его, Горда?
– Нет. Мне – нет. Я – его. Вся моя светимость была изменена, как мне может недоставать чего-то такого, что есть я сама?
– Чем отличается твоя светимость?
– Человеческое существо или любое другое живое создание имеет бледно-желтое сияние. Животные больше желтые, люди больше белые. Но маг – янтарно-желтый, как чистый мед на солнечном свету. Некоторые женщины-маги зеленоватые. Нагваль сказал, что они самые могущественные и самые опасные.
– Какой цвет у тебя, Горда?
– Янтарный, так же как у тебя и у остальных из нас. Это то, что сказали мне Нагваль и Хенаро. Я никогда не видела себя. Но я видела всех других. Все мы янтарные. И все мы, за исключением тебя, похожи на надгробный камень. Средние человеческие существа похожи на яйца, именно поэтому Нагваль называл их светящимися яйцами. Маги изменяют не только цвет своей светимости, но и очертание. Мы похожи на надгробные камни, только мы закруглены с обоих концов.
– А я имею до сих пор очертание яйца, Горда?
– Нет. Ты имеешь очертания надгробного камня, за исключением того, что у тебя имеется уродливая тусклая латка в середине. Пока у тебя есть эта латка, ты не будешь способен летать так, как летают маги, как летала я прошлой ночью для тебя. Ты даже не будешь способен сбросить свою человеческую форму.
Я втянулся в страстный спор не столько с ней, сколько с самим собой. Я настаивал на том, что их точка зрения на то, как вновь обрести эту гипотетическую полноту, просто абсурдна. Я сказал ей, что она, по-видимому, не смогла бы убедительно доказать мне, что нужно повернуться спиной к своему ребенку, чтобы осуществить самую смутную из всех мыслимых целей: войти в мир нагваля. Я был так глубоко убежден, что я прав, что вышел из себя и стал сердито кричать на нее. Она нисколько не была затронута моим взрывом.
– Не каждый должен сделать это, – сказала она, – а только маги, которые хотят войти в другой мир. Есть немало хороших магов, которые видят и являются неполными. Быть полным нужно только нам, толтекам.
Возьми Соледад, например. Она наилучшая колдунья, которую ты можешь отыскать, но она неполная. Она имела двоих детей, одним из них была девочка. К счастью для Соледад, ее дочь умерла. Нагваль сказал, что острие духа человека, который умирает, возвращается обратно к дателям, т.е. родителям. Если эти датели умерли и человек имеет ребенка, острие уходит к ребенку, который является полным. А если все дети полные, то острие уходит к тому, кто обладает силой, причем он не обязательно самый лучший и самый усердный. например, когда мать Жозефины умерла, то острие ушло к самой ненормальной, Жозефине. Казалось, оно должно бы пойти к ее брату – работящему и достойному человеку, но у Жозефины больше силы, чем у ее брата. Дочь Соледад умерла, не оставив детей, и Соледад получила поддержку, в результате чего закрыла половину своей дыры. Теперь единственная надежда закрыть ее полностью связана для нее со смертью Паблито. В свою очередь, для Паблито великая надежда на получение поддержки связанна со смертью Соледад.
Я сказал ей в очень сильных выражениях, что то, что она говорит, вызывает отвращение и ужасает меня. Она согласилась, что я прав. Она подтвердила, что одно время и сама так считала, что эта конкретная установка магов – самая мерзкая вещь, какую можно вообразить. Она взглянула на меня сияющими глазами. В ее усмешке было что-то коварное.
– Нагваль сказал мне, что ты понимаешь все, но не хочешь ничего делать в соответствии с этим, – сказала она мягким голосом.
Я начал спорить снова. Я сказал ей, что то, что Нагваль сказал обо мне, не имеет никакого отношения к моему отвращению к той частной установке, которую мы обсуждаем. Я объяснил, что люблю детей, что я очень глубоко чту их и очень глубоко сочувствую их беспомощности в окружающем их устрашающем мире. Я не мог помыслить о причинении вреда ни в каком смысле, ни по какой причине.
– Это правило придумал не Нагваль, – сказала она. – это правило создано не человеком, а где-то там, вовне.
Я защищался, говоря, что я не сержусь на нее или Нагваля, но что я спорю вообще, потому что не могу постигнуть смысл всего этого.
– Смысл в том, что нам нужно все наше острие, вся наша сила, вся полнота, чтобы войти в тот мир, – сказала она. – я была религиозной женщиной. Я могу рассказать тебе, что я обычно повторяла, не зная, что я подразумеваю. Я хотела, чтобы моя душа вошла в царствие небесное. Я все еще хочу этого, несмотря на то, что я нахожусь на другом пути. Мир Нагваля и есть царствие небесное.

Я из принципиальных соображений возразил против религиозного акцента ее утверждений. Я был приучен доном Хуаном никогда не рассуждать на эту тему. Она очень спокойно объяснила, что не видит никакой разницы в том, что касается образа жизни между нами и истинными монахинями и священниками. Она указала, что они те только являются, как правило, полными, но они еще никогда не ослабляют себя половыми актами.
– Нагваль сказал, что в этом заключается причина, почему они никогда не будут искоренены, независимо от того, кто пытается искоренить их, – сказала она. – те, кто стоят за ними, всегда пустые, они не имеют такого мужества, как истинные монахини и священники. Я полюбила Нагваля за то, что он говорил это. Я всегда буду восхищаться монахинями и священниками. Мы похожи. Мы отказались от мира и тем не менее, мы находимся в гуще него. Священники и монахини сделались бы великими летающими магами, если бы кто-нибудь сказал им, что они могут сделать это.
Мне пришло на ум восхищение моего отца и деда перед мексиканской революцией. Они больше всего восхищались попыткой искоренить духовенство. Мой отец унаследовал это восхищение от своего отца, я унаследовал его от них обоих. Это было своего рода членство, которое мы имели. Одной из первых вещей, которые дон Хуан подорвал в моей личности, было это членство.
Я однажды сказал дону Хуану, словно провозглашая свое собственное мнение, нечто такое, что я слышал всю жизнь, – а именно, что излюбленной уловкой церкви было держать нас в невежестве. Дон Хуан сделал очень серьезное выражение лица. Было так, словно мое заявление затронуло глубокую струнку в его душе. Я немедленно подумал о веках эксплуатации, которой подвергались индейцы.
– Эти грязные ублюдки, – сказал он. – они держали меня в невежестве, да и тебя тоже.
Я сразу уловил его иронию, и мы оба рассмеялись. Я в действительности никогда не исследовал это положение. Я не верил в него, но мне нечего было делать, кроме как принять его. Я рассказал дону Хуану о своем дедушке и о своем отце и об их либеральных взглядах на религию.
– Не имеет значения, что кто-либо говорит или делает, – сказал он. – ты сам должен быть безупречным человеком. Битва происходит прямо здесь, в этой груди.
Он мягко постучал по моей груди.
– Если бы твой дедушка и отец попытались быть безупречными воинами, – продолжал дон Хуан, – у них не было бы времени на пустяковые битвы. Нам требуется все наше время и вся наша энергия, чтобы победить идиотизм в себе. Это и есть то, что имеет значение. Остальное не имеет никакой важности. Ничто из того, что твой дед и отец говорили о церкви, не дало им благополучия. С другой стороны, если быть безупречным воином – это дает тебе мужество, молодость и силу. Так что тебе надлежит сделать мудрый выбор.
Мой выбор был – безупречность и простота жизни воина. Вследствие этого выбора я ощутил, что должен принять слова ла Горды самым серьезным образом, и это было еще более угрожающим для меня, чем даже действия дона Хенаро. Он обычно пугал меня на очень глубоком уровне. Его действия, хотя и ужасающие, были, однако, ассимилированы в связный континуум их учений. Слова и действия ла Горды угрожали мне иным образом, каким-то образом более конкретно и реально.
Тело ла Горды на минуту задрожало. По нему прошла рябь, заставляя сокращаться мышцы ее плеч и рук. Она схватилась за край стола с неуклюжей жесткостью. Затем она расслабилась, пока не приняла свой обычный вид.
Она улыбнулась мне. Ее глаза и улыбка были ослепительными. Она сказала небрежным тоном, что только что видела мою дилемму.
– Бесполезно закрывать свои глаза и делать вид, что ты не хочешь делать ничего или что ты не знаешь ничего, – сказала она. – ты можешь делать это с людьми, но не со мной. Я знаю теперь, почему Нагваль поручил мне рассказать тебе все это. Я – никто. Ты восхищаешься великими людьми, Нагваль и Хенаро были величайшими из всех.
Она остановилась и изучающе посмотрела на меня. Она, казалось, ожидала моей реакции на свои слова.
– Ты боролся против того, что тебе говорил Нагваль и Хенаро, все время, – сказала она. – именно поэтому ты позади. И ты боролся с ними потому, что они были великими. Это твой особый способ бытия. Но ты не можешь бороться против того, что я сказала тебе, потому что ты не можешь смотреть на меня уважительно вообще. Я ровня тебе, я нахожусь в твоем кругу. Ты любишь бороться с теми, кто лучше тебя. В борьбе с моей позицией для тебя нет вызова. Итак, те два дьявола в конце концов взяли тебя в плен через посредство меня. Бедный Нагвальчик, ты проиграл игру.
Она приблизилась ко мне и прошептала мне на ухо, что Нагваль также сказал ей, что она никогда не должна пытаться забрать от меня мой блокнот, потому что это так же опасно, как пытаться выхватить кость из пасти голодной собаки.
Она обвила меня руками, положив свою голову мне на плечо, и засмеялась тихо и мягко.
Ее «видение» сразило меня. Я знал, что она была абсолютно права. Она раскусила меня в совершенстве. Она долго держала меня в объятиях, склонив голову ко мне. Близость ее тела каким-то образом была очень умиротворяющей. В этом отношении она была в точности подобна дону Хуану. Она излучала силу, уверенность и твердость. Она ошибалась, говоря, что я не восхищаюсь ею.
– Давай оставим это, – сказала она внезапно. – давай поговорим о том, что мы должны делать сегодня вечером.
– Что же именно мы собираемся делать сегодня вечером, Горда?
– Нам предстоит наше последнее свидание с силой.
– Это снова будет ужасная битва с кем-то?
– Нет. Сестрички просто собираются показать тебе нечто такое, что завершит твой визит сюда. Нагваль сказал мне, что после этого ты можешь уехать и никогда не вернуться, или что ты можешь избрать остаться с нами. В любом случае они должны показать тебе свое искусство. Искусство видящего сон.
– А что это за искусство?
– Хенаро говорил мне, что он снова и снова тратил время, чтобы ознакомить тебя с искусством сновидца. Он показал тебе свое другое тело, свое тело сновидения; однажды он даже заставил тебя быть в двух местах одновременно, но твоя пустота не позволяла тебе видеть то, на что он указывал тебе. Это выглядит так, словно все его усилия провалились через дыру в твоем теле.
– Теперь, кажется, дело обстоит иначе. Хенаро сделал сестричек такими сновидцами, какие они есть, и сегодня вечером они покажут тебе искусство Хенаро. В этом отношении сестрички являются истинными детьми Хенаро.
Это напомнило мне то, о чем Паблито говорил раньше – что мы являемся детьми обоих, и что мы являемся толтеками. Я спросил ее, что он подразумевал под этим.
– Нагваль говорил мне, что на языке его бенефактора маги обычно назывались толтеками, – ответила она.
– А что это был за язык, Горда?
– Он никогда не говорил мне. Но он и Хенаро обычно разговаривали на языке, которого никто из нас не мог понять. А мы здесь все вместе знаем 4 индейских языка.
– Дон Хенаро тоже говорил, что он толтек?
– У него был тот же самый бенефактор, так что он говорил то же самое.
Из ответов ла Горды я мог подозревать, что она либо не знает многого на эту тему, либо не хочет говорить со мной об этом. Я поставил ее перед фактом своих заключений. Она призналась, что никогда не уделяла большого внимания этому, и удивилась, почему я придаю так много значения этому. Я фактически прочел ей лекцию по этнографии центральной мексики.
– Маг является толтеком, когда он получил тайны выслеживания и сновидения, – сказала она небрежно. – Нагваль и Хенаро получили эти тайны от своего бенефактора и потом они держали их в своих телах. Мы делаем то же самое, и вследствие этого мы являемся толтеками подобно Нагвалю и Хенаро.
– Нагваль учил тебя и равным образом меня быть бесстрастными. Я более бесстрастна, чем ты, потому что я бесформенна. Ты все еще имеешь свою форму и ты пуст, поэтому ты цепляешься за каждый сучок. Однако, однажды ты снова будешь полным и тогда ты поймешь, что Нагваль был прав. Он сказал, что мир людей поднимается и опускается, и люди поднимаются и опускаются вместе со своим миром, как магам, нам нечего следовать за ними в их подъемах и спусках.
Искусство магов состоит в том, чтобы быть вне всего и быть незаметными. И больше, чем что-либо другое, искусство магов состоит в том, чтобы никогда не расточать свою силу. Нагваль сказал мне, что твоя проблема состоит в том, что ты всегда попадаешь в ловушку идиотских дел вроде того, которое ты делаешь сейчас. Я уверена, что ты собираешься спрашивать всех нас о толтеках, но ты не собираешься спрашивать никого из нас о нашем внимании.
Ее смех был чистым и заразительным. Я согласился с ней, что она была права. Мелкие проблемы всегда пленяли меня. Я также сказал ей, что был озадачен ее употреблением слова «внимание».
– Я уже говорила тебе то, что Нагваль рассказывал мне о внимании, – сказала она. – мы удерживаем образы мира своим вниманием. Мужчина-маг очень труден для тренировки, потому что его внимание всегда закрыто, сфокусировано на чем-то другом. Женщина, с другой стороны, всегда открыта, потому что большую часть времени она ни на чем не фокусирует свое внимание. Особенно в течение менструального периода. Нагваль рассказал мне и затем показал, что в течение этого периода я действительно могу отвлечь свое внимание от образов мира. Если я не фокусирую свое внимание на мире, мир рушится.
– Как это делается, ла Горда?
– Это очень просто. Когда женщина менструирует, она не может фокусировать свое внимание. Это та трещина, о которой говорил мне Нагваль. Вместо того, чтобы бороться за фокусирование, женщина должна отвлечься от образов, глядя пристально на отдаленные холмы или на воду, например, на реку, или на облака.
Если ты пристально смотришь открытыми глазами, у тебя начинает кружиться голова и глаза утомляются, но если ты полуприкроешь их и немного мигнешь и передвинешь их от одной горы к другой или от облака к облаку, ты сможешь созерцать часами или днями, если это необходимо. Нагваль обычно заставлял нас сидеть у двери и пристально смотреть на круглые холмы на другой стороне долины. Иногда мы сидели там в течение нескольких дней, пока не откроется трещина.
Я хотел еще послушать об этом, но она прекратила говорить и поспешно села очень близко ко мне. Она дала мне рукой сигнал слушать. Я услышал слабый шелестящий звук и внезапно в кухню быстро вошла Лидия. Я подумал, что она, должно быть, спала в комнате и звук наших голосов разбудил ее.
Она сменила западную одежду, которую носила, когда я видел ее в последний раз, и надела длинное платье, вроде того, какие носили местные индейские женщины. На плечах у нее была шаль и она была босая. Ее длинное платье, вместо того, чтобы сделать ее на вид старше и массивнее, сделало ее похожей на ребенка, одетого в одежду взрослой женщины.
Она прошла к столу и приветствовала ла Горду формальным образом: «добрый вечер, Горда». Затем она повернулась ко мне и сказала: «добрый вечер, Нагваль».
Ее приветствие было таким неожиданным и ее тон таким серьезным, что я готов был засмеяться. Я уловил предостережение ла Горды. Она сделала вид, что скребет верхушку своей головы тыльной стороной левой руки, которая была скрючена.
Я ответил Лидии так же, как ответила ла Горда: «добрый вечер, Лидия».
Она села в конце стола, справа от меня. Я не знал, начинать беседу или нет. Я собирался что-нибудь сказать, как вдруг ла Горда легко стукнула мою ногу своим коленом и еле заметным движением бровей дала мне сигнал слушать. Я снова услышал приглушенный шелест длинного платья, соприкасавшегося с полом. Жозефина секунду стояла у двери, прежде чем направиться к столу. Она приветствовала Лидию, ла Горду и меня таким же образом. Я не мог оставаться серьезным, глядя на нее. Она также была одета в длинное платье, шаль и была без обуви, но у нее платье было на 3-4 размера больше и она положила в него толстую подкладку. Ее внешность была совершенно несообразной, ее лицо было худое и юное, но тело выглядело гротескно раздутым.
Она взяла скамейку, поставила ее с левого конца стола и села. Они все трое выглядели чрезвычайно серьезными. Они сидели, сдвинув ноги вместе и держа спины очень прямо.
Я еще раз услышал шуршанье платья и вошла Роза. Она была одета так же, как и другие, и тоже была босая. Ее приветствие было таким же формальным и, естественно, включало Жозефину. Она ответила ей тем же самым формальным тоном. Она села напротив через стол лицом ко мне. Все мы довольно долго оставались в абсолютном молчании.
Ла Горда внезапно заговорила, и звук ее голоса заставил всех остальных подскочить.
Она сказала, указывая на меня, что Нагваль собирается показать им свои олли, и что он собирается воспользоваться своим специальным зовом, чтобы вызвать их в комнату.
Я попытался обратить это в шутку и сказал, что Нагваля здесь нет, так что он не может вызвать никаких олли. Я думал, что они собираются засмеяться. Ла Горда закрыла лицо, а сестрички уставились на меня. Ла Горда положила руку на мой рот и прошептала мне на ухо, что мне абсолютно необходимо воздерживаться от идиотских высказываний. Она взглянула мне прямо в глаза и сказала, что должен вызвать олли, делая зов бабочек.
Я неохотно начал. Но как только я принялся за это, мной овладело увлечение, и я обнаружил, что спустя считанные секунды я уделяю максимум концентрации произведению это звука. Я модулировал его излияние и управлял воздухом, выталкиваемым из моих легких, таким образом, чтобы произвести наидлиннейшее возможное постукивание. Это звучало очень мелодично.
Я набрал огромную порцию воздуха, чтобы начать новую серию. Внезапно я остановился. Что-то снаружи дома откликалось на мой зов. Постукивающие звуки шли со всех сторон вокруг дома, даже с крыши. Сестрички встали и столпились, как испуганные дети, вокруг ла Горды и меня.
– Пожалуйста, Нагваль, не вызывай ничего в дом, – умоляла меня Лидия.
Даже ла Горда казалась немного испуганной. Она дала мне рукой резкую команду остановиться. Я в любом случае не собирался продолжать производить звук. Однако олли – или как бесформенные силы, или как существа, которые шныряли за дверью – не были зависимыми от моего постукивающего звука. Я снова ощутил, как две ночи тому назад в доме дона Хенаро, невыносимое давление, тяжесть, навалившуюся на весь дом. Я мог чувствовать ее в своем пупке, как зуд, нервозность, которая вскоре обратилась в настоящее физическое страдание.
Три сестрички были вне себя от страха, особенно Лидия и Жозефина. Они обе скулили, как раненые собаки. Все они окружили меня, а потом уцепились за меня. Роза заползла под стол и засунула голову между моими ногами. Ла Горда стояла позади меня так спокойно, как только могла. Через несколько секунд истерия и страх этих трех девушек возросли до огромных размеров. Ла Горда наклонилась и прошептала, что я должен издать противоположный звук, который рассеет их. У меня был момент крайней неопределенности. Я действительно не знал никакого другого звука. Но затем у меня быстро возникло щекочущее чувствование на верхушке моей головы, дрожь в теле и я неизвестно почему вспомнил особый свист, который дон Хуан обычно выполнял ночью и которому постарался обучить меня. Он представил мне его, как средство удерживать свое равновесие во время ходьбы, чтобы не отклониться с пути в темноте.
Я начал издавать свой свист, и давление в моей пупочной области прекратилось. Ла Горда улыбнулась и вздохнула с облегчением, а сестрички отодвинулись от меня, хихикая так, словно все это было всего лишь шуткой. Я захотел индульгировать в самокритических размышлениях о резком переходе от довольно приятного общения с ла Гордой к этой сверхъестественной ситуации. Секунду я размышлял над тем, не было ли все это происшествие розыгрышем с их стороны. Но я был слишком слабым. Я ощущал, что был на грани обморока. В ушах у меня шумело. Напряжение в окрестности моего живота было таким интенсивным, что я подумал, что прямо сейчас скажусь больным. Я положил голову на край стола. Однако спустя несколько минут я снова был достаточно отпущен, чтобы сидеть прямо.
Три девушки, казалось, уже забыли о том, как они были напуганы. Они смеялись и толкали друг друга, повязывая свои шали вокруг боков. Ла Горда не казалась ни нервной, ни расслабленной. В какой-то момент две другие девушки столкнули Розу и она упала со скамейки, где они все трое сидели. Она приземлилась на зад. Я подумал, что она разъярится, но она захихикала. Я взглянул на ла Горду за ее указаниями. Она сидела, держа спину очень прямо. Ее глаза были полуприкрыты, фиксированы на Розе. Сестрички смеялись очень громко, как нервные школьницы. Лидия толкнула Жозефину и заставила ее свалиться со скамейки и упасть рядом с Розой на пол. В тот момент, когда Жозефина оказалась на полу, их смех прекратился. Роза и Жозефина встряхнули телами, сделав непонятное движение своими ягодицами, они двигали ими из стороны в сторону, словно растирая что-то на полу. Затем они бесшумно вскочили, как два ягуара, и взяли Лидию за руки. Все трое, не производя ни малейшего шума, покружились пару раз. Роза и Жозефина подняли Лидию за подмышки и пронесли ее, идя на цыпочках, 2-3 раза вокруг стола. Затем все трое рухнули, словно у них в коленях были пружины, которые одновременно сократились. Их длинные платья вздулись, придав им вид огромных шаров.
Как только они очутились на полу, они стали еще более безмолвными. Не было никаких других звуков, кроме легкого шуршания их платьев, когда они вертелись и ползали. Было так, словно я наблюдал стереофильм с выключенным звуком.

Ла Горда, которая молча сидела со мной, наблюдая за ними, внезапно встала и с акробатическим проворством побежала к двери их комнаты в углу обеденной площадки. Прежде, чем достигнуть двери, она упала на правый бок и плечо, сразу перевернувшись, затем встала, увлекаемая инерцией своего вращения, и распахнула дверь. Она выполнила все эти движения в абсолютном молчании.
Три девушки вертелись и ползали по полу, как гигантские шарообразные жуки. Ла Горда подала мне сигнал подойти туда, где они находились; мы вошли в комнату, и она усадила меня на полу спиной к дверной раме. Она села справа от меня тоже спиной к раме. Она заставила меня переплести пальцы и разместила мои руки под пупком.
Сначала я был вынужден делить внимание между ла Гордой, сестричками и комнатой. Но, как только ла Горда устроила меня в сидячей позе, мое внимание было поглощено комнатой. Три девушки лежали в середине большой белой квадратной комнаты с кирпичным полом. Там было 4 газолиновых лампы по одной на каждой стене, размещенных на встроенных поддерживающих полочках в 6 футах над полом. Комната не имела потолка. Опорные балки крыши были затемнены и это создавало эффект огромной комнаты без верха. Две двери располагались в углах друг напротив друга. Когда я взглянул на закрытую дверь через комнату с того места, где я сидел, я заметил, что стены комнаты были сориентированы по странам света. Дверь, где мы находились, была в северо-западном углу.
Роза, Лидия и Жозефина несколько раз обернулись вокруг комнаты против часовой стрелки. Я напрягался, чтобы слышать шуршание их платьев, но тишина была абсолютной. Я мог слышать только дыхание ла Горды. Сестрички, наконец, остановились и сели спиной к стене, каждая под лампой. Лидия села у восточной стены, Роза – у северной, а Жозефина – у западной.
Ла Горда встала, затворила дверь позади нас и закрыла ее на щеколду. Она заставила меня отодвинуться на несколько дюймов, не меняя позы, пока я не оказался спиной к двери. Затем она молча пересекла комнату и села под лампой у южной стены; когда она оказалась в сидячей позе, это, видимо, послужило сигналом.
Лидия встала и начала ходить на цыпочках по краю комнаты около стен. Это, собственно, была не ходьба, а, скорее, беззвучное скольжение. С увеличением скорости она начала двигаться, словно скользя, останавливаясь на стыке пола и стен. Она подпрыгивала над Розой, Жозефиной, ла Гордой и мной всякий раз, когда она добиралась до тех мест, где мы сидели. Я ощущал, как ее длинное платье задевало меня всякий раз, когда она проносилась мимо. Чем быстрее она бегала, тем выше она казалась на стенах.
Наступил момент, когда Лидия, фактически, безмолвно бегала вокруг 4 стен комнаты в 7-8 футах над полом. Зрелище ее, бегающей перпендикулярно к стенам, было таким невероятным, что смахивало на гротеск. Ее длинное облачение делало это зрелище еще более жутким. Казалось, тяготение не оказывало никакого влияния на Лидию, но оно действовало на ее длинную юбку: она волочилась внизу. Я ощущал ее каждый раз, когда Лидия проносилась над моей головой и проводила по моему лицу словно висячей портьерой.
Она захватила мое внимание на уровне, которого я не мог и вообразить. Напряжение от уделения ей нераздельного внимания было таким большим, что у меня начались конвульсии в животе, я ощущал ее бег своим животом. Мои глаза вышли из фокуса. На пределе оставшейся концентрации я увидел, как Лидия сошла вниз по восточной стене и остановилась в середине комнаты.
Она запыхалась, выбилась из дыхания и обливалась потом, как ла Горда после своей демонстрации полета. Она с трудом могла сохранять равновесие. Через секунду она пошла к своему месту у восточной стены и рухнула на пол, как мокрая тряпка. Я подумал, что она потеряла сознание, но затем заметил, что она дышит через рот не спеша.
После нескольких минут спокойствия, вполне достаточных для того, чтобы Лидия окрепла и села прямо, встала Роза, беззвучно пробежала к центру комнаты, повернулась на пятках и побежала обратно к тому месту, где она сидела. Ее бег дал ей возможность набрать нужный разгон, чтобы сделать диковинный прыжок. Она подпрыгнула в воздух, как баскетболист, вдоль вертикального пролета стены, и ее руки поднялись выше стен, которые были около 10 футов высотой. Я увидел, как ее тело действительно ударилось о стену, хотя соответствующего звука удара не было. Я ожидал, что в результате столкновения ее отбросит назад на пол, но она осталась висеть там, прикрепленная к стене, как маятник. Оттуда, где я сидел, это выглядело так, словно она держала какой-то крючок в левой руке. Она минуту молча раскачивалась наподобие маятника, а затем увлекла себя на 3-4 фута влево, оттолкнув свое тело от стены правой рукой в момент, когда размах колебания был максимальным. Она повторила раскачивание и катапультирование 30-40 раз. Она обошла вокруг всей комнаты, а затем взобралась на балки крыши, где рискованно болталась, вися на невидимом крючке.
Когда она находилась на балках, я начал осознавать, что то, что, как я думал, было крючком в ее левой руке, в действительности было какое-то свойство ее руки, которое позволяло ей висеть на ней. Это была та же самая рука, которой она атаковала меня две ночи тому назад.
Ее демонстрация завершилась свисанием с балок над самым центром комнаты. Внезапно она потеряла сцепление. Она упала с высоты 15-16 футов. Ее длинное платье поднялось и собралось вокруг ее головы. На секунду, перед тем, как она беззвучно приземлилась, она выглядела, как зонтик, вывернутый силой ветра; ее тонкое обнаженное тело выглядело, как палка, прикрепленная к темной массе ее платья.
Мое тело ощутило толчок ее падения, возможно, больше, чем она сама. Она приземлилась, присев на корточки, и осталась неподвижной, пытаясь перевести дыхание. Я растянулся на полу, испытывая болезненные спазмы в животе.
Ла Горда пересекла комнату, взяла свою шаль и повязала ее вокруг моей пупочной области, как пояс, обмотав ее вокруг моего тела 2-3 раза. Она вернулась обратно к южной стене, как тень.
Когда она располагала шаль вокруг моего пояса, я потерял из виду Розу. Когда я поднял глаза, она снова сидела у северной стены. Спустя секунду Жозефина молча направилась в центр комнаты. Она бесшумно расхаживала взад и вперед между местом, где сидела Лидия, и своим местом у западной стены. Она все время была обращена лицом ко мне. Внезапно она приблизилась к своему месту, подняла левое предплечье и поместила его прямо перед своим лицом, словно хотела заслониться от меня. Она на секунду закрыла половину своего лица за предплечьем. Она опустила его и подняла снова, на этот раз закрыв все лицо. Она бесчисленное число раз повторяла движение поднимания и опускания своего левого предплечья, беззвучно расхаживая по комнате из одного конца в другой. Каждый раз, когда она поднимала предплечье, все большая часть ее тела исчезала из поля моего зрения. Наступил момент, когда она закрыла все свое тело, раздутое за счет одежд, своим тонким предплечьем.
Было так, словно заслоняя мое тело, сидящее в 10-12 футах от нее, от своего взора – вещь, которую она легко могла бы сделать за счет ширины предплечья – она также заслонила от моего взора свое тело – вещь, которая, очевидно, не могла быть сделана только за счет ширины ее предплечья.
Когда она закрыла все свое тело, все, что я был в состоянии различать, был силуэт предплечья, висящего в воздухе, двигающийся с покачиванием с одной стороны комнаты в другую, а в один момент я с трудом мог разглядеть и саму руку. Я ощутил отвращение, невыносимую дурноту. Двигающееся и покачивающееся предплечье истощило мою энергию. Я соскользнул на бок, не будучи в состоянии сохранять равновесие. Я увидел, как рука падает на землю. Жозефина лежала на полу, укрытая одеждами, словно ее раздувшиеся одежды взорвались. Она лежала на спине, распростерши руки.
Мне потребовалось много времени, чтобы вернуть обратно свое физическое равновесие. Мои одежды промокли от пота. Это действовало не только на меня. Все они были истощены и взмокли от пота. Ла Горда держалась лучше всех, но ее контроль, по-видимому, был на грани срыва. Я мог слышать, как все они, включая ла Горду, дышат ртом.
Когда я снова полностью пришел в себя, все сидели на своих местах. Сестрички пристально смотрели на меня. Я видел уголком глаза, что глаза ла Горды были полуприкрыты. Внезапно она бесшумно перекатилась в мою сторону и прошептала мне на ухо, что я должен производить свой бабочкин зов, продолжая делать это до тех пор, пока олли не ворвутся в дом и будут готовы взять нас.
Я минуту колебался. Она прошептала, что нет способа, изменить направление и что мы должны закончить то, что начали. Отвязав свою шаль, от моего пояса, она перекатилась обратно на свое место и села.
Я поднес левую руку к губам и попытался издать постукивание. Поначалу это оказалось очень трудным. Губы были сухими, а руки потными, но после первой неудачи мною овладело ощущение бодрости и хорошего тонуса. Я издал самый великолепный постукивающий шум, какой я когда-либо делал. Он напомнил мне постукивающий шум, который я слышал всегда в ответ на свой зов. Когда я остановился, чтобы передохнуть, я мог слышать ответный постукивающий звук со всех направлений.
Ла Горда дала мне сигнал продолжать. Я выдал еще три серии. Последняя из них была совершенно гипнотической. Мне не пришлось набирать много воздуха и выпускать его небольшими толчками, как я делал все время. На этот раз постукивающий звук выливался из моего рта свободно. Мне даже не нужно было использовать край ладони, чтобы издать его. Внезапно ла Горда бросилась ко мне, подняла мое тело за подмышки и потащила меня в середину комнаты. Ее действие нарушило мою абсолютную концентрацию. Я заметил, что Лидия держит меня за правую руку, Жозефина – за левую, а Роза пятится назад впереди меня и поддерживает меня за пояс вытянутой рукой. Ла Горда была позади меня. Она приказала мне протянуть мои руки назад и схватиться за ее шаль, которую она повязала вокруг своей шеи и плеч, как упряжь.
В этот момент я заметил, что в комнате кроме нас было что-то еще, но я не мог сказать, что это было. Сестрички дрожали. Я знал, что они осознают что-то, чего я не был в состоянии различить. Я тоже знал, что ла Горда собирается попробовать сделать то, что она сделала в доме дона Хенаро. Внезапно я ощутил ветер из глаза-двери, толкающий нас. Я со всей силой уцепился за шаль ла Горды, а сестрички схватились за меня. Я ощутил, что мы кружимся, кувыркаемся и раскачиваемся из стороны в сторону, как гигантский невесомый лист.
Я открыл глаза и увидел, что мы похожи на пучок. Мы или стояли или горизонтально лежали в воздухе. Что именно, я не мог сказать, потому что не имел точки опоры для чувств. Затем, так же внезапно, как поднялись, мы стали опускаться. Я чувствовал наше падение в своей середке. Я завопил от боли и мои вопли слились с воплями сестричек. Мои колени испытали боль. Я ощутил невыносимый толчок своими ногами, я подумал, что, должно быть, сломал их.
Следующее мое впечатление было, что что-то проникает внутрь моего носа. Было очень темно. Я лежал на спине. Я сел. Тут я понял, что это ла Горда щекочет мой нос веточкой.
Я не ощущал ни изнеможения, ни даже легкой усталости. Я вскочил на ноги и только тогда я был поражен, осознав, что мы находимся не в доме. Мы были на холме, каменистом, бесплодном холме. Я сделал шаг и чуть не упал. Я споткнулся о тело. Это была Жозефина. Она была очень горячая на ощупь. Казалось, у нее был жар. Я попытался заставить ее сесть, но она была вялой. Роза была рядом с ней. По контрасту, ее тело было холодным, как лед. Я положил одну поверх другой и потряс их. Это движение привело их в себя.
Ла Горда нашла Лидию и заставила ее идти. Спустя несколько минут мы все были на ногах. Мы были, по-видимому, в полумиле к востоку от дома.
Несколько лет тому назад дон Хуан вызвал у меня аналогичное переживание, но с помощью психотропного растения. По всей вероятности, он заставил меня летать, и я приземлился на некотором расстоянии от его дома. В то время я попытался объяснить это событие разумным образом, но оснований для разумных объяснений не было, и, принимая факт полета, я был вынужден пойти по одному из двух возможных путей: я мог объяснить все это, утверждая, что дон Хуан транспортировал меня на удаленное поле, в то время как я находился еще в бессознательном состоянии под влиянием психотропных алкалоидов того растения, или утверждать, что под влиянием алкалоидов я поверил в то, во что приказал мне поверить дон Хуан, т.е., что я летал.
На этот раз я не имел другого выхода, кроме как набраться мужества и признать за чистую монету тот факт, что я летал. Я хотел индульгировать в сомнениях и начал обдумывать возможность того, что 4 девушки принесли меня на этот холм. Я громко засмеялся, будучи не в состоянии сдержать непонятный восторг. У меня был рецидив моей старой болезни. Мой разум, который был временно блокирован, снова начал захватывать власть надо мной. Я хотел отстоять его. Или будет, по-видимому, более подходящим сказать в свете диковинных действий, которые я свидетельствовал и выполнял со времени моего приезда, что мой разум отстаивал себя, независимо от более сложного целого, которое, казалось, было «мною», которого я не знал. Я свидетельствовал почти в манере заинтересованного наблюдателя, как мой разум борется, чтобы найти подходящие разумные основания, в то время, как другая, гораздо большая часть меня, могла больше не заботиться об объяснении чего бы то ни было.
Ла Горда выстроила трех девушек в линию. Затем она потянула меня в свою сторону. Все они сложили руки за спиной. Ла Горда заставила меня сделать то же самое. Она вытянула мои руки как можно дальше назад и затем велела мне согнуть их и схватить свои предплечья как можно крепче и как можно ближе к локтям. Это создало большое мышечное напряжение в суставах моих плеч. Она нажимала на мое туловище вперед до тех пор, пока я чуть не согнулся. Затем она издала особый птичий крик. Это был сигнал. Лидия начала идти. В темноте ее движения напоминали мне движения конькобежца. Она шла быстро и молча и за несколько секунд исчезла из виду.
Ла Горда издала еще два птичьих крика, один за другим, и Роза и Жозефина удалились тем же способом, что и Лидия. Ла Горда велела мне следовать рядом с ней. Она издала еще один птичий крик, и мы оба тронулись.
Я был удивлен легкостью, с которой я шел. Все мое равновесие было сосредоточено в ногах. То, что мои руки находились за спиной, не препятствовало моим движениям, а помогало мне поддерживать необычное равновесие. Но что удивило меня больше всего, так это спокойствие моих шагов.
Когда мы достигли дороги, мы начали идти нормально. Мы прошли мимо двух человек, идущих в противоположном направлении. Ла Горда поздоровалась с ними, и они ответили. Когда мы пришли к дому, мы нашли сестричек, которые стояли у двери, не решаясь войти. Ла Горда сказала им, что, хотя я не мог управлять олли, я мог или призывать их, или заставить их уйти, и что олли больше не будут беспокоить нас. Девушки поверили ей, чего я сам не мог бы сделать в этот момент.
Мы вошли внутрь. Очень спокойно и расторопно все они разделись, облили себя холодной водой и надели новую смену одежды. Я сделал то же самое. Я одел старую одежду, которую обычно держал в доме дона Хуана. Ла Горда принесла мне ее в коробке.
Все мы были в приподнятом настроении. Я попросил ла Горду объяснить мне, что мы делали.
– Мы поговорим об этом позже, – сказала она твердым тоном.
Тут я вспомнил, что пакеты, которые я привез им, все еще были в машине. Я подумал, что пока ла Горда готовит нам еду, можно воспользоваться этой благоприятной возможностью и вручить их. Я вышел, взял их и принес в дом. Я положил их на стол. Лидия спросила меня, распределил ли я уже подарки, как она предложила. Я сказал ей, что хочу, чтобы они сами отобрали то, что им понравится. Она отказалась. Она сказала, что у меня, несомненно, было что-то особое для Паблито и Нестора и груда безделушек для них, которые я высыплю на стол с тем, чтобы они дрались из-за них.
– Кроме того, ты не привез ничего для Бениньо, – сказала Лидия, подойдя ко мне сбоку и глядя на меня с напускной серьезностью. – ты не можешь оскорбить чувства Хенарос, дав два подарка на троих.
Они все засмеялись. Я ощутил замешательство. Она была права во всем, что сказала.
– Ты беззаботный, именно потому ты никогда не нравился мне, – сказала Лидия, погасив улыбку и нахмурившись. – ты никогда не приветствовал меня с расположением или уважением. Каждый раз, когда мы виделись, ты только делал вид, что рад видеть меня.
Она имитировала мое, очевидно надуманное, шумное приветствие, которым я встречал ее много раз в прошлом.
– Почему ты никогда не спрашивал меня, как мои дела? – спросила меня Лидия.

Я прекратил писание, чтобы рассмотреть ее вопрос. Мне никогда не приходило в голову спрашивать ее о чем-нибудь. Я сказал ей, что мне нет оправдания. Ла Горда вступилась и сказала, что причина, по которой я никогда не сказал больше двух слов ни Лидии, ни Розе каждый раз, когда я их видел, заключается в том, что я привык разговаривать только с женщинами, которыми я был увлечен тем или иным способом. Ла Горда добавила, что Нагваль сказал им, что если я буду прямо спрашивать их о чем-нибудь, они должны были отвечать на мои вопросы, а если я не спрашивал, они не должны были ничего говорить.
Роза сказала, что не любит меня, потому что я всегда смеялся и пытался потешать всех. Жозефина добавила, что, т.к. я никогда не видел ее, она невзлюбила меня как раз за эти бесцельные потехи.
– Я хочу, чтобы ты знал, что я не принимаю тебя, как Нагваля, – сказала мне Лидия. – ты очень тупой. Ты не знаешь ничего. Я знаю больше, чем ты. Как я могу уважать тебя?
Лидия добавила: что касается ее, я могу убираться обратно, откуда пришел или хоть провалиться в преисподнюю.
Роза и Жозефина не сказали ни слова. Однако, судя по серьезному и неприветливому выражению их лиц, они, по-видимому, были согласны с Лидией.
– Как этот человек может вести нас? – спросила Лидия Горду. – он не настоящий Нагваль. Он человек. Он собирается сделать из нас таких же идиотов, как он сам.
Когда она говорила, я мог видеть, как выражение лиц Розы и Жозефины становились еще неприветливей.
Горда вмешалась и объяснила им, что она видела раньше насчет меня. Она добавила, что так как она рекомендовала мне не попадаться в их западню, она рекомендует то же самое и им – не попадаться в мои.
После того, как Лидия сначала продемонстрировала неподдельную и обоснованную враждебность, я был изумлен, увидев, как легко она поддалась замечаниям Горды. Она улыбнулась мне. Она даже подошла и села рядом со мной.
– Ты действительно такой же, как мы, да? – спросила она смущенным тоном.
Я не знал, что сказать. Я боялся допустить промах.
Лидия, очевидно, была лидером сестричек. В тот момент, когда она улыбнулась мне, две другие, казалось, были немедленно охвачены тем же самым настроением.
Горда сказала им, чтобы они не обращали на мой карандаш и бумагу внимания, и на мое задавание вопросов и что в свою очередь я не должен тревожиться, когда они занимаются тем, что они любят больше всего – развлекаются сами с собой.
Все трое сели около меня. Горда подошла к столу, взяла пакеты и отнесла их в машину. Я попросил Лидию извинить меня за мои непростительные промахи в прошлом и попросил всех их рассказать мне, как они стали ученицами дона Хуана. Чтобы побудить их чувствовать себя непринужденно, я дал им отчет в том, как я встретился с доном Хуаном. Их отчеты сводились к тому, что мне уже рассказала донья Соледад.
Лидия сказала, что все они имели свободу оставить мир дона Хуана, но их выбором было – остаться. Она, в частности, будучи первой ученицей, имела возможность уйти. После того, как Нагваль и Хенаро вылечили ее. Нагваль указал ей на дверь и сказал ей, что если она не пройдет через нее теперь, то дверь закроет ее и никогда не откроется снова.
– Моя судьба была решена окончательно, когда эта дверь закрылась, – сказала мне Лидия. – в точности то же самое случилось с тобой. Нагваль говорил мне, что после того, как он наложил латку на тебя, ты имел шанс покинуть его, но ты не захотел воспользоваться им.
Я вспомнил это особое решение более живо, чем что-либо другое. Я рассказал им, как дон Хуан хитростью заставил меня поверить, что за ним охотится женщина-маг, а затем он предоставил мне выбор – или покинуть его навсегда, или остаться, чтобы помогать ему вести войну против его врага. Оказалось, что его мнимый враг был одним из его сообщников. Вступив в конфронтацию с ней – как я думал, защищая дона Хуана, – я направил ее против себя и она стала тем, кого он называл моим «стоящим противником». Я спросил Лидию, были ли к них самих стоящие противники.
– Мы не такие тупые, как ты, – сказала она. – мы никогда не нуждались в ком-нибудь, чтобы пришпорить нас.
– Паблито как раз такой тупица, – сказала Роза. – его противником является Соледад. Впрочем, я не знаю, насколько она стоящая. Но, как говорит пословица, на безрыбье и рак рыба.
Они засмеялись и заколотили по столу.
Я спросил их, знал ли кто-нибудь из них Каталину – женщину-мага, которую дон Хуан натравил на меня.
Они отрицательно покачали головами.
– Я знаю ее, – сказала мне ла Горда от кухонной плиты. Она из цикла Нагваля, но выглядит так, словно ей 30 лет.
– Что такое цикл, Горда? – спросил я.
Она подошла к столу, положив ногу на скамейку, положив руку на колено, подперла ею подбородок.
– Маги, подобные Нагвалю и Хенаро, имеют два цикла, – сказала она. – первый – это когда они человеческие существа, подобно нам. Мы находимся в своем первом цикле. Каждому из нас было дано задание, и это задание вынуждает нас оставить человеческую форму. Элихио, мы пятеро и Хенарос относимся к одному и тому же циклу.
Второй цикл наступает тогда, когда маг больше не является человеческим существом, подобно Нагвалю и Хенаро. Они пришли учить нас, и после того, как они научили нас, они ушли. Мы являемся вторым циклом для них.
– Нагваль и Каталина подобны тебе и Лидии. Они находятся в таком же отношении. Она жуткий маг, в точности, как Лидия.
Ла Горда вернулась к кухонной плите, сестрички, казалось, нервничали.
– Эта женщина, должно быть, знает растения силы, – сказала Лидия ла Горде.
Ла Горда сказала, что так оно и есть. Я спросил их, давал ли Нагваль когда-нибудь им растения силы.
– Нам троим не давал, – ответила Лидия. – растения силы даются только пустым людям, таким, как ты и ла Горда.
– Нагваль давал тебе растения силы, Горда? – спросил я громко. Ла Горда подняла два пальца над своей головой.
– Нагваль давал ей свою трубку дважды, – сказала Лидия. – и оба раза она становилась сумасшедшей.
– Что случалось, Горда? – спросил я.
– Я становилась сумасшедшей, – сказала ла Горда. – растения силы давались нам потому, что Нагваль накладывал латки на наши тела. Моя пристала быстро, а у тебя это протекало трудно. Нагваль сказал, что ты был более ненормальным, чем Жозефина и такой же невыносимый, как Лидия, и он должен был давать растения огромное количество раз.
Ла Горда объяснила, что растения силы использовали только те маги, которые в совершенстве овладели этим искусством. Эти растения были таким могущественным делом, что для того, чтобы правильно обращаться с ними, требовалось самое безупречное внимание со стороны мага. Требовалась целая жизнь, чтобы натренировать свое внимание до требуемой степени. Ла Горда сказала, что полный человек не нуждается в растениях силы и что ни сестрички, ни Хенарос никогда не принимали их, но что когда-то, когда они усовершенствуют свое сновидческое искусство, им придется использовать их, чтобы получить завершающий их тотальный толчок такой силы, что нам его невозможно представить.
– А тебе и мне тоже придется принимать их? – спросил я ла Горду.
– Всем нам, – ответила она. – Нагваль сказал, что ты должен принимать лучше, чем любой из нас.
Я на минуту ушел в изучение этого вопроса. Психотропные растения на самом деле оказывали на меня ужасное действие. Они, казалось, достигали какого-то обширного резервуара во мне и извлекали из него целый мир. Препятствие в принятии их заключалось в нарушении моего физического тонуса и в невозможности управлять их действием. Мир, в который они ввергали меня, был неподатливым и хаотическим. Мне не хватало контроля – силы, в терминах дона Хуана – чтобы воспользоваться таким миром. Однако, если бы я имел контроль, то открылись бы потрясающие возможности.
– Я принимала их, – внезапно сказала Жозефина. – когда я была помешанной, Нагваль давал мне свою трубку, чтобы исцелить меня или убить. И она исцелила меня!
– Нагваль действительно давал Жозефине свой дым, – сказала ла Горда от кухонной плиты и затем подошла к столу. – Он знал, что она делает вид, что она более сумасшедшая, чем была на самом деле. Она всегда была немного чокнутой, она очень отчаянная и индульгирует в себе, как никто другой. Она всегда хотела жить там, где никто не будет надоедать ей, где она сможет делать все, что ей захочется. Поэтому Нагваль дал ей...... и отправил ее жить в мир в ее расположении на...... пока она так не пресытилась им, что излечилась. Она пресекла свое индульгирование. В этом состояло ее исцеление.
Ла Горда вернулась к кухонной плите. Сестрички смеялись и хлопали друг друга по спинам.
Тут я вспомнил, что в доме доньи Соледад Лидия не только сделала вид, что дон Хуан оставил мне какой-то пакет, но она на самом деле показала мне сверток, который напомнил мне футляр, в котором дон Хуан обычно держал свою трубку. Я напомнил Лидии, что она сказала, что они отдадут мне этот пакет в присутствии ла Горды.
Сестрички переглянулись, а затем повернулись к ла Горде. Она сделала жест головой. Жозефина встала и пошла в комнату. Спустя минуту она вернулась со свертком, который показывала мне Лидия.
У меня появилось внезапно острое ощущение...... под ложечкой. Жозефина заботливо поместила сверток на стол передо мной. Все столпились вокруг. Она стала развязывать его так же чинно, как в первый раз делала Лидия. Когда пакет был полностью развернут, она вывалила его содержимое на стол. Это было тряпье для менструаций.
Я на секунду пришел в возбуждение. Но смех ла Горды, который был громче, чем у других, был таким веселым, что я сам вынужден был рассмеяться.
– Это личный сверток Жозефины, – сказала ла Горда. – это была блестящая идея – сыграть на твоей жажде получить дар дона Хуана, чтобы вынудить тебя остаться.
– Ты должен признать, что это была хорошая идея, – сказала Лидия.
Она имитировала жадный вид моего лица, когда она разворачивала сверток, и затем вид моего разочарования, когда она не закончила этого делать.
Я сказал Жозефине, что ее идея действительно была блестящей, что она сработала, как она и ожидала, и что я хотел заполучить этот пакет больше, чем хотел признаться.
– Ты можешь получить его, если хочешь, – сказала Жозефина и вызвала общий смех.
Ла Горда сказала, что Нагваль знал с самого начала, что Жозефина в действительности не была больной, и что именно по этой причине ему было так трудно вылечить ее. Люди, которые действительно больны, более податливы. Жозефина отдавала себе полный отчет во всем и была очень строптивой, и он должен был курить ее великое множество раз.
Дон Хуан сказал то же самое насчет меня, что он курил меня. Я всегда считал, что он имеет в виду использование психотропных грибов для того, чтобы представить себе видимое представление обо мне.
– Как он курил тебя? – спросил я Жозефину.
Она пожала плечами и не ответила.
– Так же, как он курил тебя, – сказала Лидия. – он вытянул твою светимость и высушил ее дымом от огня, который он развел.
Я был убежден, что дон Хуан никогда не объяснял мне этого. Я попросил Лидию рассказать мне, что она знала об этом. Она повернулась к ла Горде.
– Дым имеет очень большое значение для магов, – сказала ла Горда. – дым подобен густому туману. Туман, конечно, лучше, но с ним слишком трудно обращаться. Он не такой удобный для использования, как дым. Поэтому, если маг хочет видеть и знать кого-то, кто всегда скрытен, как ты и Жозефина, кто своенравен и упрям, маг разводит огонь и позволяет дыму окутать этого человека. Все, что они скрывают, выходит в дым.
Ла Горда сказала, что Нагваль использовал дым не только для того, чтобы «видеть» и узнавать людей, но также для исцеления. Он давал Жозефине дымные ванны. Он заставлял ее стоять или сидеть около огня в той стороне, куда дул ветер. Дым обычно окутывал ее и заставлял давиться и плакать. Это неудобство было лишь временным и без последствий, с другой стороны, положительным эффектом было постепенное очищение светимости.
– Нагваль всем нам давал дымные ванны, – сказала ла Горда. – тебе он давал даже больше ванн, чем Жозефине. Он сказал, что ты был невыносимым, а ведь ты даже не притворялся, как она.
Все стало мне ясным. Она была права, дон Хуан заставлял меня сидеть перед огнем сотни раз. Дым обычно раздражал мое горло и глаза до такой степени, что содрогался, когда видел, что он начинает собирать сухой хворост и ветки. Он говорил, что я должен контролировать свое дыхание и ощущать дым с закрытыми глазами, таким способом я мог бы дышать без удушья.
Ла Горда сказала, что дым помог Жозефине стать бесплотной и очень неуловимой и что, несомненно, он помог мне излечиться от моей ненормальности, в чем бы она ни заключалась.
– Нагваль сказал, что дым все забирает из тебя, – продолжала ла Горда. – он делает тебя чистым и прямым.
Я спросил ее, знает ли она, как вместе с дымом извлечь из человека то, что он скрывает. Она сказала, что может легко делать это, потому что потеряла свою форму, но что сестрички и Хенарос сами еще не могут делать этого, хотя они десятки раз видели, как Нагваль и Хенаро делали это.
Мне было любопытно узнать, почему дон Хуан никогда не упоминал мне об этом, хотя он дымил меня, как сухую рыбу, сотни раз.
– Он упоминал, – сказала ла Горда со своей обычной убежденностью. – Нагваль даже учил тебя пристальному созерцанию тумана. Он говорил нам, что однажды ты дымил целое место в горах и в и д е л то, что скрыто за обстановкой. Он сказал, что он сам был поражен.
Я вспомнил острое нарушение восприятия, особого рода галлюцинацию, которая у меня была, и которая, как я думал, была продуктом игры между очень густым туманом и случившимся в то время электрическим штормом. Я описал им этот эпизод и добавил, что дон Хуан никогда в действительности прямо не учил меня ничему о тумане или дыме. Его процедура состояла в том, что он устраивал костры или брал меня в полосы тумана.
Ла Горда не сказала ни слова. Она встала и пошла обратно к кухонной плите. Лидия покачала головой и прищелкнула языком.
– Ты действительно тупой, – сказала она. – Нагваль учил тебя всему. Как, по твоему мнению, ты видел то, что только что рассказал нам?
Между нашим пониманием того, как учить чему-то, была пропасть. Я сказал, что если бы я учил их чему-то, что я знаю, например, вождению машины, то я шел бы шаг за шагом, удостоверяясь, что они поняли каждую деталь процедуры.
Ла Горда вернулась к столу.
– Это только в том случае, если маг учит чему-то относительно тоналя, – сказала она. – когда маг имеет дело с Нагвалем, он обязан дать инструкцию, которая должна показать воину тайну. И это все, что ему нужно сделать. Воин, который получает тайны, должен утвердить знание, как силу, делая то, что ему показано.
Нагваль показал тебе больше тайн, чем всем нам вместе взятым. Но ты ленив, подобно Паблито, и предпочитаешь находиться в замешательстве. Тональ и Нагваль суть два различных мира. В одном ты разговариваешь, а в другом ты действуешь.
В тот момент, когда она говорила, ее слова были абсолютно ясными мне. Я знал, о чем она говорит. Она пошла обратно к плите, размешала что-то в горшке и снова вернулась.
– Почему ты такой тупой? – бесцеремонно спросила Лидия.
– Он пустой, – ответила Роза.
Она заставили меня встать и, глядя искоса, стали обшаривать мое тело глазами. Все они коснулись моей пупочной области.
– Но почему ты все еще пустой? – спросила Лидия.
– Ты знаешь, что делать, не так ли? – добавила Роза.
– Он был ненормальным, – сказала Жозефина. – он и сейчас, должно быть, ненормальный.
Ла Горда пришла ко мне на помощь и сказала им, что я все еще пустой по той же причине, по какой все они еще имеют свою форму. Все мы в тайне не желаем мира нагваля. Мы боимся и имеем задние мысли. Короче говоря, никто из нас не лучше Паблито.
Они не сказали ни слова. Все трое, казалось, были в полном замешательстве.
– Бедный Нагвальчик, – сказала мне Лидия тоном подлинного участия. – ты так же напуган, как и мы. Я делаю вид, что я резкая, Жозефина притворяется ненормальной. Роза притворяется сварливой, а ты притворяешься тупым.
Они засмеялись, и в первый раз со времени моего приезда, сделали жест дружеского расположения ко мне. Они обняли меня и прислонили свои головы к моей.
Ла Горда села лицом ко мне, а сестрички сели вокруг нее. Я был обращен лицом ко всем четырем девушкам.
– Теперь мы можем поговорить о том, что случилось сегодня вечером, – сказала ла Горда. – Нагваль сказал мне, что если мы останемся в живых после последнего контакта с олли, мы не будем теми же самыми. Олли что-то сделали с нами этой ночью. Они дали нам сильную встряску.
Она мягко коснулась моего блокнота.
– Эта ночь была особой ночью для нас, – продолжала она. – Этой ночью все мы, включая олли, энергично взялись за то, чтобы помочь тебе. Нагвалю понравилось бы это. Этой ночью ты все время видел.
– Я видел? – спросил я.
– Опять ты взялся за свое? – сказала Лидия и все засмеялись.
– Расскажи мне о своем видении, Горда, – настаивал я. – ты знаешь, что я тупой. Между нами не должно быть неправильного понимания.
– Хорошо, – сказала она. – я понимаю, что ты имеешь в виду. Этой ночью ты видел сестричек.
Я сказал им, что я был также свидетелем невероятных действий, выполненных доном Хуаном и доном Хенаро. Я видел их так же ясно, как видел сестричек, и все же дон Хуан и дон Хенаро всегда приходили к выводу, что я не видел. Таким образом, я не в состоянии был определить, чем могли отличаться действия сестричек.
– Ты имеешь в виду, что ты не видел, как они держались на линиях мира? – спросила она.
– Нет, не видел.
– Ты не видел, как они проскользнули в трещину между мирами?
Я изложил им то, чему я был свидетелем. Они слушали меня. В конце моего отчета ла Горда, казалось, готова была расплакаться.
– Какая жалость, – воскликнула она.
Она вошла, обошла вокруг стола и обняла меня. Ее глаза были ясными и утешительными. Я знал, что она не питает ко мне зла.

– Это твоя судьба, что ты так закупорен, – сказала она. – но ты все еще остаешься нагвалем для нас. Я не буду питать к тебе недобрых чувств. Ты можешь в любом случае быть уверен в этом. Я знал, что она говорила искренне. Она говорила со мной на уровне, который я наблюдал только у дона Хуана. Она неоднократно объяснила свое умонастроение, как следствие потери ее человеческой формы, она действительно была бесформенным человеческим воином. Волна глубокого расположения к ней нахлынула на меня. Я едва не заплакал. Как раз в этот момент я ощутил, что она была чудесным воином, со мной случилась чрезвычайно интригующая вещь. Точнее всего ее можно описать, сказав, что я ощутил, что мои уши внезапно лопнули. Кроме того, я ощутил лопание в середине своего тела, как раз под моим пупком, причем, более резко, чем в ушах. Сразу после лопания все стало более отчетливым: звуки, виды, запахи. Затем я ощутил интенсивный шум, который, как ни странно, не мешал мне слушать: шум был сильным, но не заглушал никаких других звуков. Было так, словно я слышал шум какой-то частью меня, иной, чем мои уши. Через мое тело прокатилась горячая волна. И тогда я вспомнил нечто такое, что я никогда не видел. Было так, будто мной овладела чужая память.
Я вспомнил, как Лидия подтягивалась на двух горизонтальных красных веревках, когда она ходила по стене. Она фактически не ходила. Она фактически скользила на толстом пучке линий, которые она держала своими ногами. Я вспомнил, что видел, как она часто и тяжело дышала открытым ртом после усилий, затраченных на подтягивание красноватых веревок. Причина, по которой я не смог удержать свое равновесие в конце ее демонстрации, состояла в том, что я видел ее, как свет, который носился вокруг комнаты так быстро, что у меня закружилась голова, он тянул меня в области около пупка.
Я вспомнил действия Розы и Жозефины. Роза в действительности висела, держась своей левой рукой за длинные вертикальные красноватые волокна, которые выглядели, как лозы, ниспадающие с темной крыши. Правой рукой она так же держалась за какие-то вертикальные волокна, которые, по-видимому, придавали ей устойчивость. Она также держалась за те же волокна пальцами ног. В конце своей демонстрации она была похожа на фосфоресценцию на крыше. Линии ее тела перестали выделяться.
Жозефина прятала себя за какими-то линиями, которые, казалось, выходили из пола. Своим поднятым предплечьем она сдвигала линии вместе, чтобы они расположились на такой ширине, чтобы скрыть ее туловище. Ее раздутые одежды играли роль большой подпорки, они каким-то образом сжали ее светимость. Одежды были громоздки только для глаза, который смотрел. В конце своей демонстрации Жозефина, подобно Лидии и Розе, была просто пятном света. Я мог в уме переключаться с одного воспоминания на другое.
Когда я рассказал им о своих существующих вилах памяти, сестрички посмотрели на меня с недоумением. Ла Горда была единственная, которая, по-видимому, поняла, что случилось со мной. Она с неподдельным удовольствием засмеялась и сказала, что Нагваль был прав, говоря, что я слишком ленив, чтобы помнить, что я видел, поэтому я заботился только о том, на что я смотрел.
Возможно и это, думал я про себя, что я бессознательно отобрал то, что мне помнить? Или все это дело рук ла Горды? Если это было правильно, что я сначала отобрал то, что запомнил, а затем высвободил то, что было подвергнуто цензуре, тогда, должно быть, так же истинно, что я, должно быть, воспринял намного больше из действий дона Хуана и дона Хенаро. И тем не менее, я мог припомнить только отобранную часть моего целостного восприятия тех событий.
– Трудно поверить, – сказал я ла Горде, – что я могу вспомнить теперь нечто такое, что я вообще не помнил некоторое время тому назад.
– Нагваль сказал, что каждый из нас может видеть, и тем не менее, мы избираем не помнить того, что мы видим, – сказала она. – теперь я понимаю, как он был прав. Все мы можем видеть, некоторые больше, чем остальные.
Я сказал ла Горде, что некоторая часть меня знала, что я наконец-то нашел трансцендентальный ключ. Недостающий кусочек был вручен мне ими всеми. Но было трудно разобрать, что это такое.
Она заявила, что только что «увидела», что я практически овладел значительной частью искусства «сновидения» и что я развил свое внимание и, тем не менее, я был одурачен, сам на себя напускал видимость, что я ничего не знаю.
– Я уже пыталась рассказать тебе о внимании, – продолжала она, – но ты знаешь об этом столько же, сколько знаем мы.
Я заверил ее, что мое знание, по сути, отличается от их, их знание было бесконечно более эффективным, чем мое. Поэтому любая вещь, которую они могли сказать мне в связи со своей практикой, была полезна для меня.
– Нагваль велел нам показать тебе, что с помощью своего внимания мы можем удерживать образы таким же способом, как мы удерживаем образы мира, – сказала ла Горда. – искусство сновидца – это искусство внимания.
Мысли лавиной нахлынули на меня. Я должен был встать и пройтись по кухне. Затем я снова сел. Мы долго пребывали в молчании. Я знал, что она имела в виду, когда сказала, что искусство сновидцев – это искусство внимания. Я знал далее, что дон Хуан рассказал и показал мне все, что мог. Однако я не был способен осознать предпосылки его знания в своем теле, когда он был рядом. Он сказал, что мой разум является демоном, который держит меня в оковах, и что я должен победить его, если я хочу постигнуть его учение. Проблема, следовательно, заключалась в том, как победить мой разум. Мне никогда не приходило в голову потребовать от него определения того, что он подразумевал под разумом. Я все время считал, что он подразумевает способность уразумевать, умозаключать или мыслить упорядоченным и рациональным образом. Из того, что сказала ла Горда, я понял, что для него разум означает внимание.
Дон Хуан говорил, что ядром нашего существа является акт воспринимания и что тайной нашего существа является акт осознания. Для него восприятие и осознание были обособленной функционирующей нерасчленимой единицей, которая имела две области. Первая была «вниманием тоналя», т.е. это способность средних людей воспринимать и накладывать свое осознание на обычный мир обыденной жизни. Дон Хуан называл также эту сферу влияния нашим «первым кольцом силы», и характеризовал ее, как нашу ужасную, но принимаемую за само собой разумеющееся, способность придавать порядок нашему восприятию нашего каждодневного мира.
Второй областью было «внимание Нагваля», т.е. способность магов накладывать свое осознание на необычный мир. Он называл эту область внимания «вторым кольцом силы», или совершенно необыкновенной способностью, которую все мы имеем, но которую используют только маги, чтобы придавать порядок необычному миру.
Ла Горда и сестрички, демонстрируя мне, что искусством сновидцев было удерживать образы своих снов своим вниманием, вскрыли прагматический эффект системы дона Хуана. Они были практиками, которые вышли за пределы теоретического аспекта его учения. Чтобы дать мне демонстрацию этого искусства, они должны были воспользоваться своим «вторым кольцом силы» или «вниманием Нагваля». Мне для того, чтобы свидетельствовать их искусство, нужно было сделать то же самое. Фактически было очевидно, что я разместил свое внимание в обеих областях. По-видимому, все мы непрерывно воспринимали обоими способами, но избрали выделить одно для воспоминания и отвергнуть другое или, возможно, мы затушевали его, как сделал я сам. При определенных условиях стресса или предрасположения, подвергнутое цензуре воспоминание выходит на поверхность и мы можем тогда иметь два отличающихся воспоминания об одном событии.
То, с чем дон Хуан боролся, чтобы победить, или, скорее, подавить во мне, был не мой разум, как способность рационально мыслить, а мое «внимание тоналя», или мое созерцание мира здравого смысла. Его желание, чтобы я сделал это, было объяснено ла Гордой, когда она сказала, что каждодневный мир существует потому, что мы знаем, как удерживать его образы, следовательно, если выключить внимание, необходимое для поддержания этих образов.
– Нагваль сказал нам, что то, что идет в счет – это практика, – внезапно сказала ла Горда. – когда ты отдаешь свое внимание образам своего сна, твое внимание изменяется к лучшему. В результате ты можешь стать таким, как Хенаро, который мог удерживать образы любого сна.
– Каждая из нас имеет 5 других снов, – сказала Лидия, – но мы показали тебе первый, потому что это сон, который дал нам Нагваль.
– Вы можете входить в сновидение в любое время, когда захотите? – спросил я.
– Нет, – ответила ла Горда. – сновидение забирает слишком много силы. Ни одна из нас не имеет так много силы. Причина, по которой сестрички должны были так много раз кататься по полу, заключается в том, что при катании земля дает им энергию. Может быть ты сможешь также вспомнить их, как светящихся существ, получающих энергию от света земли. Нагваль сказал, что самый лучший путь получения энергии – это пустить солнце в глаза, особенно в левый глаз.
Я сказал ей, что не знал ничего об этом, и она описала процедуру, которой дон Хуан обучил их. Когда она говорила, я вспомнил, что этой процедуре дон Хуан обучил также и меня. Она состояла в том, что я должен медленно двигать голову из стороны в сторону, когда я поймал солнечный свет полуприкрытым левым глазом. Он сказал, что можно пользоваться не только солнцем, но и любым видом света, который может светить в глаза.
Ла Горда сказала, что Нагваль рекомендовал им повязывать свои шали ниже талии, чтобы предохранить тазовые кости, когда они вращаются.
Я сделал замечание, что дон Хуан никогда не говорил мне о вращении. Она сказала, что у них есть матка и энергия поступает прямо в матку; путем вращения они распределяют эту энергию по остальной части своего тела. Мужчина, чтобы зарядиться энергией, должен лечь на спину, согнув колени так, чтобы подошвы его ног соприкасались друг с другом. Его руки должны быть вытянуты в стороны, предплечья вертикально подняты, а пальцы скрючены в вертикальном положении.
– Мы делали в сновидении эти сны несколько лет, – сказала ла Горда. – эти сны – наши самые лучшие, потому что мы уделяем им полное внимание. В других снах, которые мы имеем, наше внимание еще не прочное.
Ла Горда сказала, что удерживание образов снов является толтекским искусством. Затратив несколько лет на практику, каждая из них была способна выполнить одно действие в любом сне. Лидия могла ходить по чему угодно, Роза могла свободно висеть на чем угодно, Жозефина могла скрыться за чем угодно, а она сама могла летать. Но они были только начинающими, ученицами этого искусства. Они обладали полным вниманием только для одной деятельности. Она добавила, что Хенаро был мастером «сновидения» и мог делать удивительные вещи, обладая вниманием для стольких действий, сколько мы совершаем в нашей каждодневной жизни, и что для него обе области внимания были равнозначны.
Я ощутил потребность задать им свой обычный вопрос: я должен знать их процедуры, посредством которых они удерживают образы своих снов.
– Ты знаешь это так же хорошо, как мы, – сказала ла Горда. – единственное, что я могу сказать, это то, что когда мы приходим в один и тот же сон снова и снова, мы начинаем ощущать линии мира. С их помощью мы сделали то, что ты видел.
Дон Хуан говорил, что наше «первое кольцо силы» очень рано включается в нашу жизнь и что мы живем под впечатлением того, что это все, что у нас есть. Наше «второе кольцо силы», «внимание Нагваля», остается скрытым для подавляющего большинства из нас и только в момент нашей смерти оно открывается нам. Однако, есть путь к достижению его, который доступен каждому из нас, но который принимают только маги, и этот путь пролегает через «сновидение». «Сновидение», в сущности, является преобразованием обычных снов в дело, включающее волевой акт. Сновидцы, привлекая свое «внимание Нагваля» и фокусируя его на темах и событиях своих снов, изменяют эти сны в «сновидении».
Дон Хуан говорил, что нет никаких процедур, чтобы прибыть к «вниманию Нагваля». Он дал мне только указания. Найти свои руки в снах было первым указанием, затем упражнение с уделением внимания расширялось до нахождения предметов, отыскания специальных особенностей, таких, как здания, улицы и т.п. Отсюда делался прыжок к «сновидению» о специальных местах в специальное время дня. Заключительной стадией было привлечение «внимания Нагваля» для фокусирования его полностью на самом себе. Дон Хуан говорил, что этой заключительной стадии обычно предшествует сон, который у многих из нас был в то или иное время, в котором человек смотрит на самого себя, сидящего в постели. К тому времени, когда у мага появляется такой сон, его внимание развивается до такой степени, что вместо того, чтобы проснуться, как делают многие из нас в такой ситуации, он разворачивается и приступает к какой-либо деятельности, словно бы он действовал в мире обыденной жизни. С этого момента появляется брешь, разграничение в до сих пор единой личности. Результатом «привлечения внимания Нагваля» и развития его до высоты и усложненности нашего обыденного внимания к миру является, в системе дона Хуана, другое «я», существо, идентичное самому человеку, но созданное в «сновидении».
Дон Хуан сказал мне, что не существует определенных стандартных шагов для обучения этому дублю, так же как нет никаких определенных шагов для нас для достижения нашего обыденного сознания. Мы просто делаем его посредством практики. Он настаивал на том, что в процессе привлечения нашего «внимания Нагваля» мы найдем эти шаги. Он убеждал меня практиковать «сновидения», не позволяя своим страхам ставить палки в колеса.
Он сделал то же самое с ла Гордой и сестричками, но, очевидно, нечто в них сделало их более восприимчивыми к идее другого уровня внимания.
– Хенаро большую часть времени был в твоем теле сновидения, – сказала ла Горда. – ему это больше нравилось. Именно поэтому он мог делать самые невероятные вещи и пугал тебя до полусмерти. Хенаро мог входить и выходить через трещину между мирами, как ты и я можем входить и выходить через дверь.
Дон Хуан тоже подробно рассказывал мне о трещине между мирами. Я всегда считал, что он говорит метафорически и тонком различии между миром, который воспринимает средний человек, и миром, который воспринимает маг.
Ла Горда и сестрички показали мне, что трещина между мирами была больше, чем метафора. Это была скорее способность менять уровень внимания. Одна часть меня великолепно понимала ла Горду, в то время, как другая часть меня была еще более испуганной, чем прежде.
– Ты спрашивал, куда ушли Нагваль и Хенаро, – сказала ла Горда. – Соледад довольно туповата и сказала тебе, что они ушли в другой мир; Лидия сказала тебе, что они покинули эту местность; Хенарос были бестолковы и испугали тебя. Истина заключается в том, что Нагваль и Хенаро прошли через эту трещину.
По какой-то причине, не поддающейся моему определению, ее утверждения ввергли меня в глубокий хаос. Я все время ощущал, что их уход к лучшему. Я знал, что они не ушли в обычном смысле, но я держал это ощущение в области метафоры. Хотя я даже сообщил об этом близким друзьям, я думаю, что сам я никогда в действительности не верил в это. В глубине души я всегда был рациональным человеком. Но ла Горда и сестрички обратили мои темные метафоры в реальные возможности. Ла Горда действительно транспортировала нас на полмили с помощью энергии своего «сновидения».
Ла Горда встала и сказала, что я уже понял все и что нам пора есть. Она подала еду, которую приготовила. У меня не было аппетита. После еды она встала и подошла ко мне сбоку.
– Я думаю, тебе пора уезжать, – сказала она мне.
По-видимому, это послужило сигналом для сестричек. Они тоже встали.

– Если ты останешься после этого момента, ты не сможешь больше покинуть нас, – продолжала ла Горда. – Нагваль однажды предоставил тебе свободу выбора, но ты выбрал остаться с ним. Он сказал мне, что, если мы останемся в живых после последнего контакта с олли, я должна накормить тебя, добиться, чтобы ты себя хорошо чувствовал, а затем попрощаться с тобой. Я полагаю, что мне и сестричкам некуда идти, так что у нас нет выбора. Но ты – другое дело.
Сестрички окружили меня и попрощались со мной.
В этой ситуации была чудовищная ирония. Я был свободен уехать, но мне некуда было ехать. У меня тоже не было выбора. Много лет тому назад, когда дон Хуан дал мне шанс вернуться обратно, я остался, потому что уже тогда мне некуда было идти.
– Мы выбираем только однажды, – сказал он тогда. – мы выбираем либо быть воинами, либо быть обычными людьми. Другого выбора не существует. Не на этой земле.

6. Второе понимание

– Ты должен уехать сегодня через какое-то время, – сказала мне ла Горда сразу после завтрака. – так как ты решил идти с нами, ты обязан помочь нам выполнить наше новое задание. Нагваль оставил меня во главе только до твоего приезда. Как ты уже знаешь, он поручил мне сообщить тебе известные вещи. Большинство из них я рассказала тебе, пока ты не сделал свой выбор. Сегодня мы займемся ими. Сразу после этого ты должен уехать, чтобы дать нам время подготовиться. Нам нужно несколько дней, чтобы все уладить и приготовиться покинуть эти горы навсегда. Мы находились здесь очень долго. Порвать трудно. Но все пришло к внезапному концу. Нагваль предупреждал нас о полном изменении, которое ты принесешь, независимо от исхода твоих сражений, но я думаю, что никто не принимал его слова всерьез.
– Я никак не могу понять, почему вам надо менять что-либо, – сказал я.
– Я уже объяснила тебе, возразила она. – мы утратили нашу старую цель. Теперь у нас есть новая цель и она требует, чтобы мы стали такими же легкими, как бриз. Бриз – это наше новое настроение. Оно обычно бывает горячим ветром. Ты изменил наше направление.
– Ты говоришь загадками, ла Горда.
– Да, но это потому, что ты пустой. Я могу сделать это более ясным. Когда ты вернешься, Хенарос покажут тебе искусство выслеживания и сразу после этого мы все уедем. Нагваль сказал, что если ты решишь быть с нами, то первое, что я должна сказать тебе, это что ты должен вспомнить свои сражения с Соледад и сестричками и исследовать каждое отдельное событие, которое случилось с тобой у них, потому что все это является знаком того, что случится с тобой на твоем пути. Если ты будешь внимателен и безупречен, ты обнаружишь, что эти сражения были дарами силы.
– Что теперь собирается делать донья Соледад?
– Она уезжает. Сестрички уже помогли ей убрать ее пол. Этот пол помогал ей достигать ее внимания Нагваля. Линии пола имели силу делать это. Каждая из них помогала ей собрать кусочек этого внимания. Неполнота не является препятствием к достижению этого внимания у некоторых воинов. Соледад преобразилась, потому что достигла этого внимания быстрее, чем остальные из нас. Ей больше не нужно пристально созерцать свой пол, чтобы войти в тот другой мир, и, т.к. теперь больше нет нужды в этом поле, она вернула его земле, откуда она добыла его.
– Вы действительно решили уехать, Горда?
– Да, все мы, именно поэтому я прошу тебя уехать на несколько дней, чтобы дать нам время сбыть все, что мы имеем.
– Должен ли я найти место для вас всех, Горда.
– Если бы ты был безупречным воином, то ты бы как раз это и сделал. Но ты не являешься безупречным воином, и мы тоже. Но тем не менее, мы должны будем сделать лучшее, на что мы способны, чтобы встретить свой новый вызов.
Я ощущал давящее чувство рока. Я никогда не был человеком, способным нести ответственность. Я подумал, что обязанность вести их является тяжелым бременем, с которым я не могу справиться.
– Может быть, нам не нужно ничего делать? – сказал я.
– Да, это правда, – сказала она и засмеялась. – почему бы тебе не твердить это, пока ты ощущаешь себя благополучно? Нагваль снова и снова говорил тебе, что единственная свобода, которую имеют воины, это вести себя безупречно.
Она рассказала мне, как Нагваль настаивал на том, чтобы все они поняли, что безупречность является не только свободой, но и единственным путем спугнуть человеческую форму.
Я описал ей способ, каким дон Хуан заставил меня понять, что имеется в виду под безупречностью. Он и я шли однажды через очень крутое ущелье, как вдруг громадная глыба отделилась от каменной стены, покатилась вниз с огромной силой и грохнулась на дно каньона в 20-30 ярдах от того места, где мы стояли. Ввиду ее величины, падение этой глыбы было впечатляющим событием. Дон Хуан увидел возможность извлечь драматический урок. Он сказал, что сила, которая правит нашими судьбами, находится вне нас самих и не обращает внимания на наши действия или волеизъявления. Иногда эта сила заставляет нас остановиться на нашем пути и наклониться, чтобы завязать шнурки наших ботинок, как только что сделал я. И заставив нас остановиться, эта сила заставляет нас приобрести точно определенный момент. Если бы мы продолжали идти, этот огромный валун самым определенным образом раздавил бы нас насмерть. Однако в некоторый другой день, в другом ущелье та же самая руководящая сила снова заставит нас остановиться, чтобы нагнуться и завязать шнурки, в то время, как другая глыба отделится в точности над тем местом, где мы будем стоять. Заставив нас остановиться, эта сила заставит нас потерять точно определенный момент. В этот раз, если бы мы продолжали идти, то мы спаслись бы. Дон Хуан сказал, что ввиду моего полного отсутствия контроля над своими силами, которые решают мою судьбу, моя единственная свобода в этом ущелье состоит в моем завязывании моих ботинок безупречно.
Ла Горда, по-видимому, была тронута моим отчетом. Минуту она держала мое лицо в своих руках, протянутых через стол.
– Безупречность для меня состоит в том, чтобы рассказывать тебе в надлежащее время то, что Нагваль велел мне рассказывать тебе, – сказала она. – но сила должна приурочить к должному времени то, что я должна открыть тебе, иначе оно не окажет никакого действия.
Она драматически сделала паузу. Ее задержка была очень обдуманной, но страшно эффективной в отношении меня.
– Что это такое? – спросил я в отчаянии.
Она не ответила. Она взяла меня за руку и повела на площадку, находящуюся снаружи сразу за передней дверью. Она усадила меня на плотно утрамбованную землю спиной к толстому столбу высотой около 1.5 фута, который выглядел, как деревянный пень, всаженный в землю почти напротив стены дома. Там был ряд из пяти таких столбов, всаженных на удалении около 2 футов друг от друга. Я собирался спросить ла Горду, каково их назначение. Мое первое впечатление было таково, что прежний хозяин дома привязывал к ним животных. Однако, мое предположение было, по-видимому, нелепым, потому что площадка перед передней дверью представляла собой род крытого крыльца.
Я высказал ла Горде свою гипотезу, когда она была рядом слева от меня спиной к другому столбу. Она засмеялась и сказала, что столбы действительно использовались для привязывания своего рода животных, но не прежним хозяином, и что она чуть не сломала спину, выкапывая ямы для них.
– Для чего ты используешь их? – спросил я.
– Разреши сказать, что мы привязываемся к ним, – ответила она. – и это приводит меня к следующей вещи, которую Нагваль просил меня рассказать тебе. Он сказал, что т.к. ты пустой, то он должен был собирать твое второе внимание, твое внимание Нагваля, способом, отличным от нашего. Мы собирали это внимание посредством сновидения, а ты делал это с помощью своих растений силы. Нагваль сказал, что его растения силы собрали угрожающую сторону твоего внимания в одну глыбу и что это и есть та фигура, которая выходит из твоей головы. Он сказал, что это случается с магами, когда им дают растения силы. Если они не умирают, то растения силы закручивают их второе внимание в ту устрашающую фигуру, которая выходит из их голов.
– Теперь мы подходим к тому, что он хотел, чтобы ты сделал. Он сказал, что ты должен теперь изменить направление и начать собирать свое второе внимание другим способом, больше похожим на наш. Ты не можешь удержаться на пути знания, пока ты не уравновесишь свое второе внимание. До сих пор это твое внимание выезжало на силе Нагваля, но теперь ты один. Это то, что он хотел, чтобы я сказала тебе.
– Как мне уравновесить свое второе внимание?
– Ты должен делать сновидение так, как делаем его мы. Сновидение – это единственный способ собрать второе внимание, не повреждая его, не делая его угрожающим и устрашающим. Твое второе внимание фиксировано на устрашающей стороне мира, наше – на его красоте. Ты должен поменять стороны и идти с нами. Это то, что ты избрал прошлой ночью, когда ты решил идти с нами.
– Может эта фигура выходить из меня в любое время?
– Нет. Нагваль сказал, что она не будет выходить снова, пока ты не достигнешь его возраста. Твой Нагваль уже выходил столько раз, сколько было необходимо. Нагваль и Хенаро позаботились об этом. Они обычно выдразнивали его из тебя. Нагваль сказал, что иногда ты бывал на волосок от смерти, потому что твое второе внимание очень любит индульгировать. Он сказал, что однажды ты даже напугал его, твой Нагваль напал на него, и он должен был ублажать его, чтобы он успокоился. Но самое худшее случилось с тобой в Мехико; там дон Хуан однажды толкнул тебя, ты влетел в один офис и в этом офисе ты прошел в трещину между мирами. Он намеревался только рассеять твое внимание тоналя, ты терзался какими-то глупыми вещами. Но когда он пихнул тебя, весь твой тональ сжался и все твое существо прошло через трещину. Ему было чертовски трудно найти тебя. Он сказал мне, что на минуту он подумал, что ты ушел дальше пределов его деятельности. Но затем он увидел тебя, бесцельно слоняющегося поблизости и забрал тебя назад. Он сказал мне, что ты прошел через трещину около 10 часов утра. Так что с того дня 10 часов утра стало твоим новым временем.
– Моим временем для чего?
– Для чего угодно. Если ты останешься человеком, ты умрешь примерно в это время. Если ты станешь магом, ты покинешь этот мир около этого времени.
– Элихио также шел по другому пути, по пути, о котором никто из нас не знает. Мы встретились с ним как раз перед его уходом. Элихио был самым удивительным сновидцем. Он был таким хорошим, что Нагваль и Хенаро обычно брали его с собой, проходя через трещину, и он имел силу, чтобы выдержать это, словно это были пустяки. Он даже не запыхался. Нагваль и Хенаро дали ему последний толчок с помощью растений силы. Он имел контроль и силу, чтобы управиться с этим толчком. И это то, что послало его туда, где он теперь находится.
– Хенарос сказали мне, что Элихио прыгнул вместе с Бениньо. Верно это?
– Конечно. К тому времени, когда Элихио должен был прыгнуть, его второе внимание уже пребывало в том, другом мире. Нагваль сказал, что твое тоже было там, но что для тебя это был кошмар, потому что ты не имеешь контроля. Он сказал, что его растения силы скособочили тебя, они заставили тебя прорваться через твое внимание тоналя и доставили тебя прямо в сферу твоего второго внимания. Нагваль не давал Элихио растения силы вплоть до самого конца.
– Нагваль никогда не говорил этого. Он думал, что ты был опасно ненормальным, но это не имеет ничего общего с растениями силы. Он сказал, что оба твои внимания с трудом поддаются контролю. Если ты сможешь победить их, ты будешь великим воином.
Я хотел, чтобы она рассказала больше мне на эту тему. Она положила руку на мой блокнот и сказала, что нам предстоит очень напряженный день и нам нужно запасти энергию, чтобы выдержать его. Поэтому мы должны зарядить себя энергией с помощью солнечного света. Она сказала, что ситуация требует, чтобы мы принимали солнечный свет левым глазом. Она начала медленно двигать свою голову из стороны в сторону, мельком глядя прямо на солнце через свои полуприкрытые глаза.
Через минуту к нам присоединились Лидия, Роза и Жозефина. Лидия села справа от меня, Жозефина села рядом с ней, а Роза – рядом с ла Гордой. Все они прислонились спиной к столбам. Я находился в середине ряда.
Был ясный день. Солнце стояло как раз над удаленной цепью гор. Они стали двигать головы с совершенной синхронностью. Я присоединился к ним и у меня возникло ощущение, что я тоже синхронизировал свои действия с их. Они продолжали делать это в течение примерно минуты, а затем остановились. У всех них были одеты шляпы, полями которых они пользовались для защиты своих лиц от солнечного света, когда они не купали в нем свои глаза. Ла Горда дала мне одеть мою старую шляпу.
Мы сидели там около получаса. В течение этого времени мы повторяли это упражнение бесчисленное число раз. Я собрался было делать отметку в своем блокноте каждый раз, но ла Горда очень небрежно отшвырнула мой блокнот за пределы досягаемости.
Лидия внезапно встала, бормоча что-то невразумительное. Ла Горда наклонилась ко мне и прошептала, что вверх по дороге идет Хенарос. Я напряг зрение, но никого не было видно. Роза и Жозефина тоже встали, а потом пошли вместе с Лидией внутрь дома.
Я сказал ла Горде, что я не вижу, чтобы кто-нибудь приближался. Она ответила, что Хенарос были видны в одном месте дороги и добавила, что страшится того момента, когда все мы должны были собраться вместе, но что она уверена, что я сумею совладать с ситуацией. Она посоветовала мне быть чрезвычайно осторожным с Жозефиной и Паблито, потому что они не имеют контроля над собой. Она сказала, что наиболее разумной вещью для меня было бы забрать Хенарос прочь по истечение часа или около того.
Я продолжал глядеть на дорогу. Не было никаких признаков, чтобы кто-нибудь приближался.
– Ты уверена, что они идут? – спросил я.
Она сказала, что не видела их, но Лидия видела. Хенарос были видны именно Лидии, потому что она пристально созерцала, одновременно купая свои глаза. Я не был уверен, что правильно понял ла Горду и попросил ее объяснить.
– Мы созерцатели, – сказала она. – точно так же, как ты сам. Мы все одинаковы. Не нужно доказывать, что ты не созерцатель. Нагваль рассказывал нам о твоих великих подвигах пристального созерцания.
– Мои подвиги созерцания! О чем ты говоришь, Горда?
Она поджала рот и, по-видимому, была на грани раздражения моим вопросом, кажется, она сдерживалась. Она улыбнулась и дала мне мягкий толчок.
В этот момент у нее по телу прошел трепет. Она уставилась пустым взглядом мимо меня. Затем энергично встряхнула головой. Она сказала, что только что «видела», что Хенарос пока не придут, им было еще слишком рано приходить. Они собираются подождать некоторое время, прежде, чем появиться. Она улыбнулась, словно эта отсрочка доставила ей облегчение.
– Как бы то ни было, нам еще чересчур рано встречаться с ними здесь, – сказала она. – и они ощущают то же самое по отношению к нам.
– Где они сейчас?
– Они, должно быть, сидят где-то в стороне от дороги, – ответила она. – Бениньо, несомненно, пристально посмотрел на дом, когда они шли, и увидел, что мы сидим здесь, и именно поэтому они решили подождать. Превосходно. Это дает нам время.
– Ты пугаешь меня, Горда. Время для чего?
– Ты должен собрать сегодня вместе свое второе внимание, именно ради нас четверых.
Как я могу сделать это?
– Я не знаю. Ты очень загадочен для нас. Нагваль сделал кучу вещей для тебя с помощью своих растений силы, но ты не можешь провозгласить это, как знание. Это именно то, что я пыталась объяснить тебе. Только если ты овладеешь своим вторым вниманием, ты сможешь орудовать им, иначе ты всегда останешься фиксированным на полпути между двумя, как сейчас. Все, что случилось с тобой со времени твоего приезда, было направлено на то, чтобы заставить это внимание действовать. Я давала тебе инструкции понемногу, в точности, как велел мне делать Нагваль. Так как ты принял другой путь, ты не знаешь вещей, которые знаем мы, точно так же, как мы ничего не знаем о растениях силы. Соледад знает немного больше, потому что Нагваль брал ее в свои родные края. Нестор знает о лекарственных растениях, но никого из нас не обучали тем путем, каким обучали тебя. До сих пор мы не нуждались в твоем знании, но когда-нибудь, когда мы будем готовы, ты будешь тем, кто будет знать, что надо сделать, чтобы дать нам толчок с помощью растений силы. Одна я знаю, где спрятана трубка Нагваля, в ожидании того дня.
Приказание Нагваля состоит в том, что ты должен переменить свой путь и идти с нами. Это означает, что ты должен заниматься сновидением вместе с нами и выслеживанием вместе с Хенарос. Ты больше не можешь себе позволить быть там, где ты находишься, на ужасающей стороне своего второго внимания. Если твой Нагваль снова выйдет из тебя, эта встряска может убить тебя. Нагваль сказал мне, что человеческие существа являются хрупкими созданиями, состоящими из многих слоев светимости. Когда ты видишь их, кажется, что они имеют, но эти волокна являются слоями, как у луковицы. Встряски любого рода разделяют эти слои и могут даже вызвать смерть человеческих существ.
Она встала и повела меня обратно в кухню. Мы сели лицом друг к другу. Лидия, Роза и Жозефина были заняты во дворе. Я не мог видеть их, но я мог слышать, как они разговаривают и смеются.
– Нагваль сказал, что мы умираем потому, что наши слои становятся разделенными, – сказала ла Горда. – встряски всегда разделяют их. Однако иногда встряска является такой сильной, что слои высвобождаются и больше не могут собраться вместе.
– Ты когда-нибудь видела слои, Горда?
– Конечно. Я видела человека, умиравшего на улице. Нагваль сказал мне, что ты тоже нашел умиравшего человека, но ты не для того, чтобы обучить сновидению, Нагваль научил пристальному созерцанию. Он никогда не говорил нам, что он в действительности делает с нами. Он просто учил нас пристально созерцать. Мы никогда не знали, что пристальное созерцание было способом уловить наше второе внимание. Мы думали, что пристальное созерцание было просто для забавы. Это было не так. Сновидцы должны стать пристальными созерцателями прежде, чем они смогут уловить второе внимание.
– Первая вещь, которую сделал Нагваль, это положил на землю сухой лист и заставил меня смотреть на него часами. Каждый день он приносил лист и клал его передо мной. Сначала я думала, что это был один и тот же лист, который он убивал каждый день, но потом я заметила, что листья были разные. Нагваль сказал, что когда мы осознали это, мы больше не смотрим, а пристально созерцаем.
Затем он положил передо мной кучу сухих листьев. Он велел мне разбрасывать их левой рукой и ощущать их, пристально созерцая их. Сновидец движет листья по спирали, пристально созерцая их, а затем сновидит узоры, которые образуют листья. Нагваль сказал, что сновидец может считать, что он овладел пристальным созерцанием листьев, если он сновидит сначала узоры листьев и затем находит те же самые узоры на следующий день в своей груде сухих листьев.
Нагваль сказал, что пристальное созерцание сухих листьев укрепляет второе внимание. Если пристально созерцать груду сухих листьев часами, как он обычно заставлял делать меня, твои мысли утихают. Без мыслей внимание тоналя утихает и становится чем-то еще. Нагваль называл момент, когда второе внимание за что-то зацепляется, остановкой мира. И это точно, мир останавливается. По этой причине рядом всегда должен быть кто-то другой, когда ты пристально созерцаешь. Мы никогда не знаем о фокусах второго внимания. Т.к. мы никогда не использовали его, мы должны познакомиться с ним, прежде чем мы сможем одни отважиться на пристальное созерцание.
Трудность в пристальном созерцании состоит в том, чтобы научиться утихомиривать мысли. Нагваль сказал, что предпочитает обучать нас этому посредством кучи сухих листьев, т.к. мы в любое время, когда хотим пристально созерцать, можем найти все необходимые листья. Но той же цели может служить любая другая вещь.
Когда ты можешь останавливать мир, ты являешься пристальным созерцателем. А т.к. единственный способ остановки мира заключается в постоянных попытках, то Нагваль заставлял всех нас созерцать сухие листья годы и годы. Я думаю, что это наилучший способ достичь нашего второго внимания.
Он комбинировал пристальное созерцание сухих листьев и отыскивание наших рук в сновидении. Мне потребовалось около года, чтобы найти свои руки и 4 года, чтобы остановить мир. Нагваль сказал, что когда ты уловил свое второе внимание с помощью сухих листьев, ты делаешь пристальное созерцание и сновидение, чтобы расширять его. И это все, что касается пристального созерцания.
– У тебя это звучит так просто, Горда.

– Все, что делают толтеки, очень просто. Нагваль сказал, что все, что нам нужно делать, чтобы уловить наше второе внимание – это пытаться и пытаться. Все мы остановили мир путем пристального созерцания сухих листьев. Ты и Элихио были другими. Ты сделал это с помощью растений силы, но я не знаю, по какому пути следовали Нагваль с Элихио. Он никогда не хотел рассказывать мне. Он рассказывал мне о тебе, потому что мы имеем одно и то же задание.
Я вспомнил, что записал в своих заметках, что я впервые имел полное осознание остановки мира лишь несколько дней тому назад. Она засмеялась.
– Ты остановил мир раньше нас всех, – сказала она. – что же, по твоему мнению, ты делал, когда принимал все эти растения силы? Ты никогда не делал этого путем пристального созерцания, как это делали мы, вот и все.
– Была ли груда сухих листьев единственной вещью, которую Нагваль заставлял тебя пристально созерцать?
– Когда сновидцы знают, как остановить мир, они могут пристально созерцать другие вещи; и, наконец, когда они совершенно теряют свою форму, они могут пристально созерцать все, что угодно. Я делаю это. Я могу войти во все, что угодно. Впрочем, он заставлял нас следовать определенному порядку в пристальном созерцании.
Сначала мы пристально созерцали небольшие растения. Нагваль предостерег нас, что маленькие растения очень опасны. Их сила сконцентрирована; они имеют очень интенсивный свет и ощущают, когда сновидцы пристально созерцают их, они немедленно приводят в движение свой свет и выбрасывают его на созерцателя. Сновидцы должны избрать один вид растений для созерцания.
– Затем мы пристально созерцали деревья. Сновидцы также имеют определенный сорт дерева для созерцания. В этом отношении ты и я сходны: мы оба являемся эвкалиптовыми созерцателями.
Взглянув на мое лицо, она, должно быть, угадала мой следующий вопрос.
– Нагваль сказал, что с помощью его дыма ты смог очень легко привести в действие свое второе внимание, – продолжала она. – ты фокусировал свое внимание много раз на предрасположении Нагваля, на воронах. Он сказал, что однажды твое второе внимание так совершенно фокусировалось на вороне, что ты улетел, как летает ворона, к единственному эвкалиптовому дереву, которое было поблизости.
На протяжении нескольких лет я размышлял об этом опыте. Я не мог рассматривать его иначе, кроме как невообразимо сложное гипнотическое состояние, вызванное психотропными грибами, содержащимися в курительной смеси дона Хуана, в сочетании с его искусством, как манипулятора поведения. Он внушил мне перцептуальный катарсис, как будто я превратился в ворону и воспринимал мир, как ворона. Результат был тот, что я воспринимал мир таким образом, который, по-видимому, не мог быть частью моего багажа опытов. Объяснение ла Горды каким-то образом упростило его.
Она сказала, что Нагваль затем заставил их пристально созерцать движущиеся живые создания. Он сказал им, что маленькие насекомые были гораздо лучше. Их подвижность делала их безопасными для созерцателя, в противоположность растениям, которые извлекали свет прямо из земли.
Следующий шаг был пристальное созерцание камней. Она сказала, что камни являются очень старыми и сильными и имеют специфический свет, который был скорее зеленоватым в отличие от белого света растений и желтоватого света подвижных живых существ. Камни не легко открываются созерцателям, но созерцателям стоит проявить упорство, т.к. камни имеют особые секреты, скрытые в их сердцевине, которые могут помочь магам в их «сновидении».
– Что это за вещи, которые раскрывают тебе камни? – спросил я.
– Когда я пристально смотрю в самую сердцевину камня, – сказала она, – я всегда улавливаю дуновение особого запаха, присущего этому камню. Когда я странствую в своем «сновидении», я знаю, где я нахожусь, потому что я руководствуюсь этими запахами.
Она сказала, что время дня было важным фактором при созерцании деревьев и камней. Рано утром деревья и камни являются уснувшими и их свет тусклый. Около полудня они находятся в самой лучшей форме, и пристальное созерцание в это время выполняется для заимствования их света и силы. Поздно после полудня и рано вечером деревья и камни тихие и печальные, особенно деревья. Ла Горда сказала, что в этот час деревья дают ощущение, что они сами созерцают созерцателя.
Второй серией в последовательности созерцаний является пристальное созерцание циклических явлений: дождя и тумана. Она сказала, что созерцатели могут фокусировать свое второе внимание на самом дожде и двигаться вместе с ним или фокусировать его на задний план и использовать дождь, как своего рода увеличительное стекло для раскрытия скрытых особенностей. Места силы, или места, которые следует избегать, находятся посредством пристального созерцания через дождь. Места силы желтоваты, а неблагоприятные места интенсивно зеленые.
Ла Горда сказала, что туман, безусловно, является самой таинственной вещью на земле для созерцателя, и что его можно использовать теми же двумя способами, что и дождь. Но он нелегко поддается женщинам, и даже после того, как она потеряла свою человеческую форму, он остается недостижимым для нее. Она сказала, что Нагваль заставил ее однажды «видеть» зеленоватую дырку посреди полосы тумана, и сказал ей, что это было второе внимание одного созерцателя тумана, который жил в тех горах, где она и Нагваль находились, и что он движется вместе с туманом. Она добавила, что туман используется для того, чтобы обнаруживать души вещей, которых там уже больше не было, и что настоящее мастерство туманных созерцателей заключается в том, чтобы позволить своему второму вниманию войти во все, что ни раскроет им их созерцание.
Я сказал ей, что однажды, когда я был вместе с доном Хуаном, я видел мост, образованный из полосы тумана. Я был поражен яркостью и точностью деталей этого моста. Для меня он был более, чем реален. Картина была такой интенсивной и живой, что я не мог забыть ее. Дон Хуан заметил, что я когда-нибудь должен буду пересечь этот мост.
– Я знаю об этом, – сказала она. – Нагваль говорил мне, что когда-нибудь, когда ты овладеешь своим вторым вниманием, ты пересечешь этот мост своим вниманием точно так же, как ты летал, как ворона, своим вниманием. Он сказал, что если ты станешь магом, для тебя образуется мост из тумана и ты пересечешь его и исчезнешь из этого мира навсегда. Точно так же, как сделал он сам.
– Он и исчез точно так же, через мост?
– Нет, не через мост. Но ты был свидетелем того, как он и Хенаро вступили в трещину между мирами прямо перед вашими глазами. Нестор сказал, что только Хенаро помахал рукой на прощание напоследок, Нагваль не попрощался, потому что он открывал трещину. Нагваль говорил мне, что когда требуется собрать второе внимание, то все, что необходимо, – это движение открывания этой двери. Это секрет толтековсновидцев, когда они становятся бесформенными.
Я хотел расспросить о том, как дон Хуан и дон Хенаро прошли через трещину. Она заставила меня остановиться легким касанием своей руки к моему рту.
Она сказала, что следующей серией было пристальное глядение на облака. В обоих случаях усилие созерцателей состояло в том, чтобы позволить своему второму вниманию войти в место, на которое они пристально смотрели. Таким образом они покрывали большие расстояния или плыли на облаках. В случае облачного созерцания Нагваль никогда не разрешал им пристально созерцать грозовые тучи. Он сказал им, что они должны быть бесформенными, прежде чем решиться на этот подвиг, и что они могли бы «ехать верхом» не только на грозовой туче, но и на самой молнии.
Ла Горда засмеялась и спросила меня, кто, по моему мнению, был достаточно дерзким и ненормальным, чтобы на самом деле пытаться созерцать грозовые тучи. Я считал, что это не может быть никто, кроме Жозефины. Ла Горда сказала, что Жозефина пыталась пристально созерцать грозовые тучи во всякий удобный случай, когда Нагваля не было рядом, пока однажды ее чуть не убила молния.
– Хенаро был молниевым магом, – продолжала она. – Его двух первых учеников, Бениньо и Нестора, ему собрала дружественная ему молния. Он говорил, что искал растения в очень удаленной местности, где индейцы очень замкнуты и не любят никаких посетителей. Они разрешили Хенаро находиться на их земле, т.к. он говорил на их языке. Хенаро собирал какие-то растения, и вдруг начался дождь. Там поблизости было несколько домов, но люди были недружелюбные, и ему не хотелось беспокоить их, он уже приготовился залезть в одну яму, как вдруг увидел юношу, едущего по дороге на велосипеде, тяжело нагруженном товарами. Это был Бениньо, человек из города, который имел дело с этими индейцами. Его велосипед увяз в грязи, и прямо там его ударила молния. Хенаро подумал, что он убит. Люди в домах увидели, что случилось, и вышли. Бениньо был больше испуган, чем поврежден, но его велосипед и все товары были уничтожены. Хенаро остался с ним на неделю и вылечил его.
Почти то же самое случилось с Нестором. Он обычно покупал у Хенаро лекарственные растения и однажды пошел с ним в горы, чтобы посмотреть, где он собирал свои растения, чтобы ему не нужно было больше платить за них. Хенаро специально пошел очень далеко, он хотел, чтобы Нестор заблудился. Дождя не было, но сверкали молнии, и внезапно одна ударила в землю и заструилась по сухой земле, как змея. Она пробежала между ногами Нестора и ударила в камень в 10 ярдах.
Хенаро сказал, что молния обуглила ноги Нестора изнутри. Его ноги опухли и он стал очень болен. Хенаро пришлось лечить его в течение недели прямо в горах.
К тому времени, когда Бениньо и Нестор были вылечены, они были также пойманы на крючок. Женщины не нуждаются в этом. Мужчины должны быть пойманы на крючок. Женщины добровольно идут на все. В этом их сила, и в то же самое время их недостаток. Мужчин надо вести, а женщин надо сдерживать.
Она захихикала и сказала, что, несомненно, в ней немало мужского, потому что ее пришлось вести, а во мне, должно быть, немало женственности, потому что меня приходится сдерживать.
Последней серией было пристальное созерцание огня, дыма и теней. Она сказала, что для созерцателя огонь не яркий, а черный, и такой же дым. Тени, с другой стороны, сверкают и имеют цвет и в них есть движение.
Были еще две вещи, которые стояли отдельно: пристальное созерцание звезд и воды. Созерцание звезд выполнялось магами, которые потеряли свою человеческую форму. Она сказала, что созерцание звезд у нее протекало очень хорошо, но она не могла управиться с созерцанием воды, особенно текущей воды, которая использовалась бесформенными магами, чтобы собрать свое второе внимание и транспортировать его в любое место, куда им нужно было отправиться.
– Все мы страшимся воды, – продолжала она. – вода собирает второе внимание и уносит его, и нет способа остановиться. Нагваль рассказывал мне о твоих подвигах по части созерцания воды. Но он также сказал мне, что однажды ты чуть не распался в воде одной мелкой речки и что тебе теперь нельзя даже купаться.
Дон Хуан заставлял меня много раз пристально смотреть на воду в оросительной канаве позади своего дома, когда я был под воздействием его курительной смеси. Я испытывал различные невероятные чувствования. Однажды я видел себя самого зеленого, как будто я был покрыт водорослями. После этого он рекомендовал, чтобы я избегал воды.
– Мое второе внимание было повреждено водой? – спросил я.
– Да, было, – ответила она. – ты очень любил индульгировать. Нагваль предостерегал тебя, чтобы ты был осторожным, но вышел за свои границы вместе с текущей водой. Нагваль сказал, что ты мог бы пользоваться водой, как никто другой, но это не было твоей судьбой – быть умеренным.
Она подтянула свою скамью ближе к моей.
– Это все, что касается пристального созерцания, – сказала она. – но есть другие вещи, которые я должна рассказать тебе прежде, чем ты уедешь.
– Какие вещи, Горда?
– Во-первых, прежде, чем я скажу что-нибудь, ты должен собрать свое второе внимание для сестричек и для меня.
– Я не думаю, что я смогу сделать это.
Ла Горда встала и пошла в дом. Спустя минуту она вышла обратно с небольшой круглой подушкой, сделанной из тех же волокон, которые применяются при изготовлении сетей. Не говоря ни слова, она повела меня к переднему крыльцу. Она сказала, что сделала эту подушку сама, когда она училась пристальному созерцанию, потому что положение тела при созерцании имеет большое значение. Сидеть нужно на земле на мягкой подстилке из листьев или на подушке, сделанной из натуральных волокон. Спину нужно прислонить к дереву, пню или ровному камню. Тело должно быть совершенно расслаблено. Глаза никогда не фиксируются на объекте, чтобы избежать их утомления. Пристальное созерцание состоит в очень медленном сканировании созерцаемого объекта против часовой стрелки, но без движения головы. Она добавила, что Нагваль заставил их вкопать эти толстые столбы, чтобы они могли прислоняться к ним.
Она усадила меня на свою подушку и прислонила мою спину к столбу. Она сказала мне, что собирается руководить мною при созерцании пятна силы, которое было у Нагваля по ту сторону долины. Она надеялась, что, созерцая его, я получу необходимую энергию для собирания своего второго внимания.
Она села очень близко ко мне слева от меня и стала давать инструкции. Почти шепотом она велела мне держать веки полуприкрытыми и уставиться на то место, где два огромных круга сходятся. Там был узкий крутой водный каньон. Она сказала, что это особое созерцание состоит из четырех отдельных действий. Первое действие было использовать поля моей шляпы как козырек, чтобы заслонить им излишнее сияние солнца и пропустить к своим глазам лишь минимальное количество солнца; второй шаг был полуприкрыть веки; третий шаг был удерживать их так, чтобы обеспечить равномерный приток света; и четвертый шаг был отличить водный каньон на прочем фоне через сетку световых волокон на моих ресницах.
Сначала я не мог выполнить ее инструкции. Солнце было высоко над горизонтом и мне пришлось запрокинуть голову назад. Я поворачивал свою шляпу до тех пор, пока не закрыл большую часть солнечного сияния ее полями. Кажется, это было все, что требовалось. Когда я полуприкрыл глаза, часть света, который казался исходящим от верхушки моей шляпы, буквально взорвалась на моих ресницах, которые служили фильтром, создававшим светлое кружево. Я держал свои веки полуприкрытыми и играл со светлым кружевом некоторое время, пока не смог различить точный вертикальный контур водного каньона на фоне.
Затем ла Горда велела мне пристально смотреть на среднюю часть каньона, пока я не смогу засечь очень туманное коричневое пятно. Она сказала, что это дыра в каньоне, которая присутствует там не для глаза, который смотрит, а только для глаза, который «видит». Она предупредила меня, что я должен проявлять свой контроль, как только я выделю это пятно, чтобы оно не притянуло меня к себе. Я скорее должен «ввинтиться» в него. Она предложила, чтобы в момент, когда я найду дыру, я нажал на нее плечом, чтобы дать ей знать об этом. Она подвинулась боком, пока не прислонилась ко мне.
Я минуту боролся, чтобы скоординировать и сделать устойчивыми 4 действия, и вдруг в середине каньона сформировалось темное пятно. Я немедленно заметил, что вижу его не так, как я обычно вижу. Темное пятно было скорее впечатлением, своего рода зрительным искажением. В тот момент, когда мой контроль ослаб, оно исчезло. Оно находилось в моем поле восприятия только в том случае, если я держал 4 действия под контролем. Тут я вспомнил, что дон Хуан бесчисленное число раз заставлял меня заниматься аналогичной деятельностью. Он обычно вешал небольшой лоскуток на низкую ветку куста, который был стратегически размещен так, что находился на одной линии с определенными геологическими образованиями в горах на заднем плане, такими, как водные каньоны или склоны. Заставляя меня сидеть примерно в 50 футах от этого лоскутка и пристально смотреть через низкие ветки куста, где висел лоскут, он пользовался этим для того, чтобы создавать во мне особый перцептуальный эффект. Лоскуток, которые всегда был темнее по оттенку, чем то геологическое образование, на которое я пристально смотрел, был прежде всего деталью этого образования. Идея заключалась в том, чтобы допустить игру светового восприятия, не анализируя ее. Я каждый раз терпел неудачу, т.к. был совершенно неспособен воздержаться от оценок в моем уме, и мой ум всегда входил в какое-то рациональное спекулирование о механизме моего иллюзорного восприятия.
На этот раз я не ощущал необходимости в каких бы то ни было спекуляциях. Ла Горда не была сильно впечатляющей фигурой, с которой я бессознательно испытывал нужду бороться, каковой фигурой, очевидно, для меня был дон Хуан.
Темное пятно в моем поле восприятия стало почти черным. Я прислонился к плечу ла Горды, чтобы дать ей знать. Она посоветовала мне на ухо, что я должен изо всех сил стараться удержать свои веки в том же положении, в каком они находятся, и тихо дышать животом. Я не должен позволять пятну притягивать меня, но постепенно входить в него. Следовало избегать позволять дыре вырасти и поглотить меня. В случае, если это произойдет, я должен немедленно открыть глаза.
Я начал дышать, как она предписала, и таким образом я мог удерживать веки фиксированными сколь угодно долго при соответствующей степени раскрытия.
Я оставался в этом положении в течение некоторого времени. Затем я заметил, что начал дышать нормально и что это не нарушило моего восприятия темного пятна. Но внезапно темное пятно начало двигаться, пульсировать и прежде, чем я снова смог дышать тихо, чернота двинулась вперед и обволокла меня. Я пришел в ужас и открыл глаза.
Ла Горда сказала, что я выполнял пристальное созерцание вдаль, а для этого нужно было дышать способом, который она рекомендовала. Она побудила меня начать все сначала. Она сказала, что Нагваль обычно заставлял их сидеть целыми днями, собирая свое второе внимание посредством пристального созерцания того пятна. Он неоднократно предостерегал их об опасности быть поглощенными ввиду встряски, от которой тело при этом пострадает.
Мне потребовалось около часа пристального созерцания, чтобы сделать то, что она обрисовала. «Ввинчивание» в коричневое пятно и пристальное всматривание в него привели к тому, что коричневая латка на моем поле восприятия совершенно неожиданно вспыхнула. Когда она стала яснее, я осознал, что во мне выполняется какое-то невероятное действие. Я ощутил, что я действительно приближаюсь к тому пятну; отсюда было возникшее у меня впечатление, что оно прояснилось. Затем я был так близко к нему, что мог различить детали, вроде камней и растительности. Я приблизился еще больше и мог посмотреть на особое образование на одном камне. Оно выглядело, как грубо вырезанный стул. Он мне очень понравился; по сравнению с ним остальные камни казались бледными и неинтересными.
Я не знаю, как долго я пристально созерцал его. Я мог фокусироваться на каждой детали. Я ощущал, что мог вечно глядеть на его детали, потому что им не было конца. Но что-то рассеяло мое видение; на камень наложился другой странный образ, и снова другой, и еще другой. Я стал обеспокоен помехами. В тот момент, когда я стал обеспокоен, я также осознал, что ла Горда движет мою голову из стороны в сторону, стоя сзади меня. За считанные секунды концентрация моего пристального созерцания совершенно рассеялась.
Ла Горда сказала, что поняла, почему я причинял Нагвалю такую большую заботу. Она убедилась сама, что я индульгирую выше своих пределов. Она села у столба рядом со мной и сказала, что она и сестрички собираются пристально созерцать место силы Нагваля. Затем она издала пронзительный птичий крик. Спустя минуту сестрички вышли из дома и сели созерцать вместе с ней.
Их мастерство пристального созерцания было очевидным. Их тела приобрели необычайную жесткость. Казалось, они не дышали вообще. Их неподвижность была такой заразительной, что я поймал себя на том, что полуприкрыл глаза и уставился на холмы.
Пристальное созерцание было настоящим откровением для меня. Выполняя его, я подтвердил некоторые важные спорные моменты учения дона Хуана. Ла Горда очертила это задание, безусловно, смутным образом. «Ввинтиться в него» было больше командой, чем описанием процесса, и все же оно было описанием, при условии, что было выполнено одно существенное требование; дон Хуан называл это требование остановкой внутреннего диалога. Из утверждений ла Горды относительно пристального созерцания мне было очевидно, что результатом, который имел в виду дон Хуан, заставляя их пристально созерцать, было научить их останавливать внутренний диалог. Ла Горда выразила это, как «утихание» мыслей. Дон Хуан уже обучил меня делать ту же самую вещь, хотя он заставлял меня следовать противоположному пути; вместо того, чтобы учить меня фокусировать свой взор, как делали созерцатели, он научил меня открывать его, наполнять свое сознание, не фокусируя взгляда ни на чем. Я должен был как бы вроде слушать глазами все в 180-градусном секторе перед собой, держа глаза несфокусированными как раз над линией горизонта.

Мне было очень трудно созерцать, потому что это означало переворачивание той тренировки. Когда я пытался созерцать, у меня возникало стремление раскрыться. Однако усилие держать это стремление в узде заставило меня отключить свои мысли. Как только я выключил свой внутренний диалог, было нетрудно созерцать так, как предписала ла Горда.
Дон Хуан утверждал снова и снова, что существенным моментом его магии является отключение внутреннего диалога. В терминах объяснения о двух сферах внимания, которое дала мне ла Горда, остановка внутреннего диалога была рабочим способом описания акта отвлечения внимания тоналя.
Дон Хуан говорил также, что как только мы остановили наш внутренний диалог, мы также остановили мир. Это было рабочее описание непостижимого процесса фокусирования нашего второго внимания. Он говорил, что некоторая часть нас всегда находится под запором, потому что мы боимся ее, и что для нашего разума эта часть нас подобна сумасшедшему родственнику, которого мы держим взаперти в темнице. Эта часть была, в терминах ла Горды, нашим вторым вниманием, и когда оно в конце концов может сфокусироваться на чем-нибудь, мир остановлен. т.к. мы, как средние люди, знаем только внимание тоналя, то не будет большой натяжкой сказать, что как только это внимание гасится, мир действительно должен остановиться. Фокусирование нашего необузданного, нетренированного второго внимания должно быть неизбежно ужасной вещью. Дон Хуан был прав, говоря, что единственным способом удержать этого сумасшедшего родственника, чтобы он не набросился на нас, было защитить себя с помощью нашего нескончаемого внутреннего диалога.
Ла Горда и сестрички встали после примерно 30-минутного созерцания. Ла Горда дала мне сигнал рукой следовать за ними. Они пошли в кухню. Ла Горда указала мне сесть на скамейку. Она сказала, что выйдет на дорогу, чтобы встретить Хенарос и привести их. Она вышла через переднюю дверь.
Сестрички сели вокруг меня. Лидия предложила ответить на все, что я захочу спросить у нее. Я попросил ее рассказать мне о ее пристальном созерцании пятна силы дона Хуана, но она не поняла меня.
– Я созерцатель вдаль и созерцатель теней, – сказала она. – после того, как я стала созерцателем, Нагваль заставил начать все сначала и созерцать на этот раз тени листьев, растений, деревьев и камней. Теперь я больше никогда не смотрю ни на какие вещи, я просто смотрю на их тени. Даже если совсем нет света, то тени есть, даже ночью есть тени. т.к. я являюсь созерцателем теней, то я являюсь также созерцателем вдаль, я могу созерцать тени даже вдали.
Рано утром тени много не говорят. В это время тени отдыхают. Поэтому бесполезно созерцать очень рано днем. Около 6 часов утра тени просыпаются и они находятся в наилучшей форме около 6 часов пополудни. Тогда они полностью пробужденные.
– Что же тени говорят тебе?
– Все, что я хочу знать. Они говорят мне тем, что они теплые или холодные, или двигаются, или имеют цвета. Я не знаю пока что всех вещей, которые означают цвета, тепло и холод. Нагваль предоставил изучать это мне самой.
– Как ты изучаешь?
– В своем сновидении. Сновидцы должны пристально созерцать, чтобы сделать сновидение, а затем они должны искать свои сны в своем созерцании. Например, Нагваль заставлял меня смотреть на тени камней, а затем в своем сновидениия обнаружила, что эти тени имеют свечение, поэтому я до тех пор стала искать свечение в тенях, пока не нашла его. Созерцание и сновидение идут рука об руку. Мне потребовалось долго заниматься созерцанием теней, чтобы мое сновидение теней получалось. А затем мне потребовалось долго заниматься сновидением и созерцанием, чтобы сочетать их и действительно видеть в тенях то, что я вижу в своем сновидении. Понимаешь, что я имею в виду? Каждый из нас делает то же самое. Сновидение Розы связано с деревьями, потому что она – созерцатель деревьев, а у Жозефины связано с облаками, потому что она – созерцатель облаков. Они созерцают деревья и облака, пока не достигают согласования со своими сновидениями.
Роза и Жозефина согласно кивнули головами.
– Как насчет ла Горды? – спросил я.
– Она созерцатель блох, – сказала Роза и все они засмеялись.
– Ла Горда не любит, когда ее кусают блохи, – объяснила Лидия. – она бесформенная и может созерцать все, что угодно, но она привыкла быть созерцателем дождя.
– Как насчет Паблито?
– Он созерцает женские промежности, – ответила Роза с каменным выражением лица.
Они засмеялись. Роза хлопнула меня по спине.
– Я полагаю, что т.к. он твой партнер, то он примется за тебя, – сказала она.
Они захохотали, тряся скамейки ногами и колотя по столу.
– Паблито – созерцатель камней, – сказала Лидия. – Нестор – созерцатель дождя и растений, а Бениньо – созерцатель вдаль. Однако, не спрашивай меня больше ничего о созерцании, потому что я потеряю свою силу, если расскажу тебе больше.
– Почему же тогда Горда рассказывает мне все?
– Ла Горда потеряла свою форму, – ответила Лидия. – когда я потеряю свою, я тоже буду рассказывать тебе все. Но к тому времени тебя это не будет беспокоить. Ты беспокоишься только потому, что ты такой же глупый, как мы. В тот день, когда мы потеряем свою форму, мы все перестанем быть глупыми.
– Почему ты задаешь так много вопросов, если ты знаешь все это? – спросила Роза.
– Потому что он похож на нас, – сказала Лидия. – он не настоящий Нагваль. Он пока еще человек.
Она повернулась лицом ко мне. Минуту ее лицо было твердым, а ее глаза колючими и холодными, но ее выражение внезапно смягчилось, когда она заговорила со мной.
– Ты и Паблито – партнеры, – сказала она. – ты действительно любишь его?
Я подумал минуту, прежде, чем ответить. Я сказал ей, что я так или иначе полностью доверял ему. Без всякой видимой причины я имел ощущение сродства с ним.
– Ты любишь его так сильно, что испортил его, – сказала она обвиняющим тоном. – на той вершине горы, где вы прыгнули, он сам подбирался к своему второму вниманию, а ты вынудил его прыгнуть вместе с тобой.
– Я только держал его за руку, – возразил я.
– Маг не держит другого мага за руку, – сказала она. – каждый из нас очень способный. Ты не нуждаешься в том, чтобы кто-нибудь из нас троих помогал тебе. Только маг, который видит, является бесформенным, может помогать. На той вершине горы, где вы прыгнули, ты был обязан идти первым. Теперь Паблито привязан к тебе. Я думаю, ты намеревался помогать нам таким же самым образом. Боже, чем больше я думаю о тебе, тем больше я презираю тебя.
Роза и Жозефина ответили согласным бормотанием. Роза встала и посмотрела мне в лицо с яростью в глазах. Она потребовала отчета в том, что я собирался сделать с ними. Я сказал, что я собираюсь скоро покинуть их. Мое заявление, видимо, возмутило их. Они все одновременно заговорили. Голос Лидии возвысился над другими. Она сказала, что время уехать было еще предыдущей ночью, и что она возненавидела меня в тот момент, когда я решил остаться. Жозефина стала орать мне непристойности.
Я ощутил внезапное содрогание, встал и не своим голосом заорал им, чтобы они успокоились. Они с ужасом посмотрели на меня. Я попытался принять небрежный вид, но я сам испугался так же, как испугал их.
В этот момент в кухню вступила Горда, словно она скрывалась в передней комнате, ожидая, когда мы начнем драку. Она сказала, что предупреждала нас, чтобы мы не попались в сети друг друга. Я был вынужден рассмеяться над тем, что она журит нас, как детей. Она сказала, что мы обязаны уважать друг друга, что уважение среди воинов является очень деликатным предметом. Сестрички знали, как вести себя как воины друг с другом, то же делали Хенарос между собой, но стоит мне придти в одну из этих групп, или двум группам сойтись вместе, как все они игнорируют свое воинское знание и ведут себя, как недотепы.
Мы сели. Горда села около меня. После минутной паузы Лидия объяснила, что она боится, что я собираюсь сделать с ними то, что я сделал с Паблито. Горда засмеялась и сказала, что она никогда не позволит мне помогать кому-либо из них таким способом. Я сказал ей, что не могу понять, что я такое неправильно сделал с Паблито. Я не осознавал того, что я сделал, и если бы Нестор не рассказал мне, я бы никогда не знал, что я фактически подтолкнул Паблито. Я даже спрашивал себя, случайно, не преувеличивал ли немного Нестор или, может быть, он ошибся.
Горда сказала, что свидетель не допустил бы такую глупую ошибку, тем более не преувеличил, и что свидетель является самым совершенным воином среди них.
– Маги не помогают друг другу так, как ты помог Паблито, – продолжала она. – ты вел себя, как человек с улицы. Нагваль научил нас всех быть воинами. Он говорил, что воин не имеет сочувствия ни к кому. Для него иметь сочувствие значило, что ты желаешь, чтобы другой человек был похож на тебя, был в твоей шкуре, и ты протягивал ему руку помощи как раз для этой цели. Ты сделал это с Паблито. Самая трудная для воина вещь в мире – предоставить других самим себе. Когда я была толстая, я беспокоилась, что Лидия и Жозефина едят недостаточно. Я боялась, что они заболеют и умрут от недоедания. Я не щадила сил, чтобы откармливать их, и я имела самые лучшие намерения. Безупречность воина состоит в том, чтобы предоставить их самим себе и поддерживать их в том, что они являются безупречными воинами.
– А что, если они не являются безупречными воинами?
– Тогда твой долг – быть безупречным самому и не говорить ни слова, – ответила она. – Нагваль сказал, что только маг, который видит и является бесформенным, может позволить себе помогать кому-либо. Вот почему он помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь же ты, что ты можешь ходить всюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им.
Дон Хуан поставил меня лицом к лицу с дилеммой, что я никаким способом не мог помогать моим близким существам. Фактически, согласно его мнению, каждое наше усилие помогать является произвольным актом, руководимым исключительно нашим своекорыстием.
Однажды я был вместе с ним в городе, я поднял улитку, которая лежала посреди тротуара, и бережно отнес ее под какой-то виноградный куст. Я был уверен, что если бы я оставил ее посреди тротуара, люди рано или поздно наступили бы на нее. Я думал, что убрав ее в безопасное место, я спас ее.
Дон Хуан указал, что мое допущение было неточным, потому что я не принял во внимание две важные возможности. Одна была та, что улитка, может быть, ускользнула от верной смерти, от яда на виноградных листьях, а другая возможность та, что улитка имела достаточно личной силы, чтобы пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас улитку, а только заставил ее утратить то, что она с таким трудом достигла.
Я захотел, конечно, положить улитку обратно туда, где я нашел ее, но он не позволил мне. Он сказал, что это была судьба улитки, что какой-то идиот пересечет ее путь и заставит ее прекратить ее продвижение. Если я оставлю ее там, куда я положил ее, она, может быть, будет в состоянии снова собрать достаточно личной силы, чтобы пойти туда, куда она собиралась пойти.
Я думал, что понял его мысль. Очевидно, я лишь поверхностно согласился с ней. Самой трудной вещью для меня было предоставить других самим себе.
Я рассказал им эту историю. Ла Горда погладила меня по спине.
– Мы все очень плохие, – сказала она. – мы все пятеро – ужасные люди, которые не хотят ничего понимать. Я освободилась от большей части своей безобразной стороны, но все еще не ото всей. Мы довольно туповатые и по сравнению с Хенарос мы упрямые и апатичные. Хенарос, со своей стороны, все похожи на Хенаро, в них очень мало ужасного.
Сестрички согласно кивнули головой.
– Ты самый безобразный среди нас, – сказала мне Лидия. – Я думаю, что мы не такие уж плохие по сравнению с тобой. Ла Горда захихикала и легко стукнула мою ногу, словно велела мне согласиться с Лидией. Я так и сделал, и все они засмеялись, как дети.
Мы долго пребывали в молчании.
– Я подхожу теперь к концу того, что я должна рассказать тебе, – внезапно сказала ла Горда.
Она заставила нас всех встать. Она сказала, что они собираются показать мне стойку воинов-толтеков. Лидия стала справа от меня, лицом ко мне. Она схватила мою правую руку своей правой рукой ладонью к ладони, но не переплетая пальцев. Затем она просунула свою руку прямо над локтем своей левой руки и прижала меня плотно к своей груди. Жозефина сделала то же самое слева от меня. Роза стала лицом к лицу со мной, просунула свои руки под моими подмышками и схватила меня за плечи. Ла Горда зашла сзади меня и схватила меня за пояс, переплетя свои пальцы над моим пупком.
Все мы были примерно одного и того же роста и они смогли прижать свои головы к моей голове. Ла Горда заговорила позади моего левого уха очень мягко, но достаточно громко, чтобы все мы слышали ее. Она сказала, что все мы попытаемся перенести наше второе внимание в место силы Нагваля без вмешательства кого или чего бы то ни было. На этот раз не было учителя, чтобы помочь нам или олли, чтобы пришпорить нас. Мы собираемся отправиться туда просто силой нашего внимания.
У меня возникло неодолимое побуждение спросить ее, что я должен делать. Она сказала, что я должен позволить своему второму вниманию сфокусироваться на том, что я пристально созерцал.
Она объяснила, что та особая позиция, в которой мы находимся, является толтекским расположением силы. Я был в данный момент центром и связующим звеном четырех сторон света. Лидия была востоком, оружием, которое воин-толтек держит в своей правой руке; Роза была севером, щитом, заслоняющим воина впереди, Жозефина была западом, ловцом духа, который воин держит в своей левой руке, а ла Горда была югом, корзиной, которую воин несет на спине и где он держит свои объекты силы. Она сказала, что естественной позицией каждого воина является обратиться лицом к северу, т.к. он должен держать оружие, восток, в своей правой руке. Однако направление, в котором мы должны обратиться лицом, было югом, слегка в сторону от востока, таким образом действие силы, которое Нагваль оставил нам для выполнения, заключалось в перемене направления.
Она напомнила мне, что одна из первых вещей, которую Нагваль сделал с нами, было повернуть наши глаза лицом к юго-востоку. Это был способ, которым он завлек наше второе внимание для выполнения дела, которое мы сейчас намереваемся сделать. Было две возможности выполнить это дело. Одна заключалась в том, что все мы развернулись лицом к востоку, используя меня в качестве оси, и таким способом переменили базисное значение и функцию каждого из нас. Лидия стала бы западом, Жозефина – востоком, Роза – югом, а она – севером. Другая возможность состояла в том, чтобы мы изменили свое направление и обратились лицом к югу, не поворачиваясь вокруг. Это была альтернатива силы и она была связана с приведением в действие нашего второго лица.
Я сказал ла Горде, что не понимаю, что такое наше второе лицо. Она сказала, что Нагваль поручил ей попытаться собрать воедино второе внимание каждого из нас, и что каждый воин-толтек имеет два лица и смотрит лицом в двух противоположных направлениях. Второе лицо было вторым вниманием.
Ла Горда внезапно отпустила свою хватку. Все другие сделали то же самое. Она снова села и показала мне жестом сесть около нее. Сестрички остались стоять. Ла Горда спросила, все ли мне ясно. Мне было ясно и в то же самое время не было ясно. Прежде, чем я успел сформулировать вопрос, она выпалила, что одна из последних вещей, которую Нагваль поручил сказать мне, заключается в том, что я должен изменить свое направление, суммируя свое второе внимание с их и включая лицо силы, чтобы увидеть, что находится позади меня.
Ла Горда встала и пригласила меня следовать за ней. Она повела меня к двери комнаты. Она мягко толкнула меня в их комнату. Когда я переступил порог, Лидия, Роза, Жозефина и она присоединились ко мне, а затем ла Горда закрыла дверь.
В комнате было очень темно. Казалось, что в ней не было никаких окон. Ла Горда взяла меня за руку и поместила меня, по-моему, в центре комнаты. Все они окружили меня. Я вообще не мог видеть их; я мог только ощущать, что они расположились с четырех сторон от меня.
Спустя некоторое время мои глаза стали привыкать к темноте. Я смог увидеть, что комната имеет два окна, которые были закрыты ставнями. Через них просачивалось немного света, и я смог различить всех. Затем все они обхватили меня таким же способом, как делали это несколькими минутами раньше, и совершенно в унисон, поместили свои головы около моей. Я мог ощущать их горячее дыхание со всех сторон вокруг меня. Я закрыл глаза, чтобы произвести образ своего созерцания. Я не мог сделать этого. Я ощущал себя очень утомленным и сонным. Мои глаза ужасно зудели, я хотел потереть их, но Лидия и Жозефина крепко держали мои руки.

Мы пробыли в этой позиции очень долго. Моя усталость была невыносимой и я, наконец, обмяк. Я подумал, что мои колени не выдержали. У меня было ощущение, что я рухну на пол и прямо там засну. Фактически подо мной не было ничего. Когда я осознал это, у меня возник такой интенсивный страх, что я мгновенно и полностью пробудился, однако сила, большая, чем мой страх, толкала меня обратно в то сонное состояние. Я сдался. Я плыл вместе с ними, как воздушный шар. Было так, словно я заснул, видел сон и в этом сне я видел серию несвязанных образов. Мы больше не были в темноте их комнаты. Было так много света, что он слепил меня. Временами я мог видеть лицо Розы напротив моего; уголком глаза я мог также видеть лица Лидии и Жозефины. Я мог ощущать их лбы, плотно прижатые к моим ушам. А затем образ менялся и вместо этого я видел лицо ла Горды напротив моего. Каждый раз, когда это случалось, она прикладывала свой рот к моему и дышала. Мне это очень не понравилось. Какая-то сила во мне пыталась высвободиться. Я ощутил ужас. Я попытался оттолкнуть всех их от себя. Чем сильнее я пытался, тем сильнее они держали меня. Это убедило меня, что ла Горда вовлекла меня в трюк и в конце концов заведет меня в глубокую западню, но в противоположность остальным ла Горда была безупречным артистом. Мысль, что она направляла меня безупречной рукой, доставила мне облегчение. В один из моментов я не стал больше бороться. Мне стало любопытно, когда наступит моя смерть, которую я считал неизбежной, и я опустился. Тут я испытал несравнимую радость, избыток чувств, которые, как я думал, были предвестником моего конца, если не самой смертью. Я притянул Лидию и Жозефину еще ближе к себе. В этот момент ла Горда была впереди меня. Меня не беспокоило, что она дышала в мой рот; фактически я был удивлен, что она прекратила это. В тот же момент все они прекратили так же прижимать свои головы к моей. Они начали оглядываться и тем самым освободили также и мою голову. Я мог двигать ею. Лидия, ла Горда и Жозефина были так близко от меня, что я мог видеть только через щель между их головами. Я не мог сообразить, где мы находимся. В одном я был уверен – мы не стоим на земле. Мы были в воздухе. Другое, что я знал наверняка, это что наш порядок изменился. Лидия была слева от меня, а Жозефина справа. Лица ла Горды а также Лидии и Жозефины были покрыты потом. Розу я мог только ощущать позади себя. Я мог видеть ее руки, выходящие из-под моих подмышек и держащие мои плечи.
Ла Горда что-то говорила, что я не мог расслышать. Она произносила свои слова очень медленно, словно желая мне дать возможность прочесть по ее губам, но мое внимание было захвачено деталями ее рта. В какой-то момент я ощутил, что они четверо движут меня, они неторопливо раскачивали меня. Это вынудило меня уделить внимание беззвучным словам ла Горды. На этот раз я отчетливо прочел по ее губам. Она велела мне повернуться вокруг. Я попытался, но моя голова, казалось, была закреплена. Я ощутил, что кто-то кусает мои губы. Я взглянул на ла Горду. Она не кусала меня, но она смотрела на меня, когда произносила ртом свою команду мне повернуть голову. Когда она говорила, я также ощущал, что она фактически лижет все мое лицо или кусает мои губы и щеки.
Лицо ла Горды было как-то искажено. Оно выглядело большим и желтоватым. Я подумал, что, по-видимому, потому, что все вокруг было желтоватым, на ее лице отражалось это сияние. Я мог почти слышать, как она приказывает мне повернуть голову вокруг. В конце концов беспокойство, которое мне причиняло покусывание, заставило меня встряхнуть голову. И внезапно звук голоса ла Горды стал ясно слышен. Она была позади меня и кричала на меня, чтобы я повернул свое внимание вокруг. Роза лизала мое лицо. Я оттолкнул ее от своего лица своим лбом. Роза плакала. Ее лицо было покрыто потом. Я мог слышать голос ла Горды позади себя. Она сказала, что я опустошил их, борясь с ними, и что она не знает, что делать, чтобы уловить наше первоначальное внимание. Сестрички скулили.
Мои мысли были кристально ясными. Однако мои рациональные процессы не были дедуктивными. Я знал все быстро и непосредственно, причем в моем уме не было никаких сомнений. Например, я непосредственно знал, что я снова должен впасть в сон и что это заставит нас опуститься вниз. Но я также знал, что я должен позволить им привести нас к их дому. Здесь я был беспомощен. Если я мог вообще сфокусировать свое второе внимание, то это должно происходить на одном и том же месте в Северной Мексике, которое дал мне дон Хуан. Я всегда был способен представить его себе в уме, как нечто другое в мире. Я не решился воспроизвести это видение. Я знал, что там нам будет конец.
Я подумал, что я должен рассказать ла Горде то, что я знаю, но я не мог говорить. Тем не менее какая-то часть меня знала, что она поняла. Я полностью вверился ей и за считанные секунды впал в сон. В своем сне я смотрел на кухню в их доме. Там были Паблито, Нестор и Бениньо. Они выглядели чрезвычайно большими и сияли. Я не мог фокусировать свои глаза на них, потому что между ними и мной была пелена прозрачного пластичного материала. Затем я осознал, что было так, словно я гляжу на них через оконное стекло, в то время, как кто-то поливает стекло водой. Наконец, стекло разбилось вдребезги и вода попала мне в лицо.
Паблито поливал меня из бадьи, Нестор и Бениньо также стояли здесь. Ла Горда, сестрички и я лежали на земле во дворе позади дома. Хенарос поливали нас водой из бадей.
Я вскочил на ноги. Либо холодная вода, либо необычное переживание, через которое я только что прошел, придали мне бодрости. Ла Горда и сестрички надели новую одежду, которую Хенарос, должно быть, разложили на солнце. Моя одежда также была аккуратно разложена на земле. Я переоделся, не говоря ни слова. Я испытывал своеобразное ощущение, которое, по-видимому, сопутствовало фокусированию второго внимания: я не мог говорить, или, скорее, я мог бы говорить, но не хотел. Мой живот был расстроен. Ла Горда, по-видимому, почувствовала это и мягко потянула меня на площадку у задней части забора. Мне стало плохо. Ла Горда и сестрички испытывали то же самое.
Я вернулся на кухонную площадку и умыл лицо. Холодная вода, кажется, восстановила мое самочувствие. Паблито, Нестор и Бениньо сидели вокруг стола. Паблито принес с собой свой стул. Он встал и пожал мне руку. Затем то же самое сделали Нестор и Бениньо, к ним присоединились ла Горда и сестрички.
Казалось, со мною было что-то неладно. Мои уши гудели, я чувствовал головокружение. Жозефина встала и схватилась за Розу, чтобы опереться. Я повернулся к ла Горде, чтобы спросить, что делать. Лидия падала спиной на скамейку. Я подхватил ее, но ее вес увлек меня и я упал вместе с ней.
Со мной, должно быть, случился обморок. Внезапно я очнулся. Я лежал на соломенном мате в передней комнате. Лидия, Роза и Жозефина спали рядом со мной. Мне пришлось проползти над ними, чтобы встать. Я задел их, но они не проснулись. Я вышел в кухню. Ла Горда вместе с Хенарос сидела за столом.
– Добро пожаловать обратно, – сказал Паблито.
Он добавил, что ла Горда проснулась незадолго до меня. Я ощущал, что я снова был своим прежним «я». Я был голоден. Ла Горда дала мне миску с едой. Она сказала, что они уже поели. После еды я чувствовал себя превосходно во всех отношениях, за исключением того, что я не мог думать, как обычно. Мои мысли чрезвычайно утихомирились. Мне не понравилось это состояние. Тут я заметил, что было уже далеко за полдень. У меня появилось внезапно побуждение бежать на месте лицом к солнцу, так, как меня обычно заставлял делать дон Хуан. Я встал и ла Горда присоединилась ко мне. По-видимому, у нее возникла та же самая идея. В результате этих движений я вспотел. Я очень быстро запыхался и вернулся к столу. Ла Горда последовала за мной. Мы снова сели. Хенарос глазели на нас. Ла Горда вручила мне мой блокнот.
– Нагваль собирается здесь умереть, – сказала она.
В тот момент, когда она говорила, на меня лавиной нахлынули обратно мои мысли. Это, должно быть, отразилось на выражении моего лица, потому что Паблито обнял меня и то же сделали Нестор и Бениньо.
– Нагваль собирается жить! – громко сказал Паблито.
– Ла Горда, казалось, тоже обрадовалась. Она потерла свой лоб в жесте облегчения. Она сказала, что я чуть не убил всех их и самого себя своей ужасной склонностью индульгировать.
– Фокусировать второе внимание – не шутка, – сказал Нестор.
– Что случилось с нами, Горда? – спросил я.
– Мы потерялись, – сказала она. – ты начал индульгировать в своем страхе и мы потерялись в той безбрежности. Мы больше не могли фокусировать свое внимание тоналя. Но мы успешно связали наше второе внимание с твоим, и ты имеешь теперь два лица.
В этот момент в кухню вошли Лидия, Роза и Жозефина. Они улыбались и казались такими же свежими и бодрыми, как всегда. Они взяли себе еды. Они сели и пока они ели, никто не произнес ни слова. В тот момент, когда последняя из них окончила есть, ла Горда продолжала говорить с того места, на котором она остановилась.
– Теперь ты воин с двумя лицами. Нагваль сказал, что все мы должны иметь два лица, чтобы благополучно пребывать в обоих вниманиях. Он и Хенаро помогли нам собрать наше второе внимание и повернули нас вокруг так, чтобы мы могли быть обращенными лицом в двух направлениях, но они не оказали помощи тебе, потому что для того, чтобы быть настоящим Нагвалем, ты должен только сам провозгласить свою силу. Тебе еще далеко до этого, но позволь сказать, что теперь ты не ползаешь, а ходишь прямо, а когда ты восстановишь свою полноту и потеряешь свою человеческую форму, ты будешь парить.
Бениньо сделал жест рукой, изображая летящий самолет и имитировал рев двигателя своим гудящим голосом. Звук был поистине оглушительным.
Все засмеялись, сестрички, по-видимому, были в восторге.
До этого момента я вполне осознавал, что было уже далеко за полдень. Я сказал ла Горде, что мы, должно быть, проспали несколько часов, потому что мы вошли в их комнату перед полуднем. Она сказала, что мы вообще долго не спали, что большую часть времени мы были потеряны в другом мире и что Хенарос по-настоящему были испуганы и подавлены, потому что они ничего не могли сделать, чтобы вернуть нас.
Я повернулся к Нестору и спросил его, что в действительности делали или видели они, когда мы были ушедшими. Он внимательно взглянул на меня, прежде чем ответить.
– Мы принесли немного воды во двор, – сказал он, указывая на некоторые пустые бочки из-под масла. – затем вы все приковыляли во двор и мы вылили воду на вас, вот и все.
– Мы вышли из комнаты? – спросил я его.
Бениньо громко засмеялся. Нестор взглянул на ла Горду, словно спрашивая разрешения или совета.
– Мы вышли из комнаты? – спросила ла Горда.
– Нет, – ответил Нестор.
Ла Горда, кажется, жаждала узнать так же, как и я, и это встревожило меня. Она даже уговаривала Нестора рассказывать.
– Вы пришли из ниоткуда, – сказал Нестор. – я должен сказать, что это было страшно. Все вы были похожи на туман. Паблито увидел вас первым. Вы, может быть, были во дворе долго, но мы не знали, где искать вас. Затем Паблито завопил, и все мы увидели вас. Мы никогда не видели ничего подобного.
– На что мы были похожи? – спросил я.
Хенарос взглянули друг на друга. Наступило невыносимо долгое молчание. Сестрички уставились на Нестора, раскрыв рты.
– Вы были похожи на клочья тумана, зацепившиеся за паутину, – сказал Нестор. – когда мы вылили воду на вас, вы снова стали твердыми.
Я хотел, чтобы он продолжал рассказывать, но ла Горда сказала, что осталось очень мало времени, потому что я должен уехать в конце дня, а у нее еще есть, что рассказать мне. Хенарос встали и пожали руки сестричкам и ла Горде. Они обняли меня и сказали мне, что им потребуется всего лишь несколько дней, чтобы приготовиться к отъезду. Паблито положил свой стул в перевернутом виде себе на спину. Жозефина побежала на площадку около кухонной плиты, подняла сверток, который они принесли из дома доньи Соледад, и поместила его между ножками стула Паблито, который оказался идеальным приспособлением для переноски.
– Так как ты идешь домой, то ты свободно можешь взять вот это, – сказала она. – это принадлежит тебе, во всяком случае.
Паблито пожал плечами и передвинул стул, чтобы уравновесить груз.
Нестор дал Бениньо сигнал взять сверток, но Паблито не позволил им.
– Все в порядке, – сказал он. – я прекрасно могу быть в роли осла, пока несу этот проклятый стул.
– Почему ты носишь его, Паблито? – спросил я.
– Я должен копить свою силу, – ответил он. – я не могу ходить везде, сидя на чем попало. Кто знает, какая ползающая дрянь сидела там передо мной?
Он захохотал и потряс плечами, заставив сверток качаться.
После ухода Хенарос ла Горда объяснила мне, что Паблито начал свое ненормальное выкаблучивание со стулом, чтобы подразнить Лидию. Он не хотел сидеть там, где сидела она, но его заносит на поворотах, и т.к. он любит индульгировать, то теперь он не сидит нигде, за исключением своего стула.
– Он способен нести его через всю жизнь, – сказала мне ла Горда с большой уверенностью. – он почти так же плох, как ты. Он – твой партнер; ты будешь нести свой блокнот через всю жизнь, а он будет нести свой стул. Какая здесь разница? Оба вы индульгируете больше, чем остальные из нас.
Сестрички окружили меня и засмеялись, хлопая меня по спине.
– Очень трудно войти в наше второе внимание, – продолжала ла Горда, – а овладеть им, индульгируя так, как ты, еще труднее. Нагваль сказал, что ты должен знать, как трудно это овладение, лучше всех нас. С помощью его растений силы ты научился входить очень далеко в тот другой мир. Вот почему сегодня ты тянул нас так сильно, что мы чуть не умерли. Мы хотели собрать наше второе внимание на месте Нагваля, а ты погрузил нас в нечто такое, чего мы не знаем. Мы не готовы для этого, но и ты не готов. Впрочем, ты ничего не можешь с собой поделать, растения силы сделали тебя таким. Нагваль был прав: все мы должны помогать тебе сдерживать твое второе внимание, а ты должен помогать нам выталкивать наше. Твое второе внимание может зайти очень далеко, но оно бесконтрольно; наше может пройти только маленький кусочек, но мы имеем абсолютный контроль над ним.
Ла Горда и сестрички, одна за другой, рассказали мне, каким пугающим было переживание быть потерянным в другом мире.
– Нагваль рассказывал мне, – продолжала ла Горда, – что когда он собирал твое второе внимание с помощью своего дыма, ты сфокусировал его на комаре, и тогда маленький комар стал для тебя стражем другого мира.
Я сказал ей, что это было верно. По ее просьбе я описал им переживание, которое дон Хуан заставил меня испытать. С помощью его курительной смеси я воспринял комара, как ужасающее чудовище высотой в 100 футов, которое двигалось с невероятной скоростью и ловкостью. Безобразность этого создания была отвратительной, и тем не менее, в нем было внушительное величие.
Я также не имел способа уложить это переживание в свою рациональную схему вещей. Единственной опорой для моего интеллекта была моя глубокая уверенность, что одним из эффектов психотропной курительной смеси было вызвать у меня галлюцинации насчет величины комара.
Я представил им, особенно ла Горде, свое рациональное и причинно-обусловленное объяснение того, что имело место. Они засмеялись.
– Здесь нет галлюцинаций, – сказала ла Горда твердым тоном. – если кто-то неожиданно видит что-то отличное, что-то, чего раньше не было, то это потому, что второе внимание этого человека собралось и он фокусирует его на чем-то. Так вот, то, что собирает внимание этого человека, может быть чем угодно – это может быть спиртной напиток, или может быть сумасшествие, или может быть курительная смесь Нагваля.
Ты увидел комара, и он стал стражем другого мира для тебя. А знаешь ли ты, что такое другой мир? Тот другой мир – это мир нашего второго внимания. Нагваль думал, что, может быть, твое второе внимание было достаточно сильным, чтобы пройти стража и войти в тот мир. Но оно не было сильным. Если бы оно было сильным, ты мог бы войти в тот мир и никогда не вернуться. Нагваль сказал мне, что он приготовился следовать за тобой. Но страж не позволил тебе пройти и чуть не убил тебя. Нагваль вынужден был прекратить заставлять тебя фокусировать твое второе внимание с помощью его растений силы, потому что ты мог фокусироваться только на устрашающей стороне вещей. Вместо этого он заставил тебя делать сновидение, чтобы ты мог собрать его другим способом. Но он был уверен, что твое сновидение также будет устрашающим. Он ничего не мог поделать с этим. Ты следовал по его стопам, а он имел ужасающую, устрашающую сторону.
Они пребывали в молчании. Было так, словно они ушли в свои воспоминания.
Ла Горда сказала, что Нагваль указал мне однажды на одно очень специальное красное насекомое в горах в его родных краях. Она спросила, помню ли я его.
Я помнил его. Несколько лет тому назад дон Хуан взял меня в неизвестную мне местность в горах Северной Мексики. С крайней осторожностью он показал мне каких-то красных насекомых размером с божью коровку. Их спины были блестяще-красными. Я хотел опуститься на землю и изучить их, но он не позволил мне. Он сказал мне, что я должен наблюдать их, не устремляя пристального взгляда, пока я не запомню их форму, потому что я обязан помнить их всегда. Затем он объяснил некоторые замысловатые детали их поведения, причем это звучало у него, как метафора. Он рассказал мне о произвольной значимости наших наиболее лелеямых нравов. В подтверждение этого он указал на некоторые нравы этих насекомых и противопоставил их нашим. Это сравнение заставило значимость наших верований выглядеть смешной.
– Как раз перед тем, как он и Хенаро ушли, – продолжала ла Горда, – Нагваль взял меня в то место в горах, где обитают эти маленькие жучки. Я уже была там однажды, и другие тоже. Нагваль убедился, что все мы знаем этих маленьких созданий, хотя он никогда не позволял нам пристально созерцать их.
Когда я была там вместе с ним, он сказал мне, что делать с тобой и что я должна рассказать тебе. Я уже рассказала тебе большую часть того, что он просил меня сообщить тебе, кроме этой последней вещи. Она связана с тем, о чем ты спрашиваешь каждого: где находятся Нагваль и Хенаро. Сейчас я скажу тебе в точности, где они. Нагваль сказал, что ты поймешь это лучше, чем любой из нас. Никто из нас никогда не видел стража. Никто из нас никогда не был в том зеленовато-желтом мире, где он обитает. Ты – единственный из нас, кто испытал все это.
Нагваль сказал, что он последовал за тобой в тот мир, когда ты сфокусировал свое внимание на страже. Он намеревался уйти туда вместе с тобой, может быть, навсегда, если бы ты был достаточно силен, чтобы пройти. Именно тогда он впервые узнал о мире тех маленьких красных букашек. Он сказал, что их мир был самой прекрасной и совершенной вещью, какую можно вообразить. Поэтому, когда пришло время ему и Хенаро покинуть этот мир, они собрали все свое второе внимание и сфокусировали его на том мире. Затем Нагваль открыл трещину, как ты сам свидетельствовал, и они проскользнули через нее в тот мир, где они ожидают нас, чтобы мы присоединились к ним когда-нибудь. Нагваль и Хенаро любили красоту, они пошли туда исключительно ради наслаждения.

Она взглянула на меня. Мне нечего было сказать. Она была права, говоря, что сила должна сама назначить время для ее откровений, чтобы они были эффективными. Я ощущал муку, которую я не мог выразить. Было так, как будто я хотел плакать, и тем не менее, я не был печальным и грустным. Я страстно жаждал чего-то невыразимого, но эта страсть не была моей. Подобно моим ощущениям и чувствованиям, которые были у меня с момента приезда, она была чужда мне.
Мне на ум пришли утверждения Нестора об Элихио. Я пересказал ла Горде, что он говорил, и она попросила изложить им видения во время моего путешествия между тоналем и нагвалем, которые были у меня после прыжка в пропасть. Когда я закончил, все они казались испуганными. Ла Горда немедленно выделила мое видение купола.
– Нагваль сказал нам, что наше второе внимание когда-нибудь сфокусируется на этом куполе, – сказала она. – в тот день мы будем целиком вторым вниманием, точно так же, как Нагваль и Хенаро, в тот день мы присоединимся к ним.
– Ты имеешь в виду, Горда, что мы пойдем такими, каковы мы есть? – спросил я.
– Да, мы пойдем такими, каковы мы есть. Тело – это первое внимание, внимание тоналя. Когда оно становится вторым вниманием, оно просто входит в другой мир. Прыжок в пропасть на некоторое время собрал все твое второе внимание. Но Элихио был сильнее и его второе внимание было сфокусировано этим прыжком. Вот что случилось с ним, а он был в точности таким же, как все мы. Однако нет способа говорить о том, где он находится. Даже сам Нагваль не знал. Но если он где-то находится, то он в том куполе. Или он переходит от одного видения к другому, может быть, на протяжении целой вечности.
Ла Горда сказала, что в своем путешествии между тоналем и нагвалем я подтвердил в большом масштабе возможность того, что все наше существо становится целиком вторым вниманием, а в значительно меньших масштабах – когда я сегодня довел всех их до затерянности в мире этого внимания, а также когда она транспортировала нас всех на полмили, чтобы удрать от олли. Она добавила, что Нагваль оставил нам в качестве их вызова проблему – способны мы или нет развить свою волю, или силу своего второго внимания, чтобы фокусироваться неограниченно на всем, на чем мы захотим.
Мы некоторое время молчали. Кажется, мне было пора уезжать, но я не мог двинуться. Мысль о судьбе Элихио парализовала меня. Очутился ли он в куполе нашей встречи, или задержался в необъятности – образ его путешествия был сводящим с ума. Мне не составляло никакого труда представить его, потому что у меня был опыт моего собственного путешествия.
Другой мир, на который дон Хуан ссылался, практически, с момента нашей встречи, всегда был метафорой, смутным способом наклеить ярлык на некоторое перцептуальное искажение или, в лучшем случае, способом говорить о некоторых неопределимых состояниях существования. Хотя дон Хуан заставил меня воспринимать неописуемые черты мира, я не мог рассматривать свои переживания, как нечто, стоящее по ту сторону игры моего восприятия, своего рода управляемого миража, который ухитрился он меня испытать, или посредством психотропных растений, или путем средств, которые я не мог рационально проследить. Каждый раз, когда это случалось, я заслонялся, как щитом, мыслью, что единство «меня», которого я знал и с которым был знаком, было лишь временно вытеснено. Когда это единство восстанавливалось, мир неизбежно снова становился убежищем для моего незыблемого рационального «я». Замысел, который ла Горда открыла своим откровением, был ужасающ.
Она встала и стащила меня со скамейки. Она сказала, что я должен уехать до наступления сумерек. Все они прошли вместе со мной к моей машине и мы попрощались.
Ла Горда дала мне последнее приказание. Она сказала мне, что, когда я вернусь, я должен ехать прямо к дому Хенарос.
– Мы не должны тебя видеть, пока ты не будешь знать, что делать, – сказала она с лучезарной улыбкой. – но не задерживайся слишком долго.
Сестрички кивнули.
– Эти горы не собираются позволить нам оставаться здесь чересчур долго, – сказала она, и легким движением подбородка указала на зловещие обветренные холмы по ту сторону долины.
Я задал ей еще один вопрос. Я хотел знать, имеет ли она хоть какое-нибудь понятие о том, куда Нагваль и Хенаро пойдут после того, как мы осуществим наше свидание. Она подняла глаза к небу, подняла руки и сделала ими неописуемый жест.