Об обычае ухода из жизни скандинавских женщин после смерти мужа

Есть ряд эпизодов в скандинавской литературе, где погребение в корабле сопровождалось человеческими жертвоприношениями, и в описании сожжения на Волге в десятом веке мы имеем яркий и подробный рассказ о сатти. Есть некоторое поразительное сходство описания Ахмеда (ибн Фазлана) с сатти (самосожжением вдов), проводившимися в Индии и на острове Бали в сравнительно недавние времена:

Между смертью мужчины и сожжением женщины проходит немало времени, так как последние умирают на похоронной церемонии, происходящей позже; жены и наложницы покойного имеют возможность выбрать, станут ли они умирать с господином, но как только выбор сделан, они не могут отыграть назад; женщина, добровольно решившая умереть, до дня сожжения рассматривается как привилегированное лицо; жертву поощряет подчёркивание её статуса в качестве жены своего господина в следующем мире - и, кстати, использование одурманивающих препаратов перед смертью.

Были ли такие же церемонии когда-либо известны в Скандинавии? И в чём их изначальное значение? По данным археологии известно, что сатти практиковалось в Северной Европе кельтскими народами;.. В Скандинавии есть подходящие эпизоды из бронзового века и, возможно, также примеры из Эпохи Викингов, хотя сами по себе они вряд ли убедительны.

Обратившись к свидетельству литературы, мы, тем не менее, нашли отрывок из Книги с Плоского острова, где практика сатти описывается как продолжавшаяся в Швеции в исторические времена. Мы говорим о браке Ауд, дочери Хакона, с королём Швеции Эриком в его старческом возрасте, и летописец добавляет:

В это время Сигрид Гордая оставила короля Эрика, и люди говорили, он чувствовал себя опозоренным её поведением: ведь в Швеции, фактически, считалось законом, что если умер король, королеву следует положить в курган рядом с ним, и она знала, что король посвятил себя Одину ради победы, когда находился в распре со своим родичем Стирбьёрном, и не должен был прожить долго. (Flateyjarbyk: Сага об Олаве Трюгвассонге, I, 63, стр. 88).

Сигрид Гордая - историческое лицо; она вышла замуж за Эрика Победоносного, упомянутого здесь конунга Швеции примерно 980-995 гг.; одно время была невестой Олафа Трюггвасона, пока они не поссорились из-за религиозных вопросов, и в результате она вместо этого вышла замуж за его соперника Свейна Датского (Вилобородого). Она способствовала смерти Олафа, которого никогда не простила, в 1000 г. н.э., и, возможно, жила достаточно долго, чтобы сопровождать мужа в Англию, где тот умер в 1014 г. и был сменен её пасынком Кнутом. Связь этого предания со столь хорошо известной личностью в такое относительно позднее время представляет, таким образом, большой интерес.

В рассказе о похоронах Бальдра, который я цитировала ранее, следует вспомнить, что сердце жены Бальдра разбилось от печали, и её сожгли вместе с мужем. Это звучит как воспоминание о добровольной смерти жены на похоронах мужа, и свидетельство Саг о Древних временах усиливает это впечатление. В Саге о Хёрваре и Хейдреке (Hervarar Saga, III) и Саге об Одде Стреле (Örvar-Odds Saga, XV) есть две разных записи об одном происшествии: смерти Ингеборг, услышавшей, что её суженый Хьялмар убит в сражении. Второе описание более полное; здесь девушка замертво падает на стул, когда Одд приносит ей кольцо Хьялмара и его последнее послание, и "затем Одд разразился смехом и сказал: “Теперь они насладятся в смерти тем, что не могли иметь в жизни”. В отличие от этого, текст из Саги о Хёрваре и Хейдреке заходит дальше и позволяет Ингеборг убить себя. В той же саге имеется инцидент с женой конунга Харальда, которая, когда её отец погиб в бою и стал жертвой Одину, повесилась в храме Дис (VII). В Саге о Сёрли Сильном (Sörla Saga Sterka, XIV) повторяется тот же мотив; здесь королева Хальвдана умерла от горя при известии о смерти мужа, и её похоронили вместе с ним. Саксон Грамматик дает нам два примера: первый - это Гуннхильд, погибшая вслед за Асмундом "пресекла собственную жизнь мечом, выбирая лучше последовать за своим господином в смерти, чем покинуть его при жизни". Соответственно, её похоронили вместе с ним, но Саксона не слишком впечатлил этот акт преданности: он замечает "там лежит Гуннхильд, гораздо красочнее обняв своего господина в гробу, чем делала это в постели". Другой - более волнующий пример - Сигню, которая убивает себя и вынуждает своих служанок сделать то же самое сразу после повешения её любовника Хагбарда. Здесь примечательно, что метод, выбранный для женщин - удушение, дом был подожжён, а их последнее действие перед смертью - выпить чашу вина. Все эти особенности церемонии присутствовали у Ахмеда… В отрывке из Саксона Хагбарда не убивают до тех пор, пока не умерли женщины, потому что он уговорил палача повесить вначале свою накидку, чтобы проверить, достаточно ли будет верна его невеста, чтобы умереть с ним; вид пламени, вспыхивающего в её доме, говорит ему, что она не нарушила обещание, и он произносит вису, которая, хотя и запутана Саксонской тяжеловесной латынью, тем не менее, выглядит содержащей аллюзию на некую будущую жизнь, где они будут вместе:

Unus erit finis, unus post federa nexus,
Nec passim poterit prima perire Venus.
Felix, qui tanta merui consorte iuuari,
Nec male Tartareos solus adire deos.
Ergo premant medias subiecta tenacula fauces;
Nil, nisi quod libeat, pena suprema feret,
Cum restaurande Veneris spes certa supersit,
Et mors delicias mox habitura suas.
Axis uterque iuuat; gemino celebrabitur orbe
Vna aninia requies, par in amore fides.

(Для нас двоих один конец; едины узы нашей клятвы;
не погибнет наша первая любовь бесцельно.
Счастлив я обрести такую супругу;
не спущусь я позорно одиноким к богам Тартара.
И пускай давящие узы сжимают меня за средину горла;
последняя мука принесёт только счастье,
ведь несомненна надежда остаться с той же любовью,
и смерть должна иметь свою радость.
В каждом мире есть счастье,
и в обеих землях получит ли вечный покой наших соединённых душ славу,
равную нашей верности в любви.)

Однако описание, которое, кажется, наиболее схожим со свирепым великолепием истории Ахмеда, - это рассказ о сожжении Сигурда и Брюнхильд в Поэтической Эдде, с которой кажется скопированной история в Саге о Вёльсунгах. В нём Брюнхильд умоляет Гуннара построить столь широкий погребальный костер для героя, чтобы Сигурд и те, кто умрёт с ним, легко могли лежать бок о бок. Всё нужно украсить, говорит она, дорогостоящей тканью, и щитами, и телами многих убитых, ибо она сама будет лежать рядом с Сигурдом лишь с мечом между ними, как когда-то они делили брачное ложе. Их свита также не будет убогой, пять рабынь и восемь слуг, что росли с ней с детства, отправятся следом, разделят место последнего покоя несчастных влюблённых.

Наконец, ещё в одном стихотворении, "Вторая песнь о Хельги Убийце Хендинга", у нас есть сцена, где Сигрун входит в могильный холм мужа и снова соединяется с ним в смерти; здесь, кажется, встретились и смешались множество различных концепций, переплавленных поэтическим воображением, но в словах Хельги, когда он приветствует жену, снова вернувшуюся в семейный круг, - эхо некогда истовой и жизненно важной веры, которая кажется оживляющей многие из этих историй:

Будем мы пить драгоценный напиток,
хотя утрачена нами любовь на земле;
не следует петь песнопения горя,
хоть обширна рана в моей груди;
теперь наша дева закрыта в кургане,
подруга героя со мной, своим мужем!

И теперь ты спишь в объятиях убитого
В кургане его, белая дочерь Хельги,
ещё живая, юная дочь королей....

За идеей жертвоприношения, практикуемого на похоронах, нужно, видимо, различать две различных идеи. Одна заключается в том, что имущество, отдаваемое мертвецу, животные и даже люди будут сопровождать его в следующей жизни; такую вера можно увидеть, например, в рассказе о смерти предводителя русов, в самоубийстве Сигню, в самоубийстве Брюнхильд; это заявлено словами Снорри, который приписывает происхождение веры учению Одина, и это чётко иллюстрируется другой, не упомянутой выше, историей о Сигурде Кольце (Хринге)…

Вторая идея, которую можно увидеть за обычаем жертвоприношения, как он описан в
литературе, заключается в том, что имущество дают умершему для использования в кургане, который мыслится как некий дом…

Как видно из скандинавской литературы, сатти представляется актом жертвоприношения; женщину убивают, чтобы она вместе с другим имуществом мертвеца могла принадлежать ему в другой жизни. Брюнхильд и Сигню желают смерти, потому что только с её помощью могут занять место жены, которое было заказано им в жизни. Опять же, в описании сатти у русов можно заметить, что любой из рабов, а не только законная супруга, может умереть, в то время как даже эмоционально ориентированный Ахмед делает акцент на смерти раба и говорит нам, что это может быть как мужчина, так и женщина, хотя на практике обычно последняя. Так что здесь снова отмечена идея, что, жертвуя собой, женщина зарабатывает право называть умершего мужем.

Несомненно, концепция раба, посланного служить мёртвому человеку, точнее, чем более возвышенная концепция верной супруги, умирающей вместе с мужем; для доказательства этого возникновения сатти на Востоке кажется нам достаточным. То же подтверждается ссылками на практику в скандинавской литературе: слуга, чтобы либо жить с покойником внутри гробницы, либо сопровождать его через пламя в другой мир. Но идея, что отдавшая жизнь, чтобы следовать за умершим, имеет право стать его женой в будущем мире, является очень значимой, и мы находим утверждение этого также в скандинавской литературе, поскольку из сравнительно немногих приведённых там примеров три женщины - Ингеборг, Сигню и Брюнхильд - не были замужем за мужчинами, с которыми они умерли, хотя желали быть. Короче, сатти, представленные в скандинавской литературе, производят впечатление логического продолжения идеи о будущей жизни, которую Снорри описывает нам в Саге об Инглингах, где заявляет, что это часть учения, привезенного в Швецию Одином.


Перевод Esgal эпизод из части II гл." Кремация и ингумация"