Книга. Карлос Кастанеда. Путешествие в Икстлан (читать онлайн)

— В течение дня ты должен много раз растягивать свое тело, — сказал он, — чем больше, тем
лучше. Но только после длинных периодов работы или длинных периодов отдыха.
— Что это за противника ты собираешься найти для меня? — спросил я.
— К несчастью, только окружающие нас люди являются стоящими противниками. Все другие
существа не имеют собственных желаний и нужно идти встречать их и выманивать. Окружающие
нас люди, напротив, злопамятны.
— Мы достаточно долго поговорили, — сказал дон Хуан резким тоном и повернулся ко мне, —
прежде, чем мы уйдем, ты должен сделать еще одну вещь, самую важную из всех. Я собираюсь
кое-что сказать тебе прямо сейчас для того, чтобы успокоить твой ум относительно того, для чего
ты здесь.
Причина, по которой ты продолжаешь приезжать и встречаться со мной, очень проста. Каждый
раз, когда ты видишь меня, твое тело научается определенным вещам, даже против твоего
желания. И теперь, наконец, твое тело уже нуждается в том, чтобы возвращаться ко мне и учиться
дальше. Скажем так, что твое тело знает, что оно умрет, даже несмотря на то, что ты никогда не
думаешь об этом. Поэтому я рассказывал твоему телу, что я тоже умру. Но прежде, чем я умру,
мне хотелось бы показать твоему телу некоторые вещи, такие вещи, которых сам ты не можешь
твоему телу дать. Например, твоему телу нужен испуг, оно любит его. Твоему телу нужны темнота
и ветер. Твое тело теперь знает бег силы и не может дождаться возможности попробовать его.
Твое тело нуждается в личной силе и не может дождаться того времени, когда она у него будет.
Поэтому скажем так, что твое тело возвращается навещать меня, поскольку я его друг.
Дон Хуан долгое время молчал. Казалось, он боролся со своими мыслями.
92
— Я уже говорил тебе, что секрет сильного тела не в том, что ты делаешь для него, а в том,
чего ты не делаешь, — сказал он, наконец, — теперь для тебя пришло время не делать того, что
ты делаешь всегда. Садись здесь, пока мы не уйдем, и не делай.
— Я не понял тебя, дон Хуан.
Он положил руки на мои записки и забрал их от меня. Он осторожно сложил страницы
блокнота, прихватил их резиновой ленточкой, а затем забросил блокнот, как метательный диск,
далеко в чапараль.
Я был шокирован и начал протестовать. Но он приложил руку к моему рту. Он указал на
большой куст и сказал, чтобы я сконцентрировал свое внимание не на листьях, а на тени от
листьев. Он сказал, что бег в темноте не обязательно должен вызваться страхом, но он может
также быть и естественной реакцией здорового тела, которое знает, как "не делать". Он повторял
вновь и вновь шепотом мне на правое ухо, что "не делать" то, что я знал, как делать, является
ключом к силе. В случае наблюдения за деревом то, что я знал, как делать, было немедленным
фокусированием взгляда на листве. Тени от листьев или же промежутки между листьями никогда
меня не заботили. Его последним наставлением было, чтобы я начал фокусировать взгляд на тени
листьев одной-единственной ветви, а затем постепенно расширил охват до всего дерева. Чтобы я
не возвращал глаза обратно к листьям, потому что первым осмысленным шагом к накоплению
личной силы было позволить телу "не делать".
Возможно, из-за своей усталости или моего нервного возбуждения я так погрузился в тени от
листьев, что к тому времени, когда дон Хуан поднялся, я уже почти мог воспринимать группу
темных масс тени так же эффективно, как в нормальных условиях я группировал листву. Общий
эффект был поразительным. Я сказал дону Хуану, что я хотел бы остаться еще. Он засмеялся и
похлопал меня по шляпе.
— Я же сказал тебе, — сказал он, — телу нравятся подобные вещи.
Затем он сказал, что я должен позволить своей накопленной энергии провести меня через
кусты к моему блокноту. Он мягко толкнул меня в чапараль. Какое-то время я шел бесцельно и
затем наткнулся на него. Я подумал, что, должно быть, бессознательно запомнил направление, в
котором дон Хуан бросил его. Он объяснил события, сказав, что я шел прямо к блокноту, потому
что мое тело долгое время пропитывалось "неделанием".
15. Неделание.
Среда, 11 апреля 1962 года.
Возвратившись к своему дому, дон Хуан посоветовал, чтоб я занялся своими записками, как
будто бы со мной ничего не произошло, и чтобы я не думал и не упоминал ни об одном из тех
событий, которые я испытал.
После дневного отдыха он заявил, что нам следует покинуть это место на несколько дней,
потому что желательно иметь какое-то расстояние между нами и "теми существами". Он сказал,
что они глубоко на меня повлияли, хотя я еще и не заметил их эффекта, потому что мое тело
недостаточно чувствительно. Однако, через короткое время я серьезно заболею, если не поеду к
"месту своего предрасположения", чтобы укрепиться и восстановить силы.
Мы уехали перед восходом, держа путь на север, и после утомительной езды и быстрой
ходьбы мы прибыли на вершину того холма во второй половине дня.
Дон Хуан, как он делал это раньше, покрыл то место, где я уже однажды спал, веточками и
листьями. Затем он дал мне горсть листьев, чтобы я их положил на кожу живота, и велел лечь и
отдохнуть. Он подготовил другое место для себя немножко слева от меня, примерно в полутора
метрах от моей головы и тоже лег.
Через какие-то минуты я начал ощущать растекающуюся теплоту и чувство превосходного
самочувствия. Это было ощущение физического удобства. Такое ощущение, будто я был
подвешен в воздухе. Я полностью мог согласиться с доном Хуаном, что "постель из струн" будет
поддерживать меня парящим. Я сказал о невероятном качестве своих чувственных восприятий.
Уверенным тоном дон Хуан заявил, что для этой самой цели и сделана была "постель".
— Я не мог поверить, что это возможно! — воскликнул я.
Дон Хуан принял мое заявление буквально и укорил меня. Он сказал, что устал от того, что я
действую, как крайне важное существо, которому вновь и вновь следует давать доказательства
того, что мир неизвестен и чудесен.
93
Я попытался объяснить, что мое риторическое восклицание не имело значения. Он заявил, что
если бы это было так, то я бы выбрал другое замечание. Казалось, он был серьезно раздражен из-
за меня. Я наполовину сел и стал извиняться. Но он засмеялся и, подражая своей манере
говорить, предложил целый ряд высокопарных риторических восклицаний, которые я мог бы
использовать. В конце концов я засмеялся над рассчитанной абсурдностью некоторых из
предлагаемых им альтернатив.
Он усмехнулся и мягким тоном напомнил мне, что я должен отрешиться от себя и отдаться
ощущению парения.
Убаюкивающее чувство мира и полноты, которое я испытывал на этом заколдованном месте
пробудило какие-то глубоко погребенные эмоции во мне.
Я начал говорить о своей жизни. Я признался, что я никогда не уважал и не любил никого, даже
самого себя, и что я всегда чувствовал себя врожденно злым, поэтому мое отношение к другим
всегда прикрывалось определенной бравадой и наглостью.
— Верно, — сказал дон Хуан, — ты не любишь себя совершенно.
Он хохотнул и сказал, что он видел в то время, как я говорил. Его рекомендацией было, что я не
должен сожалеть ни о чем из того, что я сделал, потому что выделять чьи-то поступки, как плохие,
некрасивые или злые, значило принимать на себя ничем не обоснованную важность.
Я нервно шевельнулся, и постель из листьев издала шуршащий звук. Дон Хуан сказал, что если
я хочу отдохнуть, я не должен раздражать свои листья и что я должен подражать ему, то есть
лежать и не делать никаких движений.
Он сказал, что в своем видении наткнулся на одно из моих настроений.
Какое-то время он колебался, видимо подыскивая подходящее слово и затем сказал, что то
настроение, о котором он говорит, являлось рамкой ума, в которую я постоянно впрыгиваю. Он
объяснил это, как своего рода ловчую дверь, которая неожиданно открывается и проглатывает
меня.
Я попросил его быть более точным. Он сказал, что невозможно быть конкретным, говоря о
"видении".
Прежде, чем я смог сказать еще что-либо, он велел мне расслабиться, но не засыпать, и
находиться в состоянии внимательности так долго, как только смогу. Он сказал, что постель из
струн сделана исключительно для того, чтобы позволить воину прийти к определенному
состоянию покоя и хорошего самочувствия.
Драматическим тоном дон Хуан заявил, что хорошее самочувствие являлось состоянием, за
которым следует ухаживать, которое следует холить.
Состояние, с которым следует познакомиться для того, чтобы искать его.
— Ты не знаешь, что такое хорошее самочувствие, потому что ты никогда не испытывал его, —
сказал он.
Я не согласился с ним, но он продолжал настаивать, что хорошее самочувствие является
достижением, которое ищут сознательно. Он сказал, что единственная вещь, которую я умел
искать, — чувство дезориентации, плохого самочувствия и замешательства.
Он издевательски засмеялся и заверил меня, что для того, чтобы выполнить задачу,
состоящую в том, чтобы сделать себя жалким, я вынужден был работать самым интенсивным
образом, и что большим абсурдом является то, что я не понял возможности работать точно так же
для того, чтобы сделать себя цельным и сильным.
— Трюк состоит в том, на что человек делает ударение, — сказал он, — мы или делаем себя
жалкими, или мы делаем себя сильными. Количество работы одно и то же.
Я закрыл глаза и опять расслабился, почувствовав, что парю. Какое-то время мне
действительно казалось, что я двигаюсь сквозь пространство, как лист; хотя это было бесконечно
приятным, ощущение напомнило мне каким-то образом те времена, когда я бывал больным, когда
у меня кружилась голова и я испытывал ощущение вращения. Я подумал, что я чего-нибудь съел
нехорошее.
Я слышал, что дон Хуан говорит мне, но не делал никакого усилия прислушаться. Я пытался
умственно перебрать все то, что я съел за сегодняшний день, но не смог заинтересоваться этим.
Казалось, что это не имеет значения.
— Следи за тем, как меняется солнечный свет, — сказал он.
Его голос был ясным. Я подумал, что он похож на воду, текучий и теплый.
94
К западу небо было совершенно свободным от облаков, и солнечный свет был
захватывающим. Возможно, тот факт, что дон Хуан настроил меня, сделал желтоватый отблеск
вечернего солнца поистине величественным.
— Пусть этот отсвет купает тебя, — сказал дон Хуан, — прежде, чем солнце зайдет сегодня, ты
должен стать совершенно спокойным и восстановленным, потому что завтра или послезавтра ты
собираешься учиться "неделанию".
— Учиться не делать что? — спросил я.
— Не думай об этом сейчас, — сказал он, — подожди, пока мы не окажемся вон в тех горах.
Он указал на какие-то далекие, зубчатые, темные, угрожающе выглядевшие пики на севере

Четверг, 12 апреля 1962 года.
Мы достигли горной пустыни вблизи гор во второй половине дня. Вдалеке темно-коричневые
горы выглядели почти враждебными. Солнце было очень низко над горизонтом и отсвечивало на
западной поверхности отвердевшей лавы, отсвечивая ее темную коричневатость раздражающими
бликами желтых отражений.
Я не мог отвести глаз. Эти пики были действительно гипнотизирующими.
К концу дня нижние склоны гор показались в виду. В горной пустыне было очень мало
растительности. Все, что я видел, были кактусы и какая-то высокая трава, которая росла
кустиками.
Дон Хуан остановился отдохнуть. Он уселся, осторожно прислонил свои фляги с пищей к скале,
и сказал, что на этом месте мы собираемся провести ночь. Он выбрал довольно высокое место. С
того места, где я стоял, я мог видеть очень далеко кругом.
День был облачный, и сумерки быстро охватили местность. Я был погружен в наблюдения за
той скоростью, с которой розовые облака на западе меняли свою окраску на однообразную темно-
серую.
Дон Хуан поднялся и пошел в кусты. К тому времени, когда он вернулся, силуэт лавовых гор
был темной массой. Он уселся рядом со мной и привлек мое внимание к тому, что, казалось, было
естественным образованием в горах к северо-востоку. Это было место, окраска которого была
намного светлее окружающего. В то время, как весь гребень лавовых гор выглядел в сумерках
однообразно темнокоричневым, место, на которое он указывал, действительно было желтоватым
или темно-бежевым. Я не мог понять, что это может быть.
Долгое время я смотрел. Казалось, оно двигалось, мне показалось, что оно пульсирует. Когда я
скосил глаза, оно действительно стало дрожать, как если бы его колыхал ветер.
— Смотри на него пристально, — скомандовал дон Хуан.
В какой-то момент, когда я уже довольно долго выдерживал пристальный взгляд, я
почувствовал, что весь горный хребет движется ко мне. Это чувство сопровождалось необычным
возбуждением внизу моего живота.
Неудобство было таким острым, что я поднялся.
— Садись! — крикнул дон Хуан, но я уже был на ногах. С моего нового положения желтоватое
образование оказалось ниже, на предгорьях. Я вновь уселся, не отрывая глаз, и образование
переместилось на более высокое место. Секунду я смотрел на него, а затем внезапно восстановил
все в правильной перспективе. Я сообразил, что то, на что я смотрел, находилось не в горах, а
было в действительности куском желтовато-зеленой материи, свисавшей с кактуса прямо передо
мной.
Я громко рассмеялся и объяснил дону Хуану, что сумерки помогли создать оптическую
иллюзию. Он поднялся и, подойдя к тому месту, где висел лоскут, снял его, сложил и положил в
свою сумку.
— Для чего ты это делаешь? — спросил я.
— Потому что этот лоскут имеет силу, — сказал он спокойно, — какое-то время у тебя с ним
шло неплохо, и нельзя сказать, что бы случилось, если бы ты остался сидеть.
Пятница, 13 апреля 1962 года.
На рассвете мы направились в горы. Они были удивительно далеко. К полудню мы вошли в
один из каньонов. В неглубоких лужах там была вода. Мы сели отдохнуть в тени нависшей скалы.
Горы были с латками монументального лавового потока. За тысячелетия отвердевшая лава
превратилась в пористый темно-коричневый камень. Лишь несколько чахлых травинок росло
между камней в трещинах.
95
Глядя вверх, на почти отвесные стены каньона, я ощутил неприятное чувство внизу живота.
Стены были сотни метров высотой и давали мне ощущение, что они замыкаются надо мной.
Солнце находилось почти над головой, слегка клонясь к юго-западу.
— Стань тут, — сказал дон Хуан и повернул мое тело так, чтобы я смотрел в направлении
солнца.
Он велел мне пристально смотреть на стены горы надо мной.
Вид был ошеломляющим. Величественная высота лавового потока захватила мое
воображение. Я стал думать о том, каково же должно быть извержение.
Несколько раз я просмотрел стены каньона сверху донизу. Я погрузился в богатство красок
каменной стены. Там были краски всех вообразимых оттенков. Были пятна светло-зеленого мха
или лишайника на каждой скале. Я посмотрел прямо вверх и заметил, что солнечный свет
продуцирует крайне захватывающие отражения, когда касается блестящей поверхности
отвердевшей лавы.
Я смотрел на тот участок гор, где отражался солнечный свет. По мере движения солнца
интенсивность его уменьшалась и, наконец, пропала полностью.
Я взглянул через каньон и увидел еще один участок с такими же захватывающими отражениями
света. Я сказал дону Хуану о том, что происходит, и затем заметил еще один участок света, затем
еще один в различных местах. И еще, пока весь каньон не был захвачен большими пятнами света.
У меня закружилась голова. Даже если я закрывал глаза, я продолжал видеть блестящий свет.
Я сжал голову руками и попытался заползти под нависший гребень, но дон Хуан твердо схватил
меня за руку, повелительно сказав, чтобы я смотрел на стену горы и попытался выделить пятна
тяжелой темноты среди полей света.
Я не хотел смотреть, потому что сияние беспокоило мои глаза. Я сказал, что то, что со мной
происходит, похоже на то, как если смотришь на солнечную улицу через окно, а затем видишь
оконную раму, как черный силуэт повсюду.
Дон Хуан покачал головой сбоку набок и начал смеяться. Он выпустил мою руку, и мы опять
уселись под нависшим гребнем. Я переваривал свои впечатления от окружающего, когда дон Хуан
после долгого молчания заговорил внезапно драматическим тоном.
— Я привел тебя сюда для того, чтобы научить тебя одной вещи, — сказал он и остановился, —
ты собираешься учиться неделанию. Мы точно так же можем начать говорить об этом, потому что
для тебя никак невозможно иначе начать. Я думал, что ты не можешь схватиться за неделание без
того, чтобы я говорил об этом. Я ошибался.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, дон Хуан.
— Это не имеет значения, — сказал он, — я тебе собираюсь рассказать о том, что очень
просто, но очень трудно в выполнении. Я собираюсь рассказать тебе о неделании. Несмотря на
тот факт, что нет никакого способа говорить об этом, потому что делает его тело.
Он бросил на меня несколько взглядов и сказал затем, что я должен уделить особое внимание
тому, что он собирается сказать.
Я закрыл свой блокнот, но к моему изумлению он настоял на том, чтобы я продолжал писать.
— Неделание столь трудно и столь могущественно, что ты не должен говорить об этом, —
сказал он, — до тех пор, пока ты не остановил мир.
Только после этого ты можешь свободно говорить об этом, если это именно то, что ты хочешь
делать.
Дон Хуан оглянулся и указал на большую скалу.
— Эта скала является скалой из-за делания, — сказал он.
Мы взглянули друг на друга, и он улыбнулся. Я ждал объяснения, но он молчал. Наконец, я
вынужден был сказать, что не понимаю того, что он имеет в виду.
— Это является деланием! — воскликнул он.
— Извини меня?
— Это тоже делание.
— О чем ты говоришь, дон Хуан?
— Делание является тем, что делает скалу скалой, а куст кустом.
Делание является тем, что делает тебя тобой, а меня мной.
Я сказал ему, что его объяснения ничего не объясняют. Он засмеялся и почесал виски.
96
— С разговором тут всегда проблема. Он всегда заставляет все перепутать. Если начинаешь
говорить о неделании, то всегда кончаешь, говоря о чем-нибудь другом. Лучше просто
действовать.
Возьмем, например, эту скалу. Смотреть на нее — делание, но видеть ее — неделание.
Я хотел признаться, что его слова не имеют для меня смысла.
— О, конечно, они имеют! — воскликнул он. Но ты убежден, что они не имеют смысла, потому
что это твое делание. Именно таким способом ты действуешь в отношении меня и в отношении
мира.
Он опять указал на скалу.
— Эта скала является скалой из-за всего того, что ты знаешь о ней, — сказал он, — и то, что с
ней можно делать. Я называю это деланием. Человек знания, например, знает, что скала является
скалой только из-за делания.
Поэтому, если он хочет, чтобы скала не была скалой, то все, что ему нужно для этого — это
неделание. Понимаешь, что я имею в виду?
Я не понимал его совершенно. Он засмеялся и сделал еще одну попытку объяснить.
— Мир является миром, потому что ты знаешь то делание, которое делает его таким, — сказал
он, — если бы ты не знал его делания, то мир был бы другим.
Он с любопытством осмотрел меня. Я перестал писать. Я хотел просто слушать его. Он
продолжал объяснять, что без этого некоего делания ничего бы знакомого вокруг не осталось бы.
Он наклонился и поднял небольшой камешек двумя пальцами левой руки, подержав его перед
моими глазами.
— Это галька, потому что ты знаешь делание, нужное для того, чтобы делать его галькой, —
сказал он.
— О чем ты говоришь? — спросил я с чувством неподдельного замешательства. Дон Хуан
улыбнулся. Казалось, он пытался скрыть предательское удовольствие.
— Не знаю, почему ты так смущен, — сказал он, — слова — это твое предрасположение, ты
должен быть на седьмом небе.
Он бросил на меня загадочный взгляд и два-три раза поднял брови.
Затем опять указал на маленький камешек, который держал перед моими глазами.
— Я говорю, что ты превращаешь его в гальку, потому что ты знаешь то делание, которое
нужно для этого. Ну а для того, чтобы остановить мир, ты должен остановить делание.
Он, казалось, знал, что я все еще ничего не понял и улыбался, качая головой. Затем он взял
прутик и указал на неровный край гальки.
— В случае этого маленького камешка, — продолжал он, — первое, что делает с ним делание,
так это сжимает его до этих размеров. Поэтому правильной вещью, которую делает воин, если он
хочет остановить мир, является увеличить камешек или любую другую вещь неделанием.
Он поднялся и, положив камешек на валун, попросил меня подойти поближе и рассмотреть его.
Он сказал, чтобы я взглянул на дырочки и вмятины на камне и постарался заметить мельчайшие
детали в них. Он сказал, что если я смогу остановиться на деталях, то поры и вмятины исчезнут, и
я пойму, что означает неделание.
— Эта проклятая галька сведет тебя сегодня с ума, — сказал он.
Должно быть, на лице у меня отразилось замешательство. Он взглянул на меня и громко
расхохотался. Затем он притворился, что рассержен на гальку и два-три раза ударил ее шляпой.
Я упрашивал его прояснить, что он имеет в виду. Я уговаривал его, что если он только сделает
усилие, то он сможет объяснить все, что угодно. Он бросил на меня взгляд и покачал головой, как
если бы положение было безнадежным.
— Конечно, я могу все объяснить, — сказал он, смеясь, — но сможешь ли ты это понять?
Я опешил от его выпада.
Делание заставляет тебя отделять гальку от большего по размеру валуна. Если ты хочешь
научиться неделанию, то ты, скажем, должен слить их вместе.
Он показал на маленькую тень, которую галька бросала на валун, и сказал, что это не тень, а
клей, который сливает их вместе. Затем он повернулся и отошел, сказав, что позднее придет
проведать меня.
Долгое время я смотрел на гальку. Я не мог остановить свое внимание на мельчайших деталях
и дырочках и углублениях, но небольшая тень, которую галька отбрасывала на валун, стала очень
97
интенсивной вещью. Дон Хуан был прав. Она была, как клей. Она двигалась и смещалась. У меня
было ощущение, что она вытекает из гальки

Когда вернулся дон Хуан, я изложил ему все, что наблюдал и что увидел в тени.
— Неплохое начало, — сказал он, — по тени воин может сказать всякого рода вещи.
Затем он сказал, что мне следует взять гальку и похоронить ее где-нибудь.
— Почему? — спросил я.
— Ты долгое время следил за ней. В ней теперь есть что-то от тебя.
Воин всегда пытается повлиять на силу делания, меняя ее в неделание.
Оставить гальку валяться было бы деланием, потому что это просто маленький камешек.
Неделанием будет обращение с галькой, как если бы она являлась далеко не простым камнем. В
этом случае галька пропиталась тобой за долгий период времени и сейчас это ты, и как таковую
ты не можешь оставить ее валяться, но должен похоронить ее. Если бы у тебя была личная сила,
однако, то неделанием было бы превратить эту гальку в объект силы.
— Могу я сделать это сейчас?
— Для этого твоя жизнь недостаточно туга. Если бы ты видел, то ты бы знал, что твое
пристальное внимание изменило эту гальку в нечто весьма некрасивое, поэтому лучшее, что ты
можешь сделать, так это выкопать ямку, похоронить ее и дать земле впитать ее тяжесть.
— И все это правда?
— Ответить на твой вопрос да или нет будет деланием, но, поскольку ты учишься неделанию,
то я должен сказать тебе, что фактически никакого значения не имеет то, правда все это или нет.
Именно здесь воин имеет точку преимущества перед средним человеком. Среднему человеку есть
дело до того, правильны вещи или ложны, а воину до этого дела нет. Средний человек особым
образом обращается с теми вещами, которые он знает, как правдивые, и совсем другим образом с
вещами, которые он знает, как ложные. Если о вещах сказано, что они правдивы, он действует и
верит в то, что он делает.
Но если о вещах сказано, что они ложны, то он не старается действовать, или же он не верит в
то, что делает. Воин, с другой стороны, действует в обоих случаях. Если о вещах известно, как об
истинных, он будет действовать для того, чтобы делать делание, если о вещах известно, что они
не истинны, то он все равно будет действовать для того, чтобы делать неделание. Понимаешь, о
чем я говорю?
— Нет, я совсем не понимаю, что ты говоришь, — сказал я.
Высказывания дона Хуана нагнали на меня склочное настроение. Я не мог взять в толк, о чем
он говорит. Я сказал ему, что все это бессмыслица, и он засмеялся надо мной, сказав, что у меня
даже нет неуязвимого духа в том, что я люблю делать больше всего — в говорении. Он
действительно потешался над моей способностью говорить и находил ее ошибочной и
неадекватной.
— Если ты хочешь быть целиком языком, то будь воином языком, — сказал он и покатился со
смеху.
Я чувствовал себя отверженным. В ушах у меня звенело. В голове я испытывал неприятный
жар. Лицо у меня было красное, и я действительно был раздражен.
Я поднялся, пошел в чапараль и похоронил гальку.
— Я немножко дразнил тебя, — сказал дон Хуан, когда я вернулся и уселся, — но в то же время
я знаю, что если ты не говоришь, то ты не понимаешь. Разговор является деланием для тебя. Но
разговор здесь не подходит. Если ты хочешь знать, что я имею в виду под неделанием, то тебе
надо сделать простое упражнение. Поскольку мы говорим о неделании, то не имеет никакого
значения, сделаешь ты это упражнение сейчас или через десять лет.
Он заставил меня лечь, взял мою правую руку и согнул ее в локте.
Затем он поворачивал мою ладонь до тех пор, пока она не стала смотреть вперед. Он поджал
мои пальцы так, что поза руки стала выглядеть, будто бы я держусь за дверную ручку. Затем он
стал двигать моей рукой взад-вперед круговыми движениями, которые напоминали толкание
педали, прикрепленной к колесу.
Дон Хуан сказал, что воин выполняет это движение каждый раз, когда хочет вытолкнуть что-то
из своего тела. Что-нибудь вроде болезни или незваного ощущения. Идея состояла в том, чтобы
толкать и тянуть воображаемую противную силу, пока не ощутишь тяжелый объект, солидное
тело, препятствующее свободному движению руки.
98
В случае упражнения неделание состояло в повторении его до тех пор, пока не почувствуешь
рукой тяжелое тело, несмотря на тот факт, что невозможно поверить в возможность такого
ощущения.
Я начал двигать своей рукой и через некоторое время рука у меня стала холодной, как лед. Я
почувствовал какую-то вязкость вокруг руки. Казалось, я гребу через какую-то тяжелую вязкую
грубую материю.
Дон Хуан сделал внезапное движение и, схватив меня за руку, остановил упражнение. Все тело
у меня дрожало, как бы потрясаемое невидимой силой.
Он осмотрел меня, когда я уселся, а затем обошел меня прежде, чем сесть на прежнее место.
— Ты сделал достаточно, — сказал он, — это упражнение ты можешь делать когда-нибудь в
другой раз, когда у тебя будет больше личной силы.
— Я сделал что-нибудь неправильно?
— Нет. Неделание только для сильных воинов, а у тебя еще недостаточно силы, чтобы
обращаться с этим. Сейчас ты будешь только захватывать разные пугающие вещи своей рукой.
Поэтому делай это упражнение понемножку, пока твоя рука не перестанет остывать. Когда твоя
рука будет оставаться теплой, то ты сможешь на самом деле ощущать ею линии мира.
Он остановился, как бы давая мне время задать вопрос о линиях. Но прежде, чем я смог это
сделать, он начал объяснять, что существует бесконечное количество линий, присоединяющих нас
к вещам. Он сказал, что упражнение в неделании, которое он только что описал, поможет любому
ощутить линии, которые выходят из движущейся руки. Линию, которую можно поместить или
забросить куда хочешь. Дон Хуан сказал, что это было только упражнение, потому что линии,
образованные рукой, были нестойкими, недостаточно стойкими для того, чтобы иметь реальную
ценность в практической ситуации.
— Человек знания использует другие части своего тела для того, чтобы создавать устойчивые
линии, — сказал он.
— Какие части тела, дон Хуан?
— Самые устойчивые линии, какие человек знания продуцирует, исходят из середины его тела.
Но он их также может создавать глазами.
— И они реальные линии?
— Конечно.
— Их можно увидеть и потрогать?
— Скажем так, что их ты можешь почувствовать. Самое трудное, что есть на пути воина, так это
понять, что мир является чувствованием. Когда делаешь неделание, то чувствуешь мир и
чувствуешь его через линии.
Он остановился и с любопытством посмотрел на меня. Он поднял брови, широко раскрыл
глаза, а затем мигнул. Эффект был такой, как будто мигнули глаза птицы. Почти мгновенно я
ощутил чувство неудобства и тошноты.
Казалось, кто-то действительно надавил мне на живот.
— Видишь, что я имею в виду? — спросил дон Хуан и отвел глаза.
Я сказал, что почувствовал тошноту, и он заметил, как будто это само собой разумелось, что
знает это и что он старается дать мне почувствовать линии мира своими глазами. Я не мог
принять его заявления о том, что он сам заставил меня таким образом чувствовать. Я выразил
сомнения. Я вряд ли мог воспринять идею, что он заставил меня чувствовать тошноту, поскольку
никаким физическим способом он на меня не воздействовал.
— Неделание очень просто, но и очень сложно. Дело здесь не в понимании, а в овладении
этим. Видение, конечно, является конечным достижением человека знания. И видение достигается
только тогда, когда он остановил мир. Пользуясь техникой неделания.
Я невольно улыбнулся. Я не понял, что он имеет в виду.
— Когда кто-либо что-либо делает с людьми, — сказал он тихо, — то заботиться следует лишь
о том, чтобы предоставить все это дело их телам.
Именно это я и делал с тобой до сих пор, давая твоему телу знать. Кому какое дело до того,
понимаешь ты или нет.
— Но это не честно, дон Хуан. Я хочу все понимать. В ином случае приезжать сюда будет
тратой моего времени.
Он подвел меня к тому месту, где находились два пика размером с человека, стоящие
параллельно один другому в четырех или пяти футах. Дон Хуан остановился в двадцати метрах от
99
них, глядя на запад. Он отметил место, где мне нужно стоять и сказал, чтобы я смотрел на тени
пиков. Он сказал, что мне следует наблюдать за ними и скашивать глаза точно так же, как я
обычно скашивал, осматривая землю в поисках места для отдыха. Он пояснил свои наставления,
сказав, что когда ищешь место для отдыха, то следует смотреть, не фокусируя взгляда, но
наблюдая за тенями, следует скосить глаза и все же удерживать изображение в фокусе. Мысль
состояла в том, чтобы дать одной тени наложиться на другую, скашивая глаза. Он объяснил, что
благодаря этому процессу можно получить определенное ощущение, которое исходит из тени. Я
стал говорить о неясности его указаний, но он заверил меня, что нет никакого способа описать то,
что он имеет в виду.
Моя попытка выполнить упражнение была неудачной. Я напрягался до тех пор, пока у меня
голова не заболела. Дон Хуан был совершенно не озабочен моей неудачей. Он забрался на
куполообразный пик и прокричал с вершины, чтобы я посмотрел на два небольших длинных и
узких куска скалы. Он показал руками размер камней, которые требуются.
Я нашел два таких куска и вручил их ему. Дон Хуан положил каждый камень в трещину на
расстоянии тридцати сантиметров один от другого.
Поставил меня над ними лицом к западу и велел проделать то же самое упражнение с их
тенями.
На этот раз это было исключительно другим делом. Почти сразу я смог скосить глаза и
воспринимать их индивидуальные тени, как если бы они были слиты в одну. Я заметил, что
процесс смотрения не сближая изображения дает одну единственную тень, необыкновенной
глубины и прозрачности. Я уставился на нее пораженный. Каждая ямка в камне на том участке,
куда были устремлены мои глаза, была четко различима. И та составная тень, которая была
наложена на эти ямки, походила на пленку неописуемой прозрачности.
Я не хотел моргать, боясь потерять изображение, которое я с такой осторожностью удерживал.
Наконец, глаза у меня заболели, и я вынужден был ими моргнуть, но я не потерял из поля зрения
никаких деталей совершенно. В действительности то, что мои глаза были смочены слезой,
сделало их более ясными. Я заметил теперь, что смотрю как будто бы из неизмеримых высот на
мир, который я ранее никогда не видел. Точно так же я заметил, что могу осматривать
окружающие тени не теряя фокуса моего зрительного восприятия.
Затем на какое-то мгновение я потерял ощущение, что смотрю на камень. Я почувствовал, что
опускаюсь в мир более просторный, чем я когда-либо мог ощущать. Секунду длилось это
необычное восприятие, а затем все было выключено. Я автоматически поднял глаза и увидел
дона Хуана, стоящего прямо над камнями лицом ко мне. Он заслонил солнечный свет своим
телом.
Я описал необычное ощущение, которое у меня было, и он объяснил, что вынужден был
прервать его, потому что увидел, что я вот-вот потеряюсь в нем. Он добавил, что для всех нас это
естественная тенденция индульгировать, когда проявляются подобные ощущения. И что
индульгируя себя в них, я почти превратил неделание в свое старое привычное делание.
Он сказал, что мне следовало удерживать изображение, не отдаваясь ему, потому что в
некотором роде делание является одной из форм поддавания.
Я недовольно заявил, что ему следовало мне сказать об этом заранее, что я должен был
ожидать и что делать, но он сказал, что никак не мог знать, добьюсь я успеха в сливании теней или
нет.
Я вынужден был признаться, что я еще более озадачен, чем когда-либо в связи с этим
неделанием. Комментарием дона Хуана было, что мне следует быть удовлетворенным тем, что я
сделал, потому что хоть раз я действовал правильно, что уменьшив мир, я расширил его, и что
хотя я был очень далеко от того, чтобы чувствовать линии мира, тем не менее я правильно
воспользовался тенью камней, как дверью в неделание.
Заявление о том, что я увеличил мир, уменьшив его, заинтриговало меня до бесконечности.
Детали пористого камня на том маленьком участке, куда были устремлены мои глаза, были такими
живыми и так точно очерченными, что вершина этого округлого пика стала для меня бесконечным
миром; и в то же время это было действительно уменьшенным движением камня. Когда дон Хуан
заслонил свет и я оказался смотрящим так, как я делал это обычно, точные детали стали
расплывчатыми, маленькие отверстия в пористом камне стали больше, коричневая окраска сухой
лавы стала белесой, и все вокруг потеряло сияющую прозрачность, которая превращала камень в
реальный мир.
Дон Хуан затем взял эти два камня, осторожно положил их в глубокую трещину и уселся,
скрестив ноги, лицом к западу на то место, где до этого лежали камни. Он похлопал ладонью по
месту слева от себя и сказал, чтобы я сел.

Мы долгое время не разговаривали. Затем мы поели также в молчании.
Лишь после того, как солнце село, он внезапно повернулся и спросил меня, каково мое
продвижение в сновидении.
Я сказал ему, что в начале это было легко, но что в настоящий момент я совершенно перестал
находить свои руки во сне.
— Когда ты впервые взялся за сновидения, ты использовал мою личную силу. Сейчас ты пуст,
но ты должен продолжать попытки, пока у тебя не будет достаточно своей собственной силы.
Видишь ли, сновидения — это неделание снов. И по мере твоего прогресса в неделании, ты
будешь продвигаться также и в сновидении. Трюк состоит в том, чтобы не перестать искать свои
руки, даже если ты не веришь, что то, что ты делаешь, имеет какой-либо смысл. Фактически, как я
уже говорил тебе раньше, воину нет необходимости верить. Поскольку до тех пор, пока он
продолжает действовать без веры, он делает неделание.
На секунду мы посмотрели друг на друга.
— Мне больше нечего сказать тебе о сновидении, — продолжал он, — все, что я могу тебе
сказать, было бы просто неделанием. Но если ты прямо коснешься неделания, ты сам будешь
знать, что делать в сновидении. Однако, на этот раз существенно находить свои руки, и я уверен,
ты это сделаешь.
— Не знаю, дон Хуан, я не верю самому себе.
— Здесь дело состоит не в том, чтобы верить кому бы то ни было. Все это дело является
частью борьбы воина, и ты будешь продолжать бороться, если и не из-за своей собственной силы,
то может быть под давлением стоящего противника или, может быть, с помощью каких-нибудь
олли, вроде того, который сейчас следует за тобой.
Правая рука у меня невольно дернулась. Дон Хуан сказал мне, что мое тело знает намного
больше, чем я подозреваю, потому что та сила, которая нас преследует, находится справа от
меня. Тихим голосом он сообщил мне, что дважды за сегодняшний день олли приближался ко мне
так близко, что ему приходилось вмешиваться и останавливать его.
— В дневное время тени являются дверями в неделание, — сказал он, — но ночью, поскольку в
темноте остается очень мало делания, все является тенью, включая олли. Я уже говорил тебе об
этом, когда учил тебя бегу силы.
Я громко рассмеялся, и мой собственный смех испугал меня.
— Все, чему я тебя до сих пор учил, было аспектом неделания, однако же я не могу сказать
тебе об этом больше, чем сказал сегодня. Ты должен сам позволить своему собственному телу
открыть силу и ощущение неделания.
У меня начался приступ нервного покашливания.
— Глупо с твоей стороны хаять загадки мира просто потому, что ты знаешь делание охаивания,
— сказал он с серьезным лицом.
Я заверил его, что никого и ничего не охаивал, но что я более нервен или некомпетентен, чем
он думает.
— Со мной всегда так бывало, — сказал я, — и все же я хочу измениться, но я не знаю, как. Я
так неприспособлен.
— Я уже знаю, что ты считаешь себя прогнившим, — сказал он, — это твое делание. Теперь
для того, чтобы воздействовать на это делание, я хочу порекомендовать тебе научиться другому
деланию. С этого момента и в течение восьми дней я хочу, чтобы ты лгал самому себе. Вместо
того, чтобы говорить самому себе правду, что ты отвратителен, насквозь прогнил, ни к чему не
приспособлен, ты будешь говорить самому себе, что ты прямая противоположность, зная в то же
время, что ты лжешь и что ты абсолютно безнадежен.
— Но какой смысл в подобной лжи, дон Хуан?
— Она может прицепить тебя к другому деланию, и тогда ты сможешь понять, что и то, и другое
делание лживо и нереально и что цепляться к любому из них — трата времени, потому что
единственная реальная вещь — это то существо в тебе, которое умрет. Достигнуть этого существа
является неделанием самого себя.
16. Кольцо силы.
Суббота, 14 апреля 1962 года.
101
Дон Хуан попробовал тяжесть наших фляг и заключил, что мы истратили наше продовольствие,
и время возвращаться домой. Я осторожно заметил, что у нас уйдет по крайней мере два дня для
того, чтобы добраться до дома. Он сказал, что не собирается ехать обратно в Сонору, а поедет в
пограничный городок, где у него было какое-то дело.
Я подумал, что он собирается начать наш спуск по водному каньону, но дон Хуан направился
на северо-запад, на высокое плато лавовых гор.
Примерно через час ходьбы он подвел меня к глубокому провалу, который оканчивался в той
точке, где два пика почти сходились. Тут был склон, идущий почти к вершине гребня, странный
склон, похожий на слегка погнутый мост между двумя пиками. Дон Хуан показал на участок,
находящийся на этом склоне.
— Смотри туда пристально, — сказал он, — солнце почти над головой.
Он объяснил, что в полдень свет солнца может помочь мне с неделанием.
Затем он дал мне ряд указаний. Расслабить все тугие места на одежде, которая была на мне,
сесть скрестив ноги и пристально смотреть на то место, которое он мне указал. На небе было
очень мало облаков и ни одного не было на западе. Был жаркий день, и солнечный свет лился на
отвердевшую лаву. Я очень внимательно наблюдал за участком, о котором говорилось.
После долгого наблюдения я спросил, что именно я там должен разглядеть. Он велел мне
замолчать нетерпеливым движением руки.
Я устал, я хотел спать. Я полуприкрыл глаза. Они болели, и я потер их. Но руки мои были
неуклюжими, и пот, попав мне в глаза, стал раздражать их. Я взглянул на лавовые пики,
полуприкрыв веки, и внезапно вся гора зажглась.
Я сказал дону Хуану, что если я скашиваю глаза, то я могу видеть всю горную цепь, как
сложное переплетение нитей света.
Он велел мне дышать как можно меньше, чтобы сохранить вид волокон света и не смотреть на
них пристально, а как бы невзначай на точку, находящуюся на горизонте справа над склоном. Я
последовал его указаниям и смог удерживать картину бесконечной дали, покрытой паутиной света.
Дон Хуан очень мягким голосом сказал, что мне нужно попытаться выделить участки темноты
внутри волокон света, и что сразу после нахождения темного пятна я должен раскрыть глаза и
определить, где это пятно находилось на поверхности склона.
Я не мог ощутить никаких темных участков. Несколько раз я то скашивал глаза, то опять
открывал их. Дон Хуан приблизился ко мне и указал на участок справа, а затем на другой прямо
передо мной. Я попытался изменить положение своего тела. Я думал, что, может быть, если я
сдвину перспективу, то я смогу воспринять тот участок темноты, на который он указывает. Но дон
Хуан встряхнул мою руку и сказал жестким тоном, чтобы я сидел спокойно и был терпелив.
Я опять скосил глаза и еще раз увидел паутину из нитей света. Секунду я смотрел на них, затем
раскрыл глаза шире. В этот момент я услышал слабое погромыхивание. Это вполне могло быть
объяснено отдаленным звуком реактивного самолета. И затем, широко раскрытыми глазами я
увидел весь горный район перед собой, как огромное поле маленьких точек света.
Казалось, на какой-то короткий момент металлические поверхности в затвердевшей лаве стали
одновременно отражать солнечный свет. Затем солнечный свет стал туманиться и внезапно
исчез, и горы стали массой мрачных, темно-коричневых скал. В то же время стало ветрено и
холодно.
Я хотел обернуться и посмотреть, зашло ли солнце за облако, но дон Хуан удержал мою
голову, не позволяя мне двинуться. Он сказал, что если я повернусь, то смогу заметить существо
гор, олли, которое преследует нас.
Он сказал мне, что у меня нет достаточно силы, чтобы устоять при виде такого зрелища, а
затем рассчитанным тоном он добавил, что тот грохот, который я слышал, был особым способом,
которым олли заявляет о своем присутствии.
Затем он поднялся и заявил, что мы собираемся лезть вверх по склону.
— Куда мы идем? — спросил я.
Он указал на один из участков, который он выделил, как пятно темноты.
Он объяснил, что неделание позволило ему выделить это место, как возможный центр силы
или, может быть, где могут быть найдены предметы силы.
Мы достигли этого места, которое он наметил, после очень трудного лазанья по скалам.
Секунду он стоял неподвижно в нескольких футах от меня.
Я попытался подойти к нему ближе, но он сделал мне рукой знак остановиться. Казалось, он
ориентируется. Я видел, что голова его движется, как если бы он обшаривал глазами горы сверху
102
донизу. Затем уверенными шагами он прошел к краю. Он уселся и стал вытирать мусор со скалы
рукой. Пальцем он покопал вокруг небольшого камешка, выступавшего из грунта, расчищая вокруг
него землю, затем велел мне выкопать его.
Когда я освободил камешек, он велел мне тотчас же положить его за пазуху, потому что это
объект силы и принадлежит мне. Он сказал, что отдает его мне на сохранение и что должен я
чистить его и следить за ним.
Сразу после этого мы начали свой спуск в водный каньон и через два часа уже были в горной
пустыне у подножия лавовых гор. Дон Хуан шел примерно в трех метрах впереди меня очень
быстрым шагом. Мы шли на юг почти до захода солнца. Тяжелая гряда облаков на западе не
давала нам видеть солнце, но мы подождали, пока оно предположительно не исчезло за
горизонтом.
После этого дон Хуан изменил направление и пошел на юго-восток. Мы перевалили через
холм, и когда мы были на вершине, я заметил четырех человек, идущих в нашу сторону с юга.
Я взглянул на дона Хуана. В своих экскурсиях мы никогда не встречали людей, и я не знал, что
делать в случаях, подобных этому. Но он, казалось, не обращал на это внимания. Он продолжал
идти, как будто бы ничего не случилось. Люди двигались, как будто бы никуда не спешили. Они
спокойно пробирались к тому месту, где мы находились. Когда они приблизились, я заметил, что
это четыре молодых индейца. Казалось, они узнали дона Хуана.
Говорил он с ними на испанском. Они говорили очень мягко и обращались с ним с большим
уважением. Только один из них заговорил со мной. Шепотом я спросил дона Хуана, могу ли я тоже
говорить с ними, и он утвердительно кивнул головой.
После того, как я втянул их в разговор, они стали очень общительны и дружественны, особенно
тот, кто первый заговорил со мной. Они рассказали
мне, что находятся здесь в поисках кристалла кварца, обладающего силой.
Они сказали, что они уже несколько дней бродят вокруг лавовых гор, но до сих пор им не везло.
Дон Хуан оглянулся и указал на каменистый участок примерно в полукилометре в стороне.
— Это хорошее место, чтобы ненадолго расположиться, — сказал он.
Он пошел в этим камням, и все мы последовали за ним.
Местность, которую он выбрал, была очень пересеченной. Кустов на ней не было. Мы сели на
камни. Дон Хуан сказал, что собирается вернуться в чапараль и собрать сухих веток для костра. Я
хотел помочь ему, но он прошептал мне, что это особый костер для этих смелых молодых людей,
и моя помощь ему не нужна.
Юноши сели вокруг меня тесной кучкой. Один из них сел ко мне спиной.
Я почувствовал легкое раздражение.
Когда дон Хуан вернулся с охапкой сучьев, он отметил их осторожность и сказал мне, что
юноши являются учениками мага и что это правило, делать круг, в центре которого двое человек
сидят спина к спине во время охотничьих экспедиций за объектами силы.
Один из молодых людей спросил меня, находил ли я сам когда-нибудь кристаллы. Я сказал
ему, что дон Хуан никогда не брал меня искать их.
Дон Хуан выбрал место вблизи большого валуна и принялся разводить костер. Никто из
молодых людей не тронулся с места, чтобы помочь ему, но все внимательно следили за ним.
Когда все сучья горели, дон Хуан сел спиной к валуну. Костер был справа от него.
Молодые люди, очевидно, знали, что происходит, но я не имел ни малейшего представления
относительно того, что нужно делать, когда имеешь дело с учениками мага.
Я следил за молодыми людьми. Они сидели, глядя на дона Хуана, образовав правильный
полукруг. Я заметил тогда, что дон Хуан смотрел прямо на меня и что двое молодых людей сели
слева от меня, а другие двое — справа.
Дон Хуан стал рассказывать им, что я был в лавовых горах для того, чтобы научиться
неделанию, и что олли следовал за нами. Я подумал, что это очень драматическое начало и был
прав. Юноши изменили позы и каждый сел, поджав под себя левую ногу. Я не заметил, как они
сидели раньше. Я полагал, что они сидели так же, как и я, скрестив ноги. Случайный взгляд на
дона Хуана показал мне, что он тоже сидит с поджатой левой ногой. Он сделал едва уловимый
жест подбородком, указывая на ту позу, в которой сидел я. Я осторожно заправил под себя левую
ногу.
Однажды дон Хуан уже рассказывал мне, что это является позой мага в тех случаях, когда
обстоятельства неопределенны. Однако, эта поза всегда оказывалась для меня утомительной. Я
чувствовал, что для меня будет ужасной мукой все время сидеть в таком положении в
103
продолжении его разговора. Дон Хуан, казалось, вполне осознает мое состояние и сжатым
образом объяснил молодым людям, что кристаллы кварца можно найти в ряде определенных мест
этого района, и что как только они будут найдены, им придется покинуть свое местонахождение
при помощи особой техники. Кристалл тогда становится самим человеком, а их сила выходит из
границ нашего понимания.
Он сказал, что обычно кристаллы находят в грозди, и человек, который их нашел, волен
выбрать нить самых длинных и наиболее красивых лезвий кварца и отделить их от грозди.
Человек, который нашел кристаллы, был ответственным за то, чтобы обработать их и
отполировать, заострить их и сделать в совершенстве соответствующими размерам и форме
пальцам его правой руки.
Затем он сказал нам, что кристаллы кварца являлись оружием, используемым в магии. Что они
применяются обычно для того, чтобы убить, и что они проникают в тело врага, а затем
возвращаются в руку владельца, как если бы никогда не покидали ее. Затем он рассказал о
поисках духа, который превратил бы обычные кристаллы в оружие, и заявил, что самое первое,
что следует сделать, это разыскать благоприятное место для того, чтобы выманить духа. Это
место должно быть на вершине холма и должно быть найдено движениями руки с рукой,
повернутой к земле и как бы водящей над нею до тех пор, пока ладонь не ощутит какое-то тепло.
На этом месте должен быть разведен костер. Дон Хуан объяснил, что олли привлекается
пламенем и проявляет себя серией вполне определенных звуков. Человек, ищущий олли, должен
пойти в направлении этих звуков до тех пор, пока олли не появится, а затем бороться с ним и
повалить на землю для того, чтобы победить.
Именно в это время можно заставить олли прикоснуться к кристаллам для того, чтобы зарядить
их силой.
Он предупредил нас, что в этих лавовых горах есть много других сил, которые не похожи на
олли, они не делают звуков, а появляются, как мелькающие тени, и что у них нет никакого
могущества совершенно.
Дон Хуан добавил, что блестяще окрашенное перышко или какой-либо хорошо отполированный
кристалл кварца может привлечь олли, но в широком смысле любой объект будет одинаково
эффективен, поскольку важным моментом является не нахождение этих объектов, а нахождение
той силы, которая зарядит их могуществом.
— Какой толк иметь красиво отполированные кристаллы, если вы не найдете духа, дающего
силу? — сказал он, — с другой стороны, если у вас нет кристаллов, но вы нашли духа, то вы
можете ему подсунуть под нос что угодно, чтобы он коснулся. Вы можете подсунуть ему свои
пиписки, если вы не найдете ничего другого.
Молодые люди засмеялись. Самый смелый из них, тот, который заговорил со мной, засмеялся
громче всех.
Я заметил, что дон Хуан скрестил ноги и сидел расслабленно. Все юноши тоже скрестили ноги.
Я попытался потихоньку перейти в более расслабленную позу, но в ноге у меня то ли перехватило
какой-то нерв, то ли стянуло какую-то мышцу, и мне пришлось встать и несколько минут
потоптаться на одном месте.
Дон Хуан сделал шутливое замечание. Он сказал, что у меня давно не было практики
коленопреклонения, потому что я целую вечность не был на исповеди, пожалуй, с тех пор, как
начал болтаться с ним.
Это вызвало большое оживление среди юношей. Они начали пересмеиваться. Некоторые из
них закрыли лицо и нервно захихикали.
— Я собираюсь, ребята, вам кое-что показать, — сказал дон Хуан, когда юноши перестали
смеяться.
Я считал, что он собирается показать нам какие-нибудь объекты силы, которые были у него в
сумке. На мгновение я подумал, что молодые люди собираются обступить его, потому что они все
вместе сделали внезапное движение. Все они слегка нагнулись вперед, как будто собирались
подняться.
Но затем они все подобрали под себя левую ногу и сели опять в ту мистическую позу, которая
была так трудна для моих колен.
Я подвернул свою левую ногу как мог осторожнее. Я обнаружил, что если я не сажусь на левую
ступню, то есть если я нахожусь в коленопреклоненном положении, то колени у меня болят не так
сильно.
Дон Хуан поднялся и зашел за большой валун, пока не скрылся из виду

Должно быть, прежде, чем встать, он подбросил сучьев в огонь, пока я подворачивал свою ногу,
потому что новые сучья стали потрескивать, выбрасывая длинные языки пламени. Эффект был
исключительно драматическим.
Пламя выросло в два раза. Внезапно дон Хуан вышел из-за валуна и остановился на том месте,
где он сидел прежде. Я испытал секундное замешательство. Дон Хуан надел забавную черную
шляпу. Она имела выступы около ушей и была круглой наверху. Мне пришло в голову, что это
фактически пиратская шляпа. На нем было длинное черное пальто с фалдами, застегнутое на
единственную блестящую металлическую пуговицу, и у него была деревянная нога.
Я засмеялся про себя. В своем пиратском костюме дон Хуан выглядел действительно глупо. Я
стал раздумывать над тем, откуда он достал такой костюм в этой глуши и пришел к выводу, что
дону Хуану требуется еще повязка на глаз и попугай на плечо, чтобы выглядеть типичным
пиратом.
Дон Хуан посмотрел на каждого члена группы, ведя глазами медленно справа налево. Затем он
взглянул поверх нас и стал смотреть в темноту за нами. Секунду он оставался в этой позе, а затем
обошел валун и исчез.
Я не заметил, как он шел. Очевидно, у него должна была быть согнута в колене нога для того,
чтобы изображать человека с деревянной ногой. Когда он поворачивал, чтобы зайти за валун, я
должен был заметить его согнутую ногу, но я был так заинтригован его действиями, что не обратил
внимания на детали.
Пламя потеряло свою силу в тот же самый момент, как дон Хуан скрылся за валуном. Я
подумал, что его расчет времени превосходен. Он, должно быть, подсчитал, сколько времени
понадобится на то, чтобы сгорели сучья, которые он подбросил в костер, и подстроил свое
появление и уход согласно этому расчету.
Изменение интенсивности огня очень сильно подействовало на группу.
Среди юношей прокатилась дрожь нервозности. Когда пламя уменьшилось в размере, молодые
люди все вместе вернулись в положение со скрещенными ногами.
Я ожидал, что дон Хуан выйдет сразу же из-за валуна и сядет, как раньше, но его не было. Я
нетерпеливо ждал. Молодые люди сидели с бесстрастными выражениями на лицах.
Я не мог понять, чего дон Хуан добивался этими своими розыгрышами.
После долгого ожидания я повернулся к юноше и тихим голосом спросил его, имеют для него
какое-нибудь значение хоть какие-нибудь из тех предметов, что он надел на себя — забавное
пальто с фалдами, шляпа и тот факт, что он стоял на деревянной ноге.
Молодой человек посмотрел на меня с выражением забавного ошеломления.
Казалось, он был смущен. Я повторил свой вопрос, и юноша, сидевший рядом с ним,
внимательно посмотрел на меня, прислушиваясь. Они взглянули друг на друга явно в крайнем
замешательстве. Я сказал, что для меня эта шляпа, деревяшка и пальто превращали его в пирата.
К этому времени все четверо юношей подсели ко мне поближе. Они тихо хихикали и нервно
поеживались. Казалось, они не находили слов. Наконец, самый смелый из них заговорил со мной.
Он сказал, что на доне Хуане не было шляпы, что он не носил черного пальто и уж наверняка не
стоял на деревяшке. Что у него на голове была повязана чалма или шаль, что одет он был в
одноцветную тунику вроде монашеской рясы, которая ниспадала до самой земли.
— Нет! — воскликнул мягко другой юноша, — на нем не было чалмы.
— Правильно, — сказали другие.
Молодой человек, который заговорил первым, взглянул на меня с выражением полного
недоверия. Я сказал им, что нам следует разобраться в том, что случилось, очень тщательно и
очень спокойно. Что я уверен, что дон Хуан хотел, чтобы мы так и сделали и поэтому он оставил
нас одних.
Молодой человек, который был совсем справа от меня, сказал, что дон Хуан был в лохмотьях.
На нем было изношенное пончо или какая-то индейская накидка и крайне потасканное сомбреро. В
руке у него была корзина со всякими вещами, но он не может точно сказать, что это были за вещи.
Он сказал, что дон Хуан был в действительности одет не как нищий, а скорее, как человек,
возвращающийся из бесконечно длинного путешествия, нагруженный всякими странными вещами.
Молодой человек, который видел дона Хуана в черной чалме, сказал, что в руках у него ничего
не было, но что его волосы были длинные и спутанные, как если бы он был диким человеком,
который только что убил монаха и надел на себя его одежду, но не смог скрыть своей дикости.
Молодой человек слева от меня мягко засмеялся и прокомментировал чушь всего этого. Он
сказал, что дон Хуан был одет, как важная личность, как будто бы он только что сошел с коня. На
нем были кожаные краги для верховой езды, большие шпоры, кнут, которым он постукивал себя по
105
левой ладони, небольшая шапочка с коническим верхом и два автоматических пистолета 45
калибра. Он сказал, что дон Хуан был прямо иллюстрацией преуспевающего владельца ранчо.
Молодой человек крайний слева застенчиво засмеялся, но не сделал попыток рассказать то,
что он видел. Я стал уговаривать его, но остальным было, казалось, неинтересно. Этот юноша
казался слишком застенчивым для того, чтобы говорить.
Огонь уже погасал, когда дон Хуан вышел из-за валуна.
— Оставь лучше этих юношей их делу, — сказал он мне, — попрощайся с ними.
Он не взглянул на них. Он медленно пошел прочь, давая мне время попрощаться.
Молодые люди по очереди обняли меня. Костер больше не горел, но угли давали достаточно
освещения. Дон Хуан казался темной тенью в нескольких футах вдали, а молодые люди были
кружком ясно очерченных застывших силуэтов. Они казались рядом черных статуй на фоне
темноты.
Именно в этот момент все это событие сказалось на мне. По спине у меня пробежал озноб. Я
догнал дона Хуана. Он сказал мне очень серьезным тоном, чтобы я не поворачивался и не
смотрел больше на юношей, потому что в этот момент они были кругом тени.
Животом я ощущал какую-то силу, идущую снаружи. Казалось, какая-то рука схватила меня. Я
невольно вскрикнул. Дон Хуан сказал, что в этом районе слишком много силы, и поэтому мне легко
будет воспользоваться "бегом силы".
Мы бежали несколько часов. Пять раз я упал. Дон Хуан громко считал каждый раз, когда я
терял равновесие. Затем он остановился.
— Садись, прижмись к камням и закрой свой живот руками, — прошептал он мне на ухо.
Воскресенье, 15 апреля 1962 года.
Как только света стало достаточно, утром мы пошли опять. Дон Хуан привел меня к тому месту,
где мы оставили машину. Я был голоден, но в остальных смыслах чувствовал бодрость и не был
уставшим.
Мы съели несколько галет и напились минеральной воды, которая была у меня в машине. Я
хотел задать ему вопросы, которые переполняли меня, но он приложил палец к губам. К полудню
мы были в пограничном городке, где он собирался меня покинуть. Мы пошли в ресторан
пообедать. Мы сели за столом у окна, глядя на шумную главную улицу города, и заказали пищу.
Дон Хуан казался расслабленным. Его глаза светились предательским блеском. Я
почувствовал себя ободренным и открыл поток вопросов. Больше всего я хотел узнать о его
переодевании.
— Я показал тебе крошечку моего неделания, — сказал он, и глаза его, казалось, светились.
— Но никто из нас не видел одного и того же костюма на тебе, — сказал я, — как ты это
сделал?
— Это очень просто, — ответил он, — это было просто переодевание, потому что все, что мы
делаем, в какой-то мере переодевание. Все, что мы делаем, как я уже говорил тебе, относится к
области делания. Человек знания может прицепиться к деланию любого другого и появиться с
волшебными вещами. Но они не волшебные на самом-то деле. Они волшебные только для тех,
кто увяз в делании.
Те четверо юношей и ты сам еще не осознают неделания, поэтому легко было одурачить всех
вас.
— Но как ты нас одурачил?
— Для тебя это не будет иметь смысла. Никаким способом ты не сможешь понять этого.
— Прошу тебя, дон Хуан, испытай меня.
— Скажем так, что когда каждый из нас родится, он приносит с собой на свет маленькое
колечко силы. Это колечко почти тут же начинает использоваться. Поэтому каждый из нас уже с
самого рождения на крючке, и наши кольца силы соединяются с кольцами любого другого.
Другими словами, наши кольца силы прицеплены к деланию мира для того, чтобы делать мир.
— Дай мне пример, чтобы я мог это понять, — сказал я.
— Например, наши кольца силы, твое и мое, прямо сейчас прицеплены к деланию в этой
комнате. Мы создаем эту комнату. Наши кольца силы в этот самый момент дают этой комнате
существование.
— Подожди, подожди, — сказал я, — эта комната здесь сама по себе. Я ее не создаю, у меня
нет с ней никаких дел.
106
Дону Хуану, казалось, дела не было до моих возражений и протестов. Он очень спокойно
заверил, что эта комната, в которой мы находимся, создана и удерживается в неизменности из-за
силы тех колец силы, которые имеют нас.
— Видишь, — продолжал он, — каждый из нас знает делание комнат, потому что так или иначе
мы провели большую часть своих жизней в комнатах.
Человек знания, с другой стороны, развивает другое кольцо силы. Я назову его кольцом
неделания, потому что оно сцеплено с неделанием. При помощи этого кольца он, поэтому, может
создавать другой мир.
Молодая официантка принесла нам еду и, казалось, в чем-то нас подозревала. Дон Хуан
сказал, что я должен сразу заплатить ей, чтобы показать, что у меня денег хватит.
— Я не виню ее за то, что она не доверяет тебе, — сказал он и расхохотался, — у тебя вид, как
из преисподней.
Я заплатил женщине и дал ей чаевые, а когда она оставила нас одних я посмотрел на дона
Хуана, стараясь найти способ восстановить порванную нить разговора. Он пришел мне на
помощь.
— Твоя трудность заключается в том, что ты еще не развил своего второго кольца силы, и твое
тело не знает неделания, — сказал он.
Я не понял того, что он сказал. Мой ум был захвачен прозаическими мыслями. Все, чего я
хотел, так это узнать, одевал он на себя пиратский костюм или не одевал.
Дон Хуан не ответил, но раскатисто расхохотался. Я просил его объяснить.
— Но я же только что объяснил тебе, — ответил он.
— Ты имеешь в виду, что не одевал никакой одежды? — сказал я.
— Все, что я сделал, так это прицепил свое кольцо силы к твоему собственному деланию, —
сказал он, — ты сам сделал все остальное, так же, как это сделали другие.
— Это невероятно! — воскликнул я.
— Всех нас обучили соглашаться насчет делания, — сказал он мягко, — ты не имеешь ни
малейшего представления о той силе, которую такое соглашение несет с собой. Но, к счастью,
неделание одинаково чудесно и могущественно, как и та сила.
Я почувствовал неуправляемую судорогу в животе. Между моим собственным опытом и его
объяснением пролегала непроходимая бездна. Как последнюю защиту, я, как делал это обычно,
выдвинул с оттенком сомнения и недоверия вопрос: "а что если дон Хуан был на самом деле в
сговоре с этими юношами, и сам все это подстроил?" Я изменил тему и спросил его о четырех
учениках.
— Ты сказал мне, что они были тенями? — спросил я.
— Правильно.
— Они были олли?
— Нет. Они были учениками человека, которого я знаю.
— Почему ты их назвал тенями?
— Потому что в тот момент они были тронуты силой неделания. А поскольку они не так глупы,
как ты, то они сместились в нечто совсем отличное от того, что ты знаешь. По этой причине я не
хотел, чтобы ты смотрел на них, т.к. это только причинило бы тебе вред.
У меня не было больше вопросов. Голоден я тоже больше не был. Дон Хуан ел за обе щеки и,
казалось, был в отличном настроении. Я, однако, чувствовал себя отверженным. Внезапно
огромная усталость овладела мной. Я сообразил, что путь дона Хуана был слишком трудным для
меня. Я заметил, что у меня нет данных, чтобы быть магом — Возможно другая встреча с
мескалито, поможет тебе, — сказал он.
Я заверил его, что об этом я думаю меньше всего и что не хочу даже рассматривать подобной
возможности.
— Сильные потрясения должны с тобой произойти для того, чтобы ты позволил своему телу
получать выгоду от того, чему ты научился, — сказал он.
Я вставил свое мнение, что поскольку я не являюсь индейцем, то у меня действительно нет
данных, чтобы вести необычайную жизнь мага.
Возможно, если бы я смог развязаться со всеми затруднениями, то я бы более успешно
продвигался в твой мир, — Сказал я, — или если бы я пошел жить с тобой в глуши. Но так как
дело обстоит сейчас, тот факт, что я одной ногой стою в одном мире, а другой — в другом, делает
меня бесполезным в любом из них.

Он долго смотрел на меня.
— Это твой мир, — сказал он, указывая на деловую улицу за окном, — ты — человек этого
мира. И именно там, в том мире, находятся твои угодья. Нет способа убежать от делания нашего
мира. Поэтому воин делает то, что превращает свой мир в свои охотничьи угодья. Как охотник,
воин знает, что мир сделан для того, чтобы им пользоваться, поэтому он использует каждый
кусочек его. Воин подобен пирату, у которого нет запретов в том, чтобы взять и использовать все,
что он хочет. Разве что воин никогда не заботится о таких вещах и не чувствует себя ими
обиженным за то, что его самого используют и берут.
17. Стоящий противник.
Вторник, 11 декабря 1962 года.
Мои ловушки были совершенны. Установка их была правильной, я видел кроликов, белок и
других грызунов, куропаток и птиц, но в течение всего дня я не мог поймать ничего.
Дон Хуан сказал мне, когда мы выходили из дома рано утром, что в этот мне нужно ждать "дара
силы", исключительного животного, которое может быть заманено в мои ловушки, и все его мясо я
могу высушить для "пищи, обладающей силой".
Дон Хуан, казалось, был в задумчивом настроении. Он не сделал ни одного замечания или
предложения. К концу дня он, наконец, заявил:
— Кто-то вмешался в твою охоту, — сказал он.
— Кто? — спросил я, искренне удивленный.
Он взглянул на меня, улыбнулся и покачал головой с жестом недоверия.
— Ты действуешь так, как будто ты не знаешь, кто, — сказал он, — тогда как ты весь день знал,
кто это.
Я собирался запротестовать, но не видел в этом смысла. Я знал, что он собирается сказать "ля
Каталина", и если это было то знание, о котором он говорит, то он был прав. Я знал, кто это.
— Мы или пойдем сейчас домой, — продолжал он, — или подождем до темноты и используем
сумерки, чтобы поймать ее.
Казалось, он ждал моего решения. Я хотел уходить. Я уже начал собирать бечевки, которыми
пользовался, но прежде, чем я успел произнести свое желание, он остановил меня прямой
командой.
— Сядь, — сказал он, — уйти прямо сейчас было бы более простым и более трезвым
решением, но это особый случай, и я думаю, что мы должны остаться. Это представление как раз
для тебя.
— Что ты имеешь в виду?
— Кто-то вмешивается в твои дела, в частности поэтому все это становится твоим
представлением. Я знаю, кто это, и ты тоже знаешь, кто.
— Ты пугаешь меня, — сказал я.
— Не я, — ответил он, смеясь, — пугает тебя та женщина, которая находится тут поблизости.
Он остановился, как бы ожидая эффекта своих слов. Я вынужден был признать, что перепуган.
Более, чем месяц назад у меня была ужасающая встреча с колдуньей, называемой "ля
Каталина". Я встретился с ней, рискуя своей жизнью, потому что дон Хуан убедил меня в том, что
она покушается на его жизнь и что он не может отразить ее нападок. После того, как я вошел с ней
в контакт, дон Хуан открыл мне, что в действительности она никогда не представляла для него
опасности, и что все это дело было трюком, не в смысле жестокой шалости, а в смысле того,
чтобы уловить меня и заставить действовать. Я был в ярости на него, до такой степени его метод
казался мне неэтичным.
Прослушав мой сердитый выпад, дон Хуан стал напевать мексиканские мелодии. Он
имитировал популярных певцов, и его подражание было настолько комичным, что я кончил тем,
что смеялся, как ребенок. Он развлекал меня очень долго. Я никогда не подозревал, что у него
такой большой репертуар идиотских песен.
— Позволь мне сказать тебе кое-что, — сказал он, наконец, в тот раз.
- если нас не обдуривать, то мы никогда не научимся. Подобная же вещь случалась со мной, и
она будет случаться со всяким. Искусство бенефактора состоит в том, чтобы вывести нас на край.
Бенефактор может только указать путь и применить трюк. Я применил трюк к тебе раньше.
Помнишь, каким образом я возродил твой охотничий дух, а? Ты сам мне рассказывал, что охота
108
заставила тебя забыть о растениях. Ты был готов делать массу вещей для того, чтобы стать
охотником. Вещей, которые ты бы не стал делать, чтобы узнать что-либо о растениях. Теперь ты
должен делать намного больше, чтобы выжить.
Он посмотрел на меня и расхохотался.
— Но это все безумие, — сказал я, — мы же разумные существа.
— Ты — разумное, — ответил он, — я — нет.
— Ну конечно же, и ты, — настаивал я, — ты один из самых разумных людей, каких я когда-
либо встречал.
— Хорошо! — воскликнул он, — давай не будем спорить. Я — разумный, что из этого?
Я втянул его в спор относительно того, было ли необходимым для двух разумных существ
действовать таким безумным образом, как мы действовали с этой леди-ведьмой.
— Ты — разумен, хорошо, — сказал он яростно, — а это означает, что ты веришь в то, что ты
знаешь очень многое о мире. Но так ли это?
Действительно ли ты знаешь? Ты видел только поступки людей. Твой опыт ограничен только
тем, что делают люди по отношению к тебе и другим. Ты ничего не знаешь об этом волшебном
неизвестном мире.
Он дал мне знак следовать за ним к своей машине, и мы поехали в небольшой мексиканский
городок поблизости.
Я не спрашивал о том, что мы собираемся делать. Он велел мне поставить машину у
ресторана, а затем мы обошли автобусную станцию и универмаг. Дон Хуан шел справа, ведя
меня. Внезапно я осознал, что кто-то еще идет рядом со мной слева. Но прежде, чем я успел
повернуться, чтобы посмотреть, дон Хуан сделал быстрое внезапное движение. Он наклонился
вперед, как если бы хотел что-то поднять с земли, а затем схватил меня за запястье, когда я чуть
не упал через него. Он потащил меня к моей машине и не отпускал руку даже для того, чтобы
позволить мне отпереть дверь.
Секунду я возился с ключами. Он мягко втолкнул меня в машину, а затем сел сам.
— Поезжай медленно, и остановись перед универмагом, — сказал он.
Когда я остановился, дон Хуан кивком головы сделал мне знак смотреть.
"Ля Каталина" стояла на том месте, где дон Хуан схватил меня. Я невольно отшатнулся.
Женщина сделала пару шагов в направлении к машине и остановилась угрожающе в каких-нибудь
трех метрах от нас. Мы посмотрели друг на друга. В этот момент я не чувствовал ничего грозного в
ней. Я улыбнулся и помахал ей. Она хихикнула, как маленькая застенчивая девочка, и прикрыла
рот. Каким-то образом я почувствовал удовольствие. Я повернулся к дону Хуану, чтобы
прокомментировать ее внешний вид и поведение, но он испугал меня чуть не до смерти криком:
— Не поворачивайся к этой женщине спиной, черт возьми!
Я быстро повернулся, чтобы взглянуть на женщину. Она сделала еще пару шагов к машине и
стояла в каких-нибудь полутора метрах от дверцы. Она улыбалась. Зубы у нее были большие,
белые и очень чистые. Однако, в ее улыбке было что-то колдовское. Улыбка не была
дружественной. Это была надетая маска. Только ее рот улыбался. Глаза ее были черные,
холодные и пристально смотрели на меня.
У меня дрожь прошла по телу. Дон Хуан стал смеяться ритмическим покашливанием. После
секундного ожидания женщина медленно попятилась и исчезла среди толпы.
Мы поехали прочь, и дон Хуан стал говорить о том, что если я не подтяну свою жизнь и не
стану учиться, то она наступит не меня, как на беззащитного жука.
— Она тот стоящий оппонент, которого я нашел для тебя, как говорил, — сказал он.
Дон Хуан сказал, что нам следует подождать знака, прежде чем мы будем знать, что делать с
женщиной, которая вмешивается в мою охоту.
Если мы увидим или услышим ворону, то мы наверняка будем знать, что мы можем ждать. И
мы будем знать также, где ждать, — добавил он. Он медленно повернулся, сделав круг,
осматривая окрестности.
— Это не место для ожидания, — сказал он шепотом.
Мы пошли к востоку. Было уже довольно темно. Внезапно две вороны вылетели из-за каких-то
высоких кустов и исчезли за холмом. Дон Хуан сказал, что этот холм и является тем, что нам
нужно.
Как только мы прибыли туда, он обошел его и выбрал место, открытое с юго-востока, у
подножия холма. Он очистил сухие ветки, листья и прочий мусор с круглого пятна пяти-шести
109
футов в диаметре. Я попытался помочь ему, но он отказал мне сильным движением руки.
Приложив палец к губам, он сделал знак молчания. Когда мы окончили, он подтолкнул меня к
центру круга и заставил обратиться лицом к югу в сторону от холма, прошептав мне на ухо, что я
должен подражать его движениям. Он начал своего рода танец, делая ритмичные потоптывания
правой ногой. Они состояли из семи равномерных ударов, перемежающихся набором трех
быстрых ударов.
Я попытался приспособиться к его ритму, и после нескольких неудачных попыток стал более
или менее способен воспроизводить такое же топанье.
— Для чего это? — прошептал я ему на ухо.
Он сказал мне тоже шепотом, что я топаю, как кролик, и что раньше или позже преследователь
будет привлечен звуком и покажется, чтобы посмотреть, что происходит.
Как только я скопировал ритм, дон Хуан перестал топать сам, но велел мне продолжать,
отмеряя ритм движениями своей руки.
Время от времени он внимательно прислушивался, слегка склонив голову направо, видимо,
улавливая звуки в чапарале. Один раз он сделал мне знак остановиться и остался в крайне
алертной позе. Казалось, он был готов прыгнуть или броситься на неизвестного и невидимого
противника.
Затем он сделал мне знак продолжать топанье и через некоторое время остановил меня опять.
Каждый раз, когда я останавливался, он прислушивался с такой концентрацией, что все волокна
его тела, казалось, так напрягались, что готовы были порваться.
Внезапно он прыгнул ко мне и прошептал мне на ухо, что сумерки находятся в полной силе.
Я оглянулся. Чапараль был темной массой так же, как холмы и скалы.
Небо было темно-синим, и я уже не видел больше облаков. Весь мир казался однообразной
массой темных силуэтов, которые не имели каких-нибудь видимых границ.
Я услышал душераздирающий отдаленный крик животного, койота или, может быть, ночной
птицы. Он раздался так внезапно, что я не обратил на него внимания, но тело дона Хуана слегка
дернулось. Я ощущал его вибрации, поскольку он стоял рядом со мной.
— Вот мы и тут, — прошептал он, — топай опять и будь готов, она здесь.
Я начал бешено топать, но дон Хуан наступил мне на ногу и сделал отчаянный знак, чтобы я
расслабился и топал ритмично.
— Не отпугни ее, — прошептал он мне на ухо, — успокойся и не потеряй свои шарики.
Он опять стал отмечать ритм моего топанья и после второго раза, когда он остановил меня, я
вновь услышал такой же крик. На этот раз он казался криком птицы, которая летает над холмом.
Дон Хуан еще раз заставил меня топать, и как раз тогда, когда я остановился, я услышал
особый шуршащий звук слева. Такой звук могло производить тяжелое животное, пробираясь
сквозь сухой кустарник. Мне на ум пришла мысль о медведе, но затем я сообразил, что в пустыне
нет медведей.
Я ухватился за руку дона Хуана, и он улыбнулся мне, приложив палец ко рту в знак молчания. Я
таращился в темноту слева от себя, он сделал мне знак не делать так. Несколько раз он указал
прямо надо мной вверх, а затем заставил меня повернуться так, чтобы я оказался лицом к темной
массе холма. Пальцем дон Хуан указывал на какую-то определенную точку холма. Я удерживал
глаза на этом месте, и внезапно, как в ночном кошмаре, темная тень прыгнула на меня. Я взвыл и
упал на землю на спину. На секунду темный силуэт был наложен на черно-синее небо, а затем он
пронесся дальше и приземлился за нами в кустах. Я услышал звук падения тяжелого тела в кусты,
а затем неземной выкрик.
Дон Хуан помог мне подняться и провел меня в темноте к тому месту, где я оставил свои
ловушки. Он велел мне собрать их вместе и разобрать на части, а затем разбросал эти части во
всех направлениях. Все это он выполнил, не говоря ни слова. По дороге к дому мы не говорили
совсем ничего.
— Что ты хочешь мне сказать? — спросил дон Хуан после того, как я неоднократно просил его
объяснить те события, свидетелем которых я был несколько часов назад.
— Что это было? — спросил я.
— Ты знаешь чертовски хорошо, что это было, — сказал он, — не размазывай все это своим
"что-это-было". Кто это был? — вот что важно.
Я разработал объяснение, которое, казалось, меня устраивало. Фигура, которую я видел,
весьма походила на воздушного змея, которого кто-то пустил над холмом, в то время, как кто-то
110
другой притащил его на землю за нами. Отсюда и эффект силуэта. Отсюда и темный силуэт,
пронесшийся по воздуху, пожалуй, 30 или 40 метров.
Он внимательно выслушал мое объяснение, а затем смеялся до тех пор, пока слезы не
полились у него по щекам.
— Перестань ходить вокруг да около, — сказал он, — отвечай на вопрос прямо. Разве не
женщина это была?
Я должен был признать, что когда я упал и смотрел вверх, то я видел темный силуэт женщины
в длинной юбке, прыгнувшей через меня в очень медленном движении. Затем что-то, казалось,
дернуло силуэт, и он пролетел меня с большой скоростью, обрушившись затем в кусты. В
действительности именно это движение дало мне идею воздушного змея.
Дон Хуан отказался обсуждать прецедент дальше. На следующий день он ушел выполнять
какое-то мистическое поручение, а я отправился навестить друзей индейцев из племени яки в
другой деревне

Среда, 12 декабря 1962 года.
Как только я прибыл в селение яки, мексиканец, владелец магазина, сказал, что он взял
напрокат проигрыватель и двадцать пластинок в городе Обригоне для "фиесты", которую он
собирается устроить следующим вечером в честь Гваделупской девы. Он уже всем сказал, что
сделал необходимые приготовления благодаря Хулио, бродячему продавцу, который приезжал в
селение яки дважды в месяц, чтобы собирать платежи за дешевую мануфактуру, которую он
ухитрялся продавать в кредит некоторым индейцам-яки.
Хулио принес проигрыватель в начале дня и подключил его к динамо, которое снабжало
электричеством магазин. Он убедился, что оно работает, а затем, повернув громкость до
максимума и напомнив владельцу магазина, чтобы тот не трогал никаких кнопок, начал отбирать
двадцать пластинок.
— Я знаю, сколько царапин на каждой из них, — сказал Хулио владельцу магазина.
— Скажи это моей дочери, — ответил владелец магазина.
— Отвечаешь ты, а не твоя дочь.
— Это одно и то же, потому что она будет менять пластинки.
Хулио настаивал на том, что для него нет никакой разницы, будет ли она или кто-нибудь еще
обращаться с проигрывателем, если владелец магазина будет платить за каждую пластинку,
которой будет причинен ущерб. Хозяин начал спорить с Хулио. Лицо у Хулио покраснело. Время от
времени он поворачивался к большой группе индейцев яки, собравшихся перед магазином и
делал знаки отчаяния или замешательства, двигая руками и корча гримасы.
Очевидно, как последний выход, он требовал аванса. Это явилось причиной другого длинного
спора относительно того, что считать пластинкой, которой причинен вред. Хулио с авторитетом
заявил, что любая сломанная пластинка должна быть оплачена полностью, как если бы она была
новой. Хозяин магазина еще больше рассердился и начал выдергивать свой шнур-удлинитель.
Он, казалось, был склонен к тому, чтобы отключить проигрыватель и отменить вечеринку. Он
дал понять своим клиентам, собравшимся перед магазином, что сделал все, что мог, чтобы
договориться с Хулио. На секунду казалось, что вечеринка провалится, еще не начавшись.
Блас, старый индеец яки, в чьем доме я остановился, сделал несколько мрачных замечаний
мрачным голосом о печальном состоянии дел яки, что они не могут даже отпраздновать свой
самый почитаемый религиозный праздник, день Святой девы Гваделупской.
Я хотел вмешаться и предложить свою помощь, но Блас остановил меня.
Он сказал, что если я буду платить аванс, то хозяин магазина разобьет все пластинки.
— Он хуже, чем кто-либо, — сказал он, — пусть сам он платит аванс. Он сосет из нас кровь,
почему бы ему не заплатить.
После долгого спора, в котором, как ни странно, каждый присутствующий был на стороне
Хулио, хозяин магазина добился условий, которые оказались приемлемыми. Он не платил ни
аванса, ни залога, но брал на себя ответственность за пластинки и за проигрыватель. Мотоцикл
Хулио оставил след пыли, когда он уехал к отдаленным домам селения. Блас сказал, что Хулио
старается добраться до своих клиентов прежде, чем они пришли в магазин и растратили все свои
деньги на напитки. Когда он это кончил, группа индейцев вышла из-за магазина. Блас взглянул на
них и стал смеяться так же, как все кругом. Блас сказал мне, что эти индейцы были клиентами
Хулио и прятались позади магазина, ожидая, пока он уедет.
Вечеринка началась рано. Дочь хозяина магазина положила пластинку на диск и опустила
адаптер. Раздался ужасающе громкий визг, а затем звуки трубы и гитар.
111
Вечеринка состояла из проигрывания пластинок на полную громкость. Тут были четыре
молодых мексиканца, которые танцевали с двумя дочерьми хозяина магазина, и тремя другими
молодыми мексиканками. Яки не танцевали. Они с явным удовольствием следили за каждым
движением танцующих. Они, казалось, наслаждались просто наблюдением и глотанием дешевой
текильи /крепкий напиток/. Я заказал выпивку для каждого, кого я знал. Я хотел избежать любых
чувств недоброжелательства. Я курсировал между многочисленными индейцами, говорил с ними,
а затем предлагал им выпить. Мой стиль поведения действовал до тех пор, пока они не
сообразили, что я не пью совсем. Это, казалось, вызвало раздражение у всех сразу. Как будто бы
коллективно они раскрыли, что я к этому обществу не принадлежу. Индейцы стали очень
мрачными и стали бросать на меня косые взгляды.
Мексиканцы, которые были такими же пьяными, как индейцы, в то же самое время поняли, что я
не танцую. И это, казалось, обидело их еще больше. Они, казалось, стали очень агрессивными.
Один из них силой потащил меня за руку поближе к проигрывателю, другой налил полную чашку
текильи и хотел, чтобы я ее полностью выпил одним глотком и доказал, что я "мачо".
Я пытался отбиться от них и идиотски смеялся, как будто мне действительно нравилась
ситуация. Я сказал, что хочу сначала танцевать, а потом пить. Один из молодых людей назвал
название песни. Девушка, отвечающая за проигрыватель, начала рыться в груде пластинок. Она,
казалось, была немного пьяна, хотя никто из женщин открыто не пил, и ей трудно было поставить
пластинку на диск. Молодой человек сказал, что пластинка, которую она выбрала, — не твист. Она
стала возиться с грудой, пытаясь найти подходящую, и все сомкнулись вокруг нее, оставив меня.
Это дало мне время убежать с освещенного участка и с глаз долой.
Я стоял примерно в шестидесяти метрах в темноте каких-то кустов, стараясь решить, что
делать. Я был утомлен. Я чувствовал, что время забраться в машину и ехать домой. Я пошел к
дому Бласа, где стояла моя машина. Я рассчитывал, что если я поеду медленно, то никто не
заметит, что я уезжаю.
Люди, занятые проигрывателем, казалось, все еще ищут пластинку. Все, что я мог слышать, это
гудение громкоговорителя. Затем раздались звуки твиста. Я громко засмеялся, думая, что они,
вероятно, повернулись туда, где я был, и обнаружили, что я исчез.
Я увидел темные силуэты людей, идущих в противоположном направлении — к магазину. Мы
прошли друг мимо друга, и они пробормотали "буэнос ночес".
Я узнал их и заговорил с ними. Я сказал им, что вечеринка была великолепна. Прежде, чем я
подошел к изгибу дороги, я встретил еще двоих людей, которых я не знал, но все равно
приветствовал. Ревущие звуки проигрывателя были здесь на дороге почти такими же громкими,
как и перед магазином. Ночь была темной и беззвездной, но отсвет огней магазина позволял мне
довольно хорошо видеть окружающее. Дом Бласа был очень близко, и я ускорил шаг. Затем я
заметил темную фигуру человека, сидящего на корточках слева от меня на повороте дороги. Я
подумал на секунду, что это, может быть, кто-нибудь из тех, кого я видел на вечеринке, прежде
чем ушел оттуда. Человек, казалось, оправлялся на краю дороги. Это казалось странным, люди
селения ходили в густой кустарник, чтобы справлять свои телесные функции. Я подумал, что кто
бы он ни был, но он, должно быть, пьян.
Я подошел к повороту и сказал "буэнос ночес". Человек ответил мне грубым, дух
захватывающим, нечеловеческим завыванием. Все волосы на моем теле встали буквально
вертикально. На секунду я был парализован. Затем я быстро пошел. Я бросил короткий взгляд. Я
увидел, что темный силуэт стоял на полпути ко мне. Это была женщина. Она была полусогнута,
наклоняясь вперед. В таком положении она прошла несколько метров, а затем прыгнула. Я
бросился бежать, в то время, как женщина прыгала подобно птице сбоку от меня, не отставая. К
тому времени, когда я прибыл к дому Бласа, она заступила мне дорогу, и мы почти столкнулись.
Я перепрыгнул через небольшую сухую канаву перед домом и вломился в двери.
Блас был уже дома, и его, казалось, не озаботила моя история.
— Хорошую шутку они с тобой сыграли, — сказал он, — индейцы находят большое
удовольствие в том, чтобы дразнить иностранцев.
Пережитое так расстроило мои нервы, что на следующий день я поехал к дому дона Хуана
вместо того, чтобы ехать домой, как я раньше собирался.
Дон Хуан вернулся после обеда. Я не дал ему времени ничего сказать, а тут же изложил ему
всю мою историю, включая комментарий Бласа. Лицо дона Хуана стало хмурым. Может, это было
только моим воображением, но мне показалось, что он огорчен.
— Поменьше верь тому, что Блас сказал тебе, — сказал он серьезным тоном, — он ничего не
знает о битвах между врагами.
112
Ты должен был знать, что это что-то серьезное уже в тот момент, когда заметил, что тень
находится слева от тебя. Точно так же ты не должен был бежать.
— Что же мне полагалось делать? Стоять там?
— Правильно. Когда воин встречает своего противника, и противник не является ординарным
человеком, он должен сделать свою стоянку. Это единственное, что делает его неуязвимым.
— О чем ты говоришь, дон Хуан?
— Я говорю, что у тебя была третья встреча с твоим стоящим противником. Она следует за
тобой кругом, поджидая момента слабости с твоей стороны. На этот раз она чуть тебя не
раздавила.
Я ощутил приступ тревоги и обвинил его в том, что он толкнул меня в ненужную опасность. Я
жаловался, что та игра, которую он со мной играет — жестока.
— Она была бы жестока, если бы случилась со средним человеком. Но с того момента, как
человек начинает жить, как воин, он уже не является больше ординарным. К тому же, я не искал
для тебя стоящего оппонента ради того, чтобы играть с тобой или дразнить тебя, или раздражать
тебя. Стоящий оппонент может пришпорить тебя. Под влиянием противника, подобного "ля
Каталине", ты вынужден использовать все, чему я тебя учил. У тебя нет никакого другого выбора.
Некоторое время мы молчали. Его слова подняли во мне огромную тревогу.
Затем он захотел, чтобы я проимитировал как можно ближе тот крик, который я услышал после
того, как сказал "буэнос ночес".
Я попытался воспроизвести звук и выдал какое-то такое странное завывание, что оно испугало
меня самого. Дон Хуан, должно быть, посчитал мою попытку смешной. Он смеялся почти без
удержу.
После этого он попросил меня воспроизвести общую последовательность событий, расстояние,
на которое я бежал, расстояние, на котором находилась женщина, когда я ее встретил,
расстояние, на котором она находилась, когда я достиг дома, и место, с которого она начала
прыгать.
— Ни одна жирная индеанка не может прыгать таким образом, — сказал он, рассмотрев все
условия, — они даже не смогут столько пробежать.
Он заставил меня прыгать. Я не мог покрыть за один раз более четырех футов, а если мое
восприятие меня не обманывало, то женщина покрывала по крайней мере десять футов одним
прыжком.
— Конечно, ты знаешь, что с этого времени ты должен быть настороже, — сказал он с
выражением огромной серьезности, — она постарается хлопнуть тебя по левому плечу в тот
момент, когда ты будешь слаб или не настороже.
— Что мне следует делать? — спросил я.
— Бесполезно жаловаться, — сказал он, — важно, чтобы с этого момента у тебя была твердая
стратегия жизни.
Я совершенно не мог сконцентрироваться на том, что он говорит.
Записывал я автоматически. После долгого молчания он спросил, не чувствую ли я боли за
ушами или у основания шеи. Я сказал, нет, и он объяснил, что если бы я испытывал неприятные
ощущения в любом из этих мест, то это означало бы, что я неуклюж и что "ля Каталина" нанесла
мне вред.
— Все, что ты делал прошлой ночью, было неуклюжим, — сказал он, — прежде всего ты
отправился на вечеринку, чтобы убить время, как если бы было какое-то время, которое можно
убивать. Это ослабило тебя.
— Ты хочешь сказать, что мне не нужно ходить на вечеринки?
— Нет, я не это хочу сказать. Ты можешь идти туда, куда хочешь, но если ты идешь, ты должен
принимать на себя полностью ответственность за свой поступок. Воин стратегически живет свою
жизнь. Он будет присутствовать на вечеринке или на собрании подобного рода, только если это
входит в его стратегию. Разумеется, это означает, что он будет в полном контроле и будет
выполнять все те поступки, которые считает необходимыми.
Он пристально взглянул на меня и улыбнулся. Затем прикрыл лицо и мягко кашлянул.
— Ты в ужасном узле, — сказал он, — впервые в твоей жизни твой противник идет по твоему
следу, и ты не можешь тебе позволить действовать абы как. На этот раз тебе придется учиться
совершенно другому деланию, деланию стратегии. Думай об этом так: если ты останешься живым
после покушения "ля Каталины", то тебе нужно будет поблагодарить ее когда-нибудь за то, что она
заставила тебя изменить твое делание.

— Что за ужасный способ представлять все это так! — воскликнул я, — а если я не останусь
живой?
— Воин никогда не индульгирует в подобных мыслях, — сказал он, — когда он должен
действовать с окружающими людьми, воин следует деланию стратегии, и в этом делании нет ни
побед, ни поражений. В этом делании есть только действие.
Я спросил его, что входит в делание стратегии.
— Это состоит в том, что ты не полагаешься на милость людей, — ответил он, — на этой
вечеринке, например, ты был клоуном не потому, что это отвечало твоей цели быть клоуном, а
потому, что ты отдался на милость этих людей. У тебя не было никакого контроля и поэтому ты
был вынужден бежать от них.
— Что мне следовало делать?
— Не ходить туда совсем, или идти туда для того, чтобы выполнить особое действие.
— После карусели с мексиканцами ты был слаб, и "ла Каталина" воспользовалась этой
возможностью. Поэтому она расположилась на дороге, чтобы ожидать тебя.
Ты все же заговорил с ней, хотя твое тело знало, что что-то не в порядке. Это было ужасно. Ты
не должен произносить своему оппоненту ни единого слова во время подобных встреч. Затем ты
повернулся к ней спиной.
Это было еще хуже. Потом ты побежал от нее, и это было самое худшее, что ты только мог
сделать. Очевидно, она неуклюжа. Маг, который стоит своего хлеба, раздавил бы тебя в ту же
секунду, как ты повернулся спиной и побежал.
Пока что единственной твоей защитой является оставаться на месте и исполнять свой танец.
— О каком танце ты говоришь? — спросил я.
Он сказал, что "кроличье топанье", которому он научил меня, было первым движением танца,
который воин исполняет и расширяет в течение своей жизни и в конце концов танцует его на своей
последней стоянке на земле.
Я ощутил момент странной трезвости. И целая серия мыслей возникла у меня. На одном
уровне было ясно, что то, что имело место между мной и "ля Каталиной" в первый раз, когда я с
ней встретился, было реальным. "Ля Каталина" была реальной, и я не мог сбросить со счетов той
возможности, что она действительно преследует меня. На другом уровне я не мог понять, каким
образом она преследует меня, и это давало основу слабому подозрению, что дон Хуан, может
быть, шутит надо мной, и что, может быть, он сам каким-нибудь образом производит те
мистические эффекты, свидетелем которых я был.
Внезапно дон Хуан взглянул на небо и сказал мне, что еще есть время поехать и проверить
колдунью. Он заверил меня, что мы подвергаемся очень небольшой опасности, поскольку
собираемся просто проехать мимо ее дома.
— Ты должен сопоставить ее формы, — сказал дон Хуан, — тогда у тебя в уме не останется
никаких сомнений ни так, ни эдак.
Ладони у меня стали так сильно потеть, что я был вынужден их несколько раз вытереть
полотенцем. Мы забрались в мою машину, и дон Хуан направил меня на главное шоссе, а затем
на широкую грунтовую дорогу. Я ехал по ее середине. Тяжелые грузовики и тракторы промяли
глубокие колеи, а моя машина была слишком низка для того, чтобы ехать по левой или правой
стороне дороги. Мы медленно ехали в густом облаке пыли. Гравий, который использовали для
починки дороги, смешался с глиной во время дождей, и куски сухих грязных камней стучали по
металлу под моей машиной, издавая громкий взрывоподобный звук.
Дон Хуан сказал, чтобы я снизил скорость, когда мы подъезжали к небольшому мосту. Там
сидели четверо индейцев, и они помахали нам. Мы переехали через мост, и дорога плавно
повернула.
— Вот дом этой женщины, — прошептал дон Хуан, указывая глазами на белый дом с высокой
бамбуковой оградой вокруг.
Он сказал, чтобы я развернулся и остановился посередине дороги, ожидая, не будет ли
женщина настолько подозрительной, чтобы показать свое лицо. Мы стояли там, наверно, минут
десять. Время мне казалось бесконечным. Дон Хуан не сказал ни слова. Он сидел неподвижно,
глядя на дом.
— Вот она, — сказал он, и его тело сделало внезапный прыжок.
Я увидел темный силуэт женщины, стоящей внутри дома и смотрящей через открытую дверь. В
комнате было тесно, и это только усиливало темноту женского силуэта.
114
Через несколько минут женщина вышла из темноты комнаты и, остановившись в дверях,
смотрела на нас. Секунду мы смотрели на нее, а затем дон Хуан сказал, чтобы я ехал. У меня не
было слов. Я мог бы присягнуть, что она была именно той женщиной, которую я видел прыгающей
у дороги в темноте.
Примерно полчаса спустя, когда мы вернулись на мощеное шоссе, дон Хуан заговорил со мной.
— Ну, что ты скажешь? — спросил он, — узнал ты эту форму?
Прежде, чем ответить, я долго колебался. Я боялся последствий того, что я скажу да. Я
тщательно разработал свой ответ и сказал, что я думаю, тогда было очень темно и поэтому я не
могу быть абсолютно уверен.
Он засмеялся и слегка похлопал меня по голове.
— Она была той самой, не так ли? — спросил он.
Он не дал мне времени ответить. Он приложил палец ко рту знаком молчания и прошептал мне
на ухо, что говорить что-либо бессмысленно и что для того, чтобы выжить в покушениях "ля
Каталины", я вынужден использовать все, чему он меня научил.

Часть вторая. Путешествие в Икстлан.
18. Кольцо силы мага.

11 мая 1971 года я в последний раз за свое ученичество навестил дона Хуана. В этот раз я
приехал к нему с тем же настроением, с каким приезжал к нему в течение десяти лет нашей связи.
Иначе говоря, я опять искал дружелюбия его компании.
Его друг, дон Хенаро, маг из индейцев сакатэка, находился с ним. Я видел их обоих во время
своего предыдущего визита шестью месяцами ранее. Я раздумывал, спросить их или не спросить
о том, были ли они все это время вместе, когда дон Хенаро объяснил, что он так сильно любит
северную пустыню, что вернулся как раз вовремя, чтобы повидаться со мной. Они оба засмеялись,
как будто бы знали секрет.
— Я вернулся специально для тебя, — сказал дон Хенаро.
— Это верно, — отозвался дон Хуан.
Я напомнил дону Хенаро, что в последний раз, когда я тут был, его попытки помочь мне
"остановить мир" были катастрофичны для меня. Это был дружеский способ дать ему знать, что я
его боюсь. Он смеялся безудержно, трясясь всем телом и взбрыкивая ногами, как ребенок. Дон
Хуан избегал смотреть на меня и тоже смеялся.
— Ты больше не будешь пытаться помогать мне, дон Хенаро? — спросил я.
Мой вопрос вызвал у них обоих судороги смеха. Дон Хенаро, смеясь, катался по земле. Затем
он лег на живот и поплыл по полу. Когда я увидел, что он делает, я понял, что пропал. В этот
момент мое тело каким-то образом осознало, что я прибыл к концу. Я не знал, что это за конец.
Моя личная склонность к драматизации и мой предыдущий опыт с доном Хенаро заставляли меня
думать, что это может быть конец моей жизни.
Во время моего последнего визита к ним, дон Хенаро попытался толкнуть меня на грань
"остановки мира". Его усилия были столь головокружительны и столь прямолинейны, что дон Хуан
сам велел мне уехать. "Демонстрация силы", показанная доном Хенаро, была такой необычайной
и такой ошеломляющей, что вызвала у меня полную переоценку самого себя. Я уехал домой,
пересмотрел записки, которые я сделал в самом начале своего ученичества, и совершенно новое
чувство загадочно пришло ко мне, хотя я и не осознавал его до тех пор, пока не увидел дона
Хенаро, плывущего по полу.
Акт плавания по полу, который соответствовал другим странным и ошеломляющим поступкам,
которые он выполнял перед самыми моими глазами, начался с того, что он вроде бы лежал лицом
вниз. Сначала он смеялся настолько сильно, что его тело тряслось в конвульсиях, затем он начал
брыкать ногами, и, наконец, движения его ног стали координированными с гребущими движениями
его рук, и дон Хенаро стал скользить по земле, как если бы лежал на доске, поставленной на
подшипниковые колеса. Он несколько раз менял направление и покрыл весь участок перед домом
дона Хуана, плавая вокруг меня и дона Хуана.
Дон Хенаро устраивал свою клоунаду передо мной и раньше, и каждый раз, когда он это делал,
дон Хуан говорил, что я находился на грани "видения". Моя неудача "видеть" была результатом
115
того, что я настойчиво старался объяснить любой из поступков дона Хенаро с разумной точки
зрения.
На этот раз я был настороже, и когда он поплыл, я не делал попыток объяснить или понять
события. Я просто следил за ним. Однако, я не мог уйти от ощущения ошеломленности. Он
действительно скользил на животе и груди. Мои глаза начали скашиваться, когда я следил за ним.
Я ощутил прилив тревоги. Я был убежден, что если не объясню себе того, что происходит, то я
смогу "видеть", и эта мысль наполняла меня необычайным нетерпением. Мое нервное напряжение
было столь большим, что каким-то образом я опять оказался в исходной точке, еще раз замкнутый
в разумные рассуждения.
Дон Хуан, должно быть, следил за мной. Внезапно он хлопнул меня.
Автоматически я повернулся к нему лицом и на секунду отвел глаза с дона Хенаро. Когда я
опять взглянул на него, он стоял рядом со мной со слегка склоненной головой так, что подбородок
почти касался моего правого плеча.
Я испытал запоздалую реакцию испуга. Секунду я смотрел на него, а затем отпрыгнул назад.
Его выражение неподдельного изумления было столь комичным, что я истерически
рассмеялся. Однако я не мог не сознавать, что мой смех необычен. Мое тело сотрясалось от
нервных спазм, исходящих из средней части живота. Дон Хенаро приложил свою руку к моему
животу, и судорожный смех прекратился.
— Этот маленький Карлос во всем так чрезмерен! — воскликнул он с видом очень сдержанного
человека.
Затем он добавил, подражая голосу и манерам дона Хуана:
— Разве ты не знаешь, что воин никогда не смеется таким образом?
Его карикатура дона Хуана была столь совершенна, что я рассмеялся еще сильнее.
Затем они оба ушли вместе и отсутствовали около двух часов, почти до полудня.
Когда они вернулись, то сели перед домом дона Хуана. Они не говорили ни слова. Они
казались сонными, усталыми, почти отсутствующими. Долгое время они оставались
неподвижными, однако казалось, что им было очень удобно и незатруднительно это. Рот дона
Хуана слегка приоткрылся, как если бы он действительно спал, но его руки были сцеплены на
коленях и большие пальцы ритмично шевелились. Я нервничал и несколько раз менял положение.
Затем через некоторое время на меня нашла приятная дремота. Я, должно быть, заснул. Смех
дона Хуана разбудил меня. Я раскрыл глаза. Они оба стояли и смотрели на меня.
— Если ты не разговариваешь, то ты засыпаешь, — сказал дон Хуан, смеясь.
— Боюсь, что так, — ответил я.
Дон Хенаро лег на спину и стал дрыгать ногами в воздухе. На секунду я подумал, что он опять
начинает свою беспокойную клоунаду, но он уже вернулся в свое обычное сидячее положение со
скрещенными ногами.
— Есть еще одна вещь, которую ты должен теперь осознать, — сказал дон Хуан, — я называю
ее кубический сантиметр шанса. Все мы, в независимости от того, воины мы или нет, имеем
кубический сантиметр шанса, который время от времени выскакивает у нас перед глазами.
Различие между средним человеком и воином состоит в том, что воин осознает это, и одна из его
задач — быть алертным, намеренно ожидая, так что когда его кубический сантиметр выскакивает,
он обладает необходимой скоростью и гибкостью, чтобы поднять его.
Шанс, удача, личная сила или как ты это ни назови, является особым состоянием дел. Это как
очень маленькая палочка, которая появляется прямо перед нами и приглашает нас схватиться за
нее. Обычно мы слишком заняты или слишком загружены, или слишком глупы и ленивы для того,
чтобы понять, что это наш кубический сантиметр удачи. Воин, с другой стороны, всегда алертен,
всегда подтянут и имеет пружинистость и цепкость, необходимые, чтобы схватить ее.
— Твоя жизнь очень туга? — спросил внезапно меня дон Хенаро.
— Я думаю, да, — сказал я с убеждением.
— Ты думаешь, что можешь ухватить свой кубический сантиметр удачи? -
спросил меня дон Хуан тоном недоверия.
— Я считаю, что делаю это все время, — сказал я.
Я думаю, что ты алертен только относительно тех вещей, которые знаешь, — сказал дон Хуан.
— Может быть, я дурачу себя, но я считаю, что сейчас я более сознателен, чем в любое другое
время своей жизни, — сказал я, действительно имея это в виду.
Дон Хенаро кивнул головой в подтверждение.
116
— Да, — сказал он мягко, как бы говоря про себя, — маленький Карлос действительно подтянут
и абсолютно алертен.
Я почувствовал, что они подсмеиваются надо мной. По моему мнению, мое заявление о своем
подтянутом состоянии и алертности, возможно, могло раздражить их.
— Я не собирался хвастаться, — сказал я.
Дон Хенаро вытянул брови и расширил ноздри. Он взглянул на мой блокнот и притворился, что
пишет.
— Я думаю, что Карлос более подтянут, чем всегда, — сказал дон Хуан дону Хенаро.
— Может быть, он слишком подтянут? — бросил дон Хенаро.
— Вполне может быть, — заключил дон Хуан.
Я не знал, что тут вставить, поэтому молчал.
— Ты помнишь тот случай, когда я заморозил твою машину? — спросил дон Хуан, как бы
невзначай.
Его вопрос был внезапен и не связан с тем, о чем мы говорили. Он относился к тому времени,
когда я не мог завести мотор машины до тех пор, пока он не сказал, что я могу.
— Это было ничто, — заверил дон Хуан с оттенком уверенности, — совершенно ничто.
Правильно, Хенаро?
— Правильно, — безразлично сказал дон Хенаро.
— Что ты имеешь в виду? — сказал я с протестом, — то, что ты сделал в тот день, было
действительно вне границ моего понимания.
— Это о многом не говорит, — сказал дон Хенаро.
— Они оба громко рассмеялись, а затем дон Хуан похлопал меня по спине.
— Хенаро может сделать кое-что намного лучшее, чем замораживание твоей машины, —
продолжал он, — верно, Хенаро?
— Верно, заметил дон Хенаро, оттопыривая губы, как ребенок.
— Что он может сделать? — спросил я, стараясь не показать беспокойства.
— Хенаро может всю твою машину убрать прочь! — воскликнул дон Хуан громовым голосом. И
затем добавил тем же самым тоном: — верно, Хенаро?
— Верно! — ответил дон Хенаро самым громким человеческим голосом, какой я когда-либо
слышал.
Я невольно подскочил. По телу у меня прошли три-четыре нервные спазма.
— Что ты хочешь сказать тем, что он хочет взять мою машину прочь? — спросил я.
— Что я хочу сказать, Хенаро? — спросил дон Хуан.
— Ты хочешь сказать, что я могу забраться в его машину и уехать, — сказал дон Хенаро с
неубедительной серьезностью.
— Забери машину прочь, Хенаро, — подтолкнул его дон Хуан шутливым тоном.
— Сделано! — сказал Хенаро, гримасничая и глядя на меня искоса.
Я заметил, что когда он гримасничал, его брови топорщились, делая его взгляд предательским
и пронзительным.
— Хорошо, — спокойно сказал дон Хуан, — пойдем туда и проверим машину.
— Да, — эхом отозвался Хенаро, — пойдем туда и проверим машину.
Очень медленно они поднялись. Секунду я не знал, что делать, но дон Хуан жестом поднял
меня.
Мы отправились к небольшому холмику перед домом дона Хуана. Дон Хуан шел справа от
меня. Дон Хенаро — слева. Они находились в полутора-двух метрах впереди меня, все время в
поле моего зрения.
— Давай проверим машину, — сказал Хенаро опять.
Дон Хуан двигал руками, как если бы сучил невидимую нить. Дон Хенаро сделал так же и
повторил: — давай проверим машину.
Они шли, немножко приседая. Их шаги были длиннее, чем обычно, и их руки двигались так, как
если бы они вытирали или полировали какие-то невидимые предметы перед собой. Я никогда не
видел, чтобы дон Хуан паясничал таким образом, и, глядя на него я чувствовал почти
раздражение.

Мы достигли вершины, и я посмотрел вниз, к подножию холма, где в каких-нибудь ста метрах я
поставил свою машину. Желудок у меня судорожно сжался! Машины не было!
Я сбежал с холма. Машины нигде не было видно. На секунду я испытал огромное
замешательство. Я был дезориентирован.
Моя машина стояла здесь с тех пор, как я приехал рано утром.
Наверное, получасом раньше я приходил сюда, чтобы взять новую пачку писчей бумаги. Я еще
подумал, чтобы оставить открытыми окна, т.к. было слишком жарко, но количество комаров и
других летающих насекомых, заполонивших весь этот район, заставило меня изменить свое
решение, и я оставил машину запертой, как обычно.
Я оглянулся. Я отказывался верить в то, что моя машина исчезла. Я прошелся по краю чистой
площадки. Дон Хуан и дон Хенаро присоединились ко мне и стояли рядом, в точности делая то,
что делал я. Вглядываясь в даль, не видно ли где-нибудь машины, на секунду я испытал эйфорию,
которая уступила место чувству ни с чем не связанного раздражения. Они, казалось, заметили это
и стали ходить вокруг меня, двигая руками, как если бы раскатывали тесто.
— Как ты думаешь, что случилось с машиной, Хенаро? — спросил дон Хуан наигранно.
— Я угнал ее, — сказал Хенаро и сделал поразительнейшее движение переключения передач
и выруливания. Он согнул ноги, как если бы сидел и оставался в этом положении несколько
секунд, очевидно, удерживаясь в этом положении мышцами ног. Затем он перенес вес на правую
ногу и вытянул левую, имитируя выжимание сцепления. Губами он издал звук мотора, и, наконец,
он притворился, что наехал на ухаб и стал подпрыгивать вверх и вниз, давая мне полное
ощущение неопытного водителя, который подскакивает на ухабах, не выпуская рулевого колеса.
Пантомима дона Хенаро поражала. Дон Хуан смеялся, пока не выбился из дыхания. Я хотел
присоединиться к их веселью, но не мог расслабиться. Я чувствовал себя нехорошо, под угрозой.
Тревога, беспрецедентная в моей жизни, овладела мной. Я почувствовал, что горю изнутри и
начал пинать камешки на земле, и закончил тем, что стал их переворачивать с бессознательной и
непредсказуемой яростью. Казалось, ярость действительно находилась вне меня и внезапно меня
обволокла. Потом раздражение покинуло меня так же мистически, как и нашло. Я глубоко вздохнул
и почувствовал себя лучше.
Я не смел взглянуть на дона Хуана. Моя вспышка злости раздражала меня, но в то же самое
время мне хотелось смеяться. Дон Хуан подошел ко мне сбоку и погладил по спине. Хенаро
положил руку мне на плечо.
— Правильно, — сказал дон Хенаро, — индульгируй себя. Ударь себя по носу, чтобы потекла
кровь. Потом ты можешь взять камень и вышибить себе зубы. Это очень помогает! А если и это не
поможет, то ты можешь расплющить свои яйца тем же самым камнем на большом булыжнике вот
здесь.
Дон Хуан засмеялся. Я сказал, что мне стыдно за то, что я себя так плохо вел. Я не знаю, что
на меня нашло. Дон Хуан сказал, что он уверен, я точно знаю, что происходит, что я притворяюсь,
будто бы не знаю, и что сам акт притворства рассердил меня. Дон Хенаро необычно был приятен.
Он неоднократно поглаживал меня по спине.
— Это бывает со всеми нами, — сказал дон Хуан.
— Что ты имеешь в виду? — спросил дон Хенаро, имитируя мой голос и мою привычку
задавать дону Хуану вопросы.
Дон Хуан сказал какие-то абсурдные вещи типа "когда мир вверх ногами, то мы вниз ногами, а
когда мир вниз ногами, то мы вверх ногами. Теперь, когда и мир и мы вниз ногами, то мы думаем,
что мы наружу ногами". Он продолжал и продолжал говорить чушь в то время, как дон Хенаро
изображал мое делание заметок. Он писал на невидимом блокноте, раздувая ноздри в такт
движению руки, держа глаза широко открытыми, прикованными к дону Хуану. Дон Хенаро
ухватился за мои попытки писать, не глядя в блокнот для того, чтобы избежать нарушения
естественного хода разговора. Его подражание было поистине смешным.
Внезапно я почувствовал себя легко и счастливо. Их смех успокаивал.
На какой-то момент я отступился и расхохотался. Но затем мой мозг вошел в новое состояние
тревоги, смущения и раздражения. Я подумал, что что бы тут ни происходило, но это невозможно.
И действительно, это было неприемлемо, согласно тому логическому порядку, по которому я
привык судить об окружающем мире. И, однако же, органами чувств я ощущал, что моей машины
тут нет. Мне пришла в голову мысль, как это всегда бывало, когда дон Хуан ставил передо мной
необъяснимые явления, что надо мной подшутили обычными средствами. Под стрессом мой ум
невольно и настойчиво всегда повторял одну и ту же конструкцию. Я стал рассчитывать, сколько
доверенных лиц нужно дону Хуану и дону Хенаро, чтобы поднять мою машину и перенести ее с
того места, где я ее оставил. Я был абсолютно уверен, что запер дверцы. Ручной тормоз был
118
затянут, и машина была на скорости. Рулевое колесо также было заперто. Чтобы передвинуть ее,
нужно было бы поднять ее руками. Эта задача потребовала бы такой рабочей силы, которую, я
был уверен, ни один из них не смог бы собрать вместе. Другой возможностью было, что кто-то в
согласии с ними отмычкой открыл мою машину, подсоединил к зажиганию провода и угнал ее.
Чтобы это сделать, требовались специальные знания, которые не были в их средствах.
Единственным другим объяснением было то, что они, возможно, гипнотизируют меня. Их
движения были столь новы для меня и так подозрительны, что я вошел в штопор рациональных
размышлений. Я думал, что если они меня гипнотизируют, то я нахожусь в состоянии измененного
сознания. В своем опыте с доном Хуаном я заметил, что в таких состояниях невозможно
удерживать постоянное умственное слежение за ходом времени. При этом никогда не было
порядка в воспринимаемом ходе времени, во всех состояниях необычной реальности, которые я
испытал. И моим заключением было, что если я буду держаться алертно, то придет момент, когда
я потеряю порядок последовательности времени. Как, например, я смотрел бы на гору в данный
момент, а в следующий момент сознания оказалось бы, что я смотрю на долину в
противоположном направлении и не помню, когда повернулся. Я считал, что если что-нибудь
подобного рода произойдет со мной, то я тогда смогу объяснить то, что происходит с моей
машиной, может быть, как случай гипноза. Я решил, что единственное, что я могу сделать, это как
можно тщательнее следить за каждой деталью.
— Где моя машина? — спросил я, обращаясь к ним обоим.
— Где машина, Хенаро? — спросил дон Хуан с видом необычайной серьезности.
Дон Хенаро начал переворачивать маленькие камешки и заглядывать под них. Он работал
лихорадочно по всему тому участку, где я оставил свою машину. Фактически, он перевернул
каждый камень. Временами он притворялся сердитым и забрасывал камень в кусты.
Дон Хуан, казалось, наслаждался сценой вне всяких слов. Он смеялся и хмыкал, почти забыв о
моем присутствии.
Дон Хенаро только что закончил переворачивание камней и застыл в наигранном
замешательстве, когда наткнулся на крупный булыжник, единственный большой и тяжелый камень
на месте стоянки. Он попытался перевернуть его, но камень был слишком тяжел и слишком
глубоко ушел в землю. Он старался и пыхтел, пока не покрылся потом. Потом он сел на камень и
позвал дона Хуана на помощь.
Дон Хуан повернулся ко мне с лучезарной улыбкой и сказал:
— Пойдем, поможем Хенаро.
— Что он делает? — сказал я.
— Он ищет твою машину, — сказал дон Хуан, как будто это в порядке вещей.
— Но бога ради! Как он может найти ее под камнями? — запротестовал я.
— Но бога ради! Почему бы нет? — откликнулся дон Хенаро, и оба они покатились со смеху.
Мы не смогли приподнять камень. Дон Хуан предложил, чтобы мы сходили к нему домой и
взяли хорошее бревнышко, чтобы использовать его, как рычаг.
По дороге к дому я говорил им, что их поступки абсурдны, и что то, что они делают, не нужно.
Дон Хуан уставился на меня.
— Хенаро очень последовательный человек, — сказал дон Хуан с серьезным выражением, —
он такой же последовательный и пунктуальный, как ты. Ты сам сказал, что никогда не оставляешь
ни одного камня не перевернутым. Он делает то же самое.
Дон Хенаро похлопал меня по плечу и сказал, что дон Хуан абсолютно прав, и что ему
действительно хочется походить на меня. Он взглянул на меня с безумным блеском в глазах и
раздул ноздри.
Дон Хуан хлопнул в ладоши и бросил на землю свою шляпу.
После долгих поисков вокруг дома дон Хенаро нашел длинное и довольно толстое бревно —
часть конька крыши. Он взвалил его себе на плечи, и мы пошли назад к тому месту, где была моя
машина.
Когда мы поднимались на небольшой холм и уже почти достигли поворота тропинки, откуда я
мог видеть плоский участок стоянки, на меня внезапно нашло озарение. Я подумал, что найду
свою машину, если взгляну прежде их, но когда я посмотрел вниз, у подножия холма моей машины
не оказалось.
Дон Хуан и дон Хенаро, должно быть, поняли, что я имел в мыслях, и бежали за мной, громко
смеясь. Когда мы достигли подножия холма, они сразу принялись за работу. Я следил за ними
несколько секунд. Их поступки были совершенно непонятны. Они не притворялись, что они
работают. Они действительно ушли целиком в задачу переворачивания валуна, чтобы посмотреть,
119
нет ли под ним моей машины. Для меня это было слишком, и я присоединился к ним. Они пыхтели
и кричали, а дон Хенаро выл, как койот.
Они насквозь пропитались потом. Я отметил, как невероятно сильны были их тела, особенно у
дона Хуана. Рядом с ними я был неженным юношей.
Очень скоро я тоже обливался потом. В конце концов мы перевернули валун, и дон Хенаро
исследовал под ним землю со сводящим с ума терпением и тщательностью.
— Нет, ее здесь нет, — заявил он.
Это заявление повалило их обоих от смеха на землю.
Я нервно смеялся. У дона Хуана, казалось, были настоящие спазмы боли, и он лежал на земле,
прикрыв руками лицо, в то время, как его тело тряслось от смеха.
— В каком направлении мы пойдем теперь? — спросил дон Хенаро после долгого отдыха.
Дон Хуан указал кивком головы.
— Куда мы идем? — спросил я.
— Искать твою машину, — сказал дон Хуан и даже не улыбнулся.
Они опять шли по бокам от меня, когда мы вошли в кусты. Мы прошли лишь несколько метров,
когда дон Хенаро сделал нам знак остановиться. Он на цыпочках подкрался к круглому кусту в
нескольких шагах в стороне.
Несколько секунд всматривался между веток, а затем сказал, что машины там нет.
Мы шли некоторое время, а затем дон Хенаро сделал мне знак тишины своей рукой. Он выгнул
спину, стоя на цыпочках, и вытянул руки над головой. Его пальцы согнулись, как когти. С того
места, где я стоял, тело дона Хенаро имело форму латинской буквы s. Секунду он был в этой
позе, а затем буквально головой вперед прыгнул на длинную ветку с сухими листьями.
Он осторожно поднял ее, осмотрел, а затем заметил, что машины там нет.
Пока мы шли в густом чапарале, он заглядывал в кусты, забирался на небольшие деревья и
всматривался в их листву лишь для того, чтобы заключить, что машины там тоже нет.
Тем временем я выдерживал подробнейший умственный отчет всего, что я вижу и чего
касаюсь. Мой последовательный и упорядоченный взгляд на мир вокруг себя был таким же
непрерывным, как бывал всегда. Я касался камней, кустов, деревьев, и перемещал свой взгляд с
одного предмета на другой, смотрел то одним глазом, то другим. По всем расчетам я шел в
чапарале: так же, как я делал это десятки раз во время обычной жизни.
Потом дон Хенаро лег на живот и попросил нас сделать так же. Он положил подбородок на
сомкнутые руки. Дон Хуан сделал то же самое. Оба они уставились на серию маленьких выступов
земли, которые выглядели, как микроскопические холмы. Внезапно дон Хенаро сделал
хватательное движение правой рукой и что-то поймал. Он поспешно поднялся и также сделал дон
Хуан. Держа сомкнутую в кулак руку перед нами, он сделал нам знак подойти поближе и
посмотреть. Затем он стал медленно открывать ладонь. Когда она наполовину приоткрылась, из
нее вылетел и улетел большой черный предмет.
Движение было столь внезапным, а летящий предмет столь велик, что я отпрыгнул назад и чуть
не потерял равновесия. Дон Хуан поддержал меня.
— Это была не машина, — пожаловался дон Хенаро, — это была проклятая муха. Извините.
Оба они пристально рассматривали меня. Они стояли передо мной и не смотрели прямо на
меня, а только уголками глаз. Взгляд был длительный.
— Это была муха, не так ли? — спросил меня дон Хенаро.
— Я думаю, что так, — сказал я.
— Не думай, — приказал дон Хуан величественно, — что ты видел?
— Я видел что-то величиной с ворону, вылетающее у него из руки, — сказал я.
Мое заявление соответствовало тому, что я ощутил, и не было рассчитано, как шутка, но они
восприняли его, как самое смешное заявление, которое кто-либо сказал за этот день. Они оба
стали прыгать вверх и вниз и хохотать, пока не выбились из дыхания.
— Я полагаю, с Карлоса достаточно, — сказал дон Хуан. Его голос звучал хрипло от смеха.
Дон Хенаро сказал, что он вот-вот найдет мою машину, и что чувствуется все горячее и
горячее. Дон Хуан сказал, что мы находимся в очень пересеченной местности, и что найти машину
здесь было нежелательной вещью. Дон Хенаро снял свою шляпу и привязал к ней кусок нитки из
своего пончо. Затем он прикрепил свой шерстяной пояс к желтой ленточке, закрепленной на полях
шляпы с краю.
— Я делаю из своей шляпы воздушного змея, — сказал он мне.

Я следил за ним, зная, что он шутит. Я всегда считал себя экспертом по воздушным змеям.
Будучи ребенком, я строил сложнейшие змеи и знал, что поля шляпы слишком ветхи для того,
чтобы устоять перед ветром. Верх шляпы, с другой стороны, был слишком высок, и ветер будет
циркулировать внутри, не давая шляпе приподняться с земли.
— Ты думаешь, она не полетит, так? — спросил дон Хуан.
— Я знаю, что не полетит, — сказал я.
Дону Хенаро, казалось, не было до этого дела, и он закончил тем, что привязал длинную
бечевку к своей шляпе-змею.
День был ветреным, и дон Хенаро побежал вниз с холма в то время, как дон Хуан держал его
шляпу. Затем дон Хенаро дернул за бечевку, и проклятая штуковина действительно полетела.
— Смотри, смотри на змея! — заорал дон Хенаро. Шляпа пару раз нырнула, но осталась в
воздухе.
— Не отводи глаз от змея, — сказал дон Хуан твердо.
На мгновение я почувствовал головокружение. Глядя на змея, я испытал полное воспоминание
другого случая. Казалось, что я сам запускаю змея, как я когда-то делал в ветреные дни на холмах
моего родного города.
На короткое мгновение воспоминание поглотило меня, и я потерял свое осознание хода
времени.
Я услышал, что дон Хенаро кричит что-то и увидел шляпу, которая ныряла вверх и вниз, а
затем стала падать на землю туда, где была моя машина. Все это произошло с такой скоростью,
что у меня не было ясного представления о том, что произошло. Я чувствовал головокружение и
рассеянность. Мой ум удержал только смущающую картину. Я увидел, что то ли шляпа дона
Хенаро превратилась в мою машину, то ли шляпа упала на крышу моей машины. Мне хотелось
верить последнему, что дон Хенаро хотел использовать свою шляпу, чтобы указать мне мою
машину, используя шляпу. Не то, чтобы это имело значение, поскольку один вариант был такой же
пугающий, как и второй, но в то же время мой ум цеплялся за эту спорную деталь для того, чтобы
удержать мое первоначальное умственное равновесие.
— Не борись с этим, — услышал я слова дона Хуана.
Я чувствовал, что что-то внутри меня вот-вот прорвется на поверхность. Мысли и видения
накатывались безудержными волнами, как если бы я засыпал. Я остолбенело смотрел на машину.
Она стояла на каменистом участке примерно в тридцати метрах. Она действительно выглядела
так, как если бы кто-то только что поставил ее туда. Я подбежал к ней и начал ее осматривать.
— Проклятие! — воскликнул дон Хуан, — не смотри на машину, останови мир!
Затем, как во сне, я услышал его крик: "шляпа Хенаро! Шляпа Хенаро!" Я посмотрел на них.
Они пристально смотрели на меня. Их глаза были пронзительными. Я почувствовал боль в
животе. Внезапно у меня заболела голова, и мне стало плохо.
Дон Хуан и дон Хенаро смотрели на меня с любопытством. Некоторое время я сидел рядом с
машиной, а затем совершенно автоматически я отпер дверцу и пустил дона Хенаро на заднее
сиденье. Дон Хуан последовал за ним и сел рядом. Мне показалось это странным, поскольку он
обычно садился на переднее сиденье.
Я погнал свою машину к дому дона Хуана в каком-то тумане. Я не был сам собой. В животе у
меня было неспокойно, и ощущение тошноты вытеснило мою трезвость. Я вел машину
механически. Я слышал, как дон Хуан и дон Хенаро подобно детям смеялись и хихикали на
заднем сидении. Я слышал, как дон Хуан спросил меня: "мы подъезжаем?" Тут я увидел, что
только сейчас обращаю внимание на дорогу. Мы действительно были очень близко от его дома.
— Сейчас мы будем там, — пробормотал я.
Они взвыли от смеха. Они хлопали в ладоши и себя по ляжкам.
Когда мы подъехали к дому, я автоматически выскочил из машины и открыл перед ними
дверцу. Дон Хенаро вышел первым и поздравил меня с тем, что он назвал самой приятной и
гладкой поездкой, которая когда-либо была у него в жизни. Дон Хуан сделал то же самое. Я почти
не обратил на них внимание.
Я запер машину и едва добрался до дому. Прежде, чем заснуть, я слышал, как хохотали дон
Хуан и дон Хенаро.

19. Останавливание мира.

На следующий день, как только я проснулся, я начал задавать дону Хуану вопросы. Он рубил
дрова за домом, а дона Хенаро нигде не было видно.
Он сказал, что говорить не о чем. Я указал на то, что добился успеха, оставаясь без мыслей в
то время, как наблюдал "плавание на полу" дона Хенаро, что я не хотел и не требовал никаких
объяснений совсем, но что моя сдержанность не помогла мне понять того, что имело место.
Затем, после исчезновения машины, я автоматически замкнулся в поиске логического объяснения,
но это тоже не помогло мне. Я сказал дону Хуану, что моя настойчивость в том, чтобы находить
объяснения, не была чем-то таким, что я изобрел сам, только для того, чтобы со мной было
трудно. Но это было нечто настолько глубоко вросшее в меня, что преодолевало любое другое
соображение.
— Это вроде болезни, — сказал я.
— Тут нет никаких болезней, — спокойно ответил дон Хуан, — тут есть только
индульгирование. Ты индульгируешь себя, пытаясь все объяснить. В твоем случае объяснение
больше не нужно.
Я настаивал на том, что могу функционировать только при условии порядка и понимания. Я
напомнил ему о том, что я коренным образом изменил свою личность за время нашей связи. И что
условием, которое сделало возможной такую перемену, было то, что я имел возможность
объяснить себе причины для такой перемены.
Дон Хуан мягко засмеялся. Долгое время он ничего не говорил.
— Ты очень умен, — сказал он, наконец, — ты возвращаешься туда, где ты всегда был. Однако,
на этот раз с этим покончено. Тебе некуда идти назад. Я не буду больше тебе всего объяснять.
Что бы там Хенаро ни делал тебе вчера, он делал это для твоего тела, поэтому позволь своему
телу решать, что есть что.
Тон дона Хуана был дружественным, но необычно отрешенным, и это заставило меня
почувствовать всепоглощающее одиночество. Я выразил свое чувство печали. Он улыбнулся. Его
пальцы мягко обхватили мою руку у локтя.
— Мы оба — существа, которые умрут, — сказал он мягко, — нет больше времени для того, что
мы привыкли делать. Сейчас ты должен использовать все неделание, которому я тебя научил, и
остановить мир.
Он опять сжал мою руку. Его прикосновение было твердым и дружественным. Оно было вроде
подтверждения тому, что он заботится обо мне и имеет ко мне привязанность. И в то же время оно
давало мне впечатление непоколебимой целенаправленности.
— Это мой договор с тобой, — сказал он, удерживая мою руку на секунду, — теперь ты должен
самостоятельно пойти в эти дружественные горы.
Он указал подбородком на далекий гребень гор на юго-востоке.
Он сказал, что я должен оставаться там до тех пор, пока мое тело не скажет, что хватит, а
затем возвращаться к нему домой. Он дал мне понять, что не хочет, чтобы я что-либо говорил или
медлил, тем, что слегка подтолкнул меня в направлении машины.
— Что мне полагается делать там? — спросил я.
Он не ответил, но покачал головой, глядя на меня.
— Хватит этого, — сказал он, наконец.
— Затем он указал пальцем на юго-восток.
— Поезжай туда, — сказал он отрывисто.
Я ехал на юг, а затем на восток по тем дорогам, по которым ездил всегда вместе с доном
Хуаном. Неподалеку от того места, где закончилась грунтовая дорога, я остановил свою машину, а
затем шел знакомым путем, пока не достиг высокого плато. Я не имел никакого представления о
том, что здесь делать. Я начал бродить, выискивая место для отдыха. Внезапно мое внимание
остановилось на небольшом участке слева от меня. Казалось, что химический состав почвы был
другим на этом месте. Однако, когда я остановил на нем пристальный взгляд, то не заметил
ничего, что могло бы выделять его. Я стоял в нескольких футах в стороне и старался
"почувствовать", как всегда рекомендовал мне делать дон Хуан.
Я стоял неподвижно, наверное, в течение около часа. Количество мыслей у меня постепенно
уменьшалось, пока я не перестал разговаривать сам с собой. Затем ко мне пришло ощущение
раздражения. Ощущение, казалось, было связано с моим животом и было более острым, если я
смотрел на сомнительное место. Оно меня отталкивало, и я почувствовал себя обязанным уйти от
122
него прочь. Я начал водить глазами по этому району и почувствовал необходимость уйти от него.
Затем, после короткого перехода я наткнулся на широкую плоскую скалу. Я остановился перед
ней. В этом камне не было ничего особенного, что бы привлекало меня. Я не заметил никакого
особого цвета, никакого сияния, но все же он мне нравился. Мое тело чувствовало себя хорошо. Я
испытал ощущение физического комфорта и сел немного отдохнуть.
Я бродил среди высоких плато и окружающих гор весь день, не зная, что делать или чего
ожидать. В сумерках я вернулся обратно к плоской скале. Я знал, что если я проведу ночь здесь,
то я буду в безопасности.
На следующий день я отправился далее на восток в высокие горы. Во второй половине дня я
пришел к другому, еще более высокому плато. Мне показалось, что я уже был здесь ранее. Я
осмотрелся, что ориентироваться, но не смог узнать ни одного из окружающих горных пиков.
После тщательного выбора подходящего места я уселся отдохнуть на краю каменистого района.
Мне было очень тепло и мирно там. Я постарался извлечь какую-нибудь пищу из своей фляги,
но она была пуста. Тогда я попил воды. Она была теплой и затхлой. Я подумал, что мне больше
нечего делать, как вернуться к дому дона Хуана и начал размышлять над тем, не начать ли мне
обратный путь прямо сейчас. Я лег на живот и положил голову на руки. Я почувствовал себя
нехорошо и несколько раз менял положение, пока не оказался лицом к западу.
Солнце было уже низко. Мои глаза устали и я взглянул на землю, и мой взгляд поймал крупного
черного жука. Он вылез из-за маленького камешка, толкая перед собой шар навоза в два своих
собственных размера. Некоторое время я следил за его движениями. Насекомое, казалось, на
замечало моего присутствия и продолжало толкать свой груз через камни, корни, вмятины и
выступы не земле. Настолько, насколько я знал, насекомое не осознавало моего присутствия. Мне
пришла в голову мысль, что я, пожалуй, наверняка не могу быть уверенным в том, что насекомое
не знает обо мне. Эта мысль произвела ряд разумных оценок по поводу природы мира насекомого
в противоположность моему собственному миру. Насекомое и я были в одном и том же мире, и,
очевидно, мир не был одним и тем же для нас. Я погрузился в наблюдения за ним и поразился
гигантской силе, которая требовалась для того, чтобы тащить его груз через камни и земляные
трещины.
Я наблюдал за насекомым долгое время, и наконец, заметил тишину вокруг нас. Только ветер
свистел между веток и листьев чапараля. Я посмотрел наверх, повернулся налево быстрым и
невольным движением и поймал изображение слабой тени или мелькания на камне в нескольких
футах в стороне. Сначала я не обратил на нее внимания, но затем я сообразил, что это мелькание
было слева от меня. Я еще раз повернулся внезапно и смог ясно увидеть тень на скалу. У меня
было непонятное ощущение, что тень внезапно соскользнула на землю, и почва впитала ее, как
промокашка впитывает чернильную кляксу. Озноб пробежал у меня по спине, мне пришла в голову
мысль, что смерть караулит и меня, и жука.
Я еще раз посмотрел на насекомое, но не смог его найти. Я подумал, что оно, должно быть,
прибыло к месту своего назначения и сбросило свой груз в земляную норку. Я приложил лицо к
гладкой скале.
Жук вылез из глубокой норы и остановился в нескольких дюймах от моего лица. Он, казалось,
смотрел на меня, и на секунду я почувствовал, что он осознал мое присутствие. Наверное так же,
как я осознал присутствие собственной смерти. Я испытал озноб. В конце концов жук и я не очень-
то отличались. Смерть, как тень, подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я ощущал момент
необычайного подъема. И жук, и я были на одной чаше весов, никто из нас не был лучше другого.
Наша смерть делала нас равными.
Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал плакать.
Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире, и, как любой другой,
я был самое мистическое существо. И, тем не менее, я не был более важным, чем жук. Я вытер
свои глаза, и, вытирая их тыльной стороной руки, я увидел человека или что-то, имеющее форму
человека. Это находилось справа от меня, примерно в ста метрах в стороне. Я выпрямился и
постарался всмотреться. Солнце было почти на горизонте, и его желтоватые отблески мешали
мне ясно видеть. В этот миг я услышал какой-то особенный грохот. Он был похож на звук далекого
реактивного самолета. Когда я остановил свое внимание на нем, звук усилился до длительного
визга, а затем ослаб, пока не превратился в гипнотизирующий мелодичный звук.
Мелодия была подобна колебаниям электрического тока. Мне пришло при этом на ум, что две
электрические сферы сходятся вместе или два квадратных куска наэлектризованного металла
трутся один о другой, а затем остаются в покое, когда их рывком отодвинут один от другого. Я
вновь попытался увидеть, не смогу ли я рассмотреть того человека, который, казалось, прятался
от меня, но смог различить лишь темный силуэт против кустов. Я прикрыл глаза, приложив к ним
руку. Блеск солнца изменился в этот момент, и тут я понял, что то, что я вижу, было лишь
123
оптической иллюзией, игрой тени и листвы. Я отвел глаза и увидел койота, спокойно бегущего
через поле. Койот находился примерно в том месте, где я видел человека. Он пробежал примерно
сто метров в южном направлении, а затем остановился и побежал в моем направлении. Я крикнул
пару раз, чтобы испугать его, но он продолжал бежать. Я испытал тревожный момент. Я подумал,
что он, может быть, бешеный, и что мне неплохо было бы собрать камней для того, чтобы
защититься в случае, если он нападет. Когда животное находилось в трех-четырех метрах от меня,
я заметил, что оно нисколько не взволновано.
Наоборот, оно казалось очень спокойным и не испуганным. Оно замедлило свой шаг и
остановилось в полутора-двух метрах от меня. Мы посмотрели друг на друга, а затем койот
подошел еще ближе. Его коричневые глаза были дружественными и ясными. Я уселся на камни, и
койот почти касался меня. Я был ошеломлен. Я никогда не видел дикого койота так близко, и
единственное, что мне пришло в голову в этот момент, это заговорить с ним.
Я начал так, как человек заговорил бы с дружественной собакой. И затем я подумал, что койот
"заговорил" мне в ответ. У меня была абсолютная уверенность, что он сказал мне что-то. Я был
смущен, но у меня не было времени разбираться в своих чувствах, потому что койот "заговорил"
вновь.
Не то, чтобы животное произносило слова так, как я привык слышать слова, произносимые
людьми. Скорее это было "ощущение", что он говорил. Но это не было тем ощущением, которое
имеешь, когда домашнее животное, кажется, общается со своим хозяином. Койот фактически что-
то сказал. Он передавал мысль, и эта связь вылилась во что-то весьма похожее на предложение.
Я сказал: "как поживаешь, маленький койот?" И мне показалось, что я услышал ответ животного: "я
хорошо, а как ты?" Затем койот повторил предложение, и
я вскочил на ноги. Животное не сделало ни единого движения. Оно не было испугано моим
внезапным прыжком. Его глаза оставались дружескими и ясными.
Оно наклонило голову, легло на живот и спросило: "чего ты испугался?" Я сел, и, глядя на него,
повел самый колдовской разговор, который у меня когда-либо бывал. В конце концов оно спросило
меня, что я тут делаю, и я сказал, что я пришел сюда, чтобы "остановить мир". Койот сказал: "как
здорово!" Я тут я сообразил, что это был койот, владеющий двумя языками.
Существительные и глаголы в его предложении были на английском, но союзы и восклицания
— на испанском. Мне пришла в голову мысль, что я нахожусь в присутствии сказочного /чикано/
койота. Я стал смеяться над абсурдностью всего этого и смеялся так сильно, что почти впал в
истерику. Затем весь груз невозможности того, что происходит, обрушился на меня, и мой разум
заколебался. Койот поднялся на ноги и наши глаза встретились. Я пристально смотрел в них. Я
чувствовал, что они тянут меня, и внезапно животное стало радужным. Оно начало испускать
сияние. Казалось, что мой мозг проигрывает воспоминание другого события, которое имело место
десять лет ранее, когда под воздействием пейота я был свидетелем превращения обычной собаки
в незабываемое радужное существо. Казалось, койот вызвал воспоминание, и память этого
предыдущего события собралась и наложилась на очертания койота. Койот стал текучим, жидким,
светящимся существом. От его свечения кружилась голова. Я хотел закрыть глаза руками, чтобы
защитить их, но не мог двинуться. Светящееся существо коснулось меня в какой-то
неопределенной части меня самого, и мое тело испытало такую полную неописуемую теплоту и
такое хорошее самочувствие, что, казалось, это прикосновение заставило меня взорваться. Я стал
разобщенным. Я не мог больше чувствовать свои ноги, или свои ступни или любую другую часть
своего тела, однако, что-то удерживало меня в прямом положении.
Я не представлял себе, как долго я оставался в таком положении. Тем временем светящийся
койот и вершина холма, на котором я стоял, исчезли из виду. У меня не было ни мыслей, ни
чувств. Все было выключено, и я свободно парил.
Внезапно я почувствовал, что мое тело испытало удар, и затем я почувствовал, что что-то
обволокло меня. Тут я понял, что солнце залило меня. Я едва мог различать отдаленные гребни
гор на западе. Солнце почти касалось горизонта. Я смотрел на него и потом увидел "линии мира".
Я действительно ощутил крайне необычное глубокое восприятие флюоресцирующих белых линий,
которые соединяли все вокруг меня. На секунду я подумал, что, возможно, я ощущаю солнечный
свет, отраженный от моих ресниц. Я моргнул и оглянулся опять. Линии были устойчивы и были
наложены на или проходили через все вокруг. Я повернулся вокруг себя и осмотрел необычный
новый мир.
Линии были хорошо заметны и постоянны, даже если я смотрел в противоположную от солнца
сторону.
Я стоял на вершине холма в состоянии экстаза, казалось, бесконечное время, однако, все это
событие могло длиться лишь несколько минут, пожалуй, не дольше, чем светило солнце до того,
как оно достигло горизонта, но мне это показалось бесконечным временем. Я чувствовал что-то
124
теплое и успокаивающее, исходящее из мира и из моего собственного тела. Я знал, что раскрыл
секрет.

Он был таким простым. Я испытал неведомый поток чувств. Никогда в моей жизни не было
у меня такой божественной эйфории, такого покоя и такого всеобъемлющего чувства, и, тем не
менее, я не мог перевести раскрытый секрет в слова или хотя бы в мысли, но мое тело его знало.
Затем то ли я заснул, то ли потерял сознание. Когда я опять пришел в себя, я лежал на камнях.
Я поднялся. Мир был таким, каким я его всегда видел. Уже темнело, и автоматически я отправился
назад к своей машине.
Дон Хуан был один в доме, когда я прибыл на следующее утро. Я спросил о доне Хенаро, и он
сказал, что тот был где-то поблизости, занимаясь своим делом. Я немедленно стал пересказывать
ему необычные события, свидетелем которых я был. Он слушал с явным интересом.
— Ты просто "остановил мир", — прокомментировал он, когда я кончил свой рассказ.
Секунду мы молчали, а затем он сказал, что мне следует поблагодарить дона Хенаро за
помощь, оказанную мне. Казалось, он был необычайно мною доволен. Несколько раз он
похлопывал меня по спине и посмеивался.
— Но это невероятно, чтобы койот говорил, — сказал я.
— Это не было разговором, — сказал дон Хуан.
— Что же это было тогда?
— Впервые твое тело поняло, но ты не смог понять того, что это не койот для начала, и что это
уж конечно был не разговор в том виде, как ты и я разговариваем.
— Но койот действительно говорил, дон Хуан!
— Смотри, кто теперь говорит, как идиот. После стольких лет учения ты должен знать лучше.
Вчера ты остановил мир, и ты, может быть, даже "видел". Волшебное существо сказало тебе что-
то, и твое тело смогло это понять, потому что мир разрушился.
— Мир был таким же, как сегодня, дон Хуан.
— Нет, он не был таким же. Сегодня койоты тебе ничего не говорят, и ты не можешь видеть
линии мира. Вчера ты это делал просто потому, что что-то остановилось в тебе. И естественно,
что у нас нет выбора, кроме как видеть мир таким, каким люди его нам представляют.
Мы взглянули друг на друга.
Вчера мир стал таким, каким его тебе представляют маги, — Продолжал он, — в этом мире
койоты разговаривают и точно так же разговаривают олени, как я однажды рассказывал тебе, и
точно так же разговаривают гремучие змеи и деревья, и все другие живые существа. Но то, чему я
хочу тебя обучить, это "видение". Возможно, ты теперь знаешь, что "видение" имеет место только
тогда, когда проскальзываешь между мирами: миром обычных людей и миром магов. Ты сейчас
втиснут в самую середину между этими мирами. Вчера ты считал, что койот с тобой разговаривал.
Любой маг, которые не "видит", считал бы так же. Но тот, кто "видит", считает, что верить в это,
значит быть пригвожденным в мире магов. Точно так же, не верить в то, что койоты
разговаривают, значит быть пригвожденным в мире обычных людей.
— Ты хочешь сказать, дон Хуан, что ни мир обычных людей, ни мир магов не являются
реальными?
— Это реальные миры. Они могут воздействовать на тебя. Например, этому койоту ты мог
задать любой вопрос, который тебя интересует, и он был бы обязан дать тебе ответ.
Единственной печальной частью является то, что на койотов нельзя полагаться. Они шутники.
Твоя судьба не иметь животного друга, на которого можно положиться.
Дон Хуан объяснил, что койот будет моим другом на всю жизнь, и что в мире магов иметь
койота другом — нежелательное положение вещей. Он сказал, что для меня было бы идеальным
разговаривать с гремучей змеей, поскольку они были поразительно надежными друзьями.
— Если бы я был тобой, — добавил он, — то я никогда бы не доверял койоту. Но ты другой. И
ты, может быть, станешь койотным магом.
— Что это такое, койотный маг?
— Это тот, кто извлекает массу сведений от своих братьев-койотов.
Я хотел продолжать задавать вопросы, но он сделал знак, чтобы остановить меня.
— Ты видел линии мира, — сказал он, — ты видел светящееся существо.
Теперь ты почти готов встретиться с олли. Ты, конечно, знаешь, что тот человек, которого ты
видел в кустах, был олли. Ты слышал его грохот, похожий на звук реактивного самолета. Он будет
ожидать тебя на краю долины, к которой я подведу тебя сам.
Долгое время мы молчали. Дон Хуан держал руки сцепленными на животе.
125
Большие пальцы у него двигались почти незаметно.
— Хенаро тоже пойдет с нами к этой долине, — внезапно сказал он, — он тот, кто тебе помог
остановить мир.
Дон Хуан посмотрел на меня пронзительными глазами.
— Я скажу тебе еще одну вещь, — сказал он и засмеялся.
— Сейчас это действительно имеет значение. Хенаро никогда не перемещал твою машину из
мира обычных людей в тот день. Он просто заставил тебя смотреть на мир так, как смотрят маги, и
твоей машины не было в этом мире. Хенаро хотел ослабить твою уверенность. Его шутовство
сказало твоему телу об абсурдности попыток понять все. А когда он запустил своего воздушного
змея, ты почти "видел". Ты нашел свою машину и был в обоих мирах. Причина, по которой мы чуть
не надорвали животы, состояла в том, что ты действительно считал, что везешь нас обратно с
того места, где, как ты думал, ты нашел свою машину.
— Но каким образом он заставил меня видеть мир так, как его видят маги?
— Я был с ним. Мы оба знаем этот мир. Если этот мир знаешь, то все, что нужно для того,
чтобы ввести его в действие, так это использовать то добавочное кольцо силы, которое, как я тебе
говорил, имеют маги. Хенаро может это сделать так же легко, как щелкнуть пальцами. Он
удерживал тебя занятым перевертыванием камней для того, чтобы рассеять твои мысли и
позволить твоему телу "видеть".
Я сказал ему, что события последних трех дней причинили непоправимый вред моей идее
мира. Я сказал, что в течение десяти лет, которые я был связан с ним, я никогда не продвигался
настолько, даже в те времена, когда я принимал психотропные растения.
— Растения силы являются только помощью, — сказал дон Хуан, — реальная же вещь, это
когда тело поймет, что оно может "видеть". Только тогда возможно знать, что мир, на который мы
смотрим каждый день, является только описанием. Мое намерение состояло только в том, чтобы
показать тебе это. К сожалению, у тебя осталось слишком мало времени, прежде чем олли
пощупает тебя.
— Разве олли должен пощупать меня?
— Нет никакого способа, чтобы избежать этого. Для того, что "увидеть", нужно знать те
способы, посредством которых маги "видят" мир. А отсюда олли должно быть призвано. А когда
это сделано, оно приходит.
— А ты не мог бы научить меня "видеть", не призывая олли?
— Нет для того, чтобы "видеть", нужно научиться смотреть на мир каким-то другим образом. А
единственный другой способ, который я знаю, это способ магов.

Дон Хенаро вернулся около полудня, и по предложению дона Хуана мы все трое поехали к
тому гребню гор, где я был предыдущим днем. Мы шли тем же путем, которым шел я, но вместо
того, чтобы остановиться на высоком плато, как сделал я, мы продолжали взбираться до тех пор,
пока не достигли вершины нижнего гребня гор. Затем мы стали спускаться в плоскую долину.
На вершине высокого холма мы остановились отдохнуть. Место выбирал дон Хенаро.
Автоматически я уселся, как всегда делал это в их компании, образовав треугольник, с доном
Хуаном справа от себя и доном Хенаро — слева.
Пустынный чапараль приобрел исключительно мокрый блеск. Он был блистающе-зеленым
после короткого весеннего дождя.
— Хенаро собирается кое-что рассказать тебе, — внезапно сказал мне дон Хуан, — он
собирается рассказать тебе историю своей первой встречи со своим олли. Разве не так, Хенаро?
В голосе дона Хуана был оттенок уговаривания. Дон Хенаро посмотрел на меня и сжимал губы
до тех пор, пока его рот не стал выглядеть, как круглая дырка. Он прижал язык к небу, а затем
открывал и закрывал рот, как бы имея судороги.
Дон Хуан взглянул на него и громко рассмеялся. Я не знал, как это понимать.
— Что он делает? — спросил я дона Хуана.
— Он курица, — сказал тот.
— Курица?
— Смотри, смотри на его рот. Это куриная попка, она сейчас отложит яйцо.
126
Спазмы рта дона Хенаро, казалось, увеличились. У него был непонятный безумный взгляд в
глазах. Его рот раскрылся, как если бы судороги образовали круглую дыру. В горле у него
раздался трещащий звук. Руки у него сложились на груди с ладонями, вывернутыми наружу, а
затем он бесцеремонно выплюнул мокроту.
— Проклятие! Это было не яйцо, — сказал он с озабоченным видом на лице.
Поза его тела и выражение его лица были столь необычными, что я не смог не засмеяться.
— Теперь, когда Хенаро почти снес яйцо, может быть, он расскажет тебе о своей первой
встрече со своим олли, — настаивал дон Хуан.
— Может быть, — сказал дон Хенаро незаинтересованно.
Я стал просить, чтобы он рассказал.
Дон Хенаро поднялся и потянулся руками и спиной. Его кости издали хрустящий звук. Затем он
опять сел.
— Когда я впервые коснулся своего олли, я был молод, — сказал он, наконец, — я помню, что
это было сразу после полудня. С рассвета я работал в поле и возвращался домой. Внезапно из-за
куста вышел олли и загородил мне дорогу. Он ожидал меня и приглашал меня побороться с ним. Я
начал отворачиваться для того, чтобы оставить его в покое, на ум мне пришла мысль, что я
достаточно силен для того, чтобы коснуться его. Тем не менее, я был испуган. Озноб пробежал
вверх по моей спине, и шея у меня стала твердой, как доска. Кстати, это всегда является
признаком, что ты готов. Я хочу сказать, что это когда твоя шея становится твердой.
Он расстегнул рубашку и показал мне свою спину. Он напряг мышцы шеи, спины и рук. Я
отметил превосходное качество его мускулатуры. Казалось, воспоминание о той встрече
активизировало каждую мышцу в его теле.
— В подобной ситуации ты должен всегда закрыть рот.
Он повернулся к дону Хуану и сказал:
— Разве не так?
— Да, — спокойно ответил дон Хуан, — потрясение, которое испытываешь от того, что
схватишь олли, настолько велико, что можно откусить язык или вышибить себе зубы. Тело должно
быть прямым, хорошо уравновешенным, а ноги должны держаться за землю.
Дон Хенаро поднялся и показал мне правильное положение. Колени его были слегка согнуты,
руки со слегка подогнутыми пальцами висели по бокам.
Он казался расслабленным, и, тем не менее, твердо стоял на земле. Секунду он оставался в
этом положении, и, когда я полагал, что он собирается сесть, он внезапно бросился вперед одним
поразительным прыжком, как если бы у него под пятками были пружины. Его движение было столь
внезапным, что я упал на спину. Но пока я падал, у меня было ясное ощущение того, что дон
Хенаро схватил человека или что-то, имеющее форму человека. Я вновь уселся.
Дон Хенаро все еще сохранял колоссальное напряжение во всем теле.
Затем он резко расслабил все свои мышцы и вернулся на то самое место, где сидел раньше.
— Карлос только что видел твоего олли прямо сейчас, — спокойно заметил дон Хуан, — но он
еще слаб и упал.
— Ты заметил? — спросил дон Хенаро наивным голосом и расширил ноздри.
Дон Хуан заверил его, что я "видел" олли.
Дон Хенаро опять прыгнул вперед с такой силой, что я упал на бок. Он выполнил свой прыжок
так быстро, что я действительно не мог сказать, каким образом он вскочил на ноги, чтобы прыгнуть
вперед из сидячего положения.
Они оба громко засмеялись, а затем дон Хенаро сменил свой смех на вой, не отличимый от воя
койота.
— Не думай, что тебе нужно прыгать так же хорошо, как Хенаро, для того, чтобы схватить
своего олли, — сказал дон Хуан предупреждающим тоном.
- Хенаро прыгает так хорошо, потому что его олли помогает ему. Все, что тебе нужно, это цепко
стоять на земле, для того, чтобы выстоять столкновение. Ты должен стоять так, как стоял Хенаро,
прежде чем он прыгнул. Затем ты должен броситься вперед и схватить олли.
— Ему нужно сначала поцеловать свой медальон, — вставил дон Хенаро.
Дон Хуан с наигранной яростью сказал, что у меня нет никаких медальонов.
— А как насчет его блокнотов? — настаивал дон Хенаро, — ему нужно что-то сделать со
своими блокнотами. Положить их, прежде чем он прыгнет.
Или, может быть, он использует свои блокноты для того, чтобы ударить своего олли.
127
— Будь я проклят, — сказал дон Хуан, кажется, с искренним изумлением.
- я совсем не подумал об этом. Клянусь, это будет первый раз, когда олли свалят на землю,
побив блокнотами.
Когда замолк смех дона Хуана и койотный вой дона Хенаро, все мы были в очень хорошем
настроении.
— Что случилось, когда ты схватил своего олли? — спросил я.
— Это было ложное потрясение, — сказал дон Хенаро после секундного колебания. Казалось,
он приводил свои мысли в порядок.
— Я никогда и не воображал, что это будет так, — продолжал он, — это было что-то такое,
такое, такое... Как ничто, что я могу сказать. После того, как я схватил его, мы начали кружиться.
Олли заставил меня вертеться, но я не отступался. Мы штопором ввинтились в воздух с такой
скоростью и силой, что я уже ничего не мог видеть. Все было в тумане.
Верченье продолжалось далее и далее. Внезапно я почувствовал, что вновь стою на земле. Я
взглянул на себя. Олли не убил меня. Я был цел, я был самим собой! Тогда я понял, что достиг
успеха. После долгих стремлений я имел олли. От радости я запрыгал. Что за чувство! Что это
было за чувство!
Затем я оглянулся, чтобы установить, где я нахожусь. Окружающее было неизвестно мне. Я
подумал, что олли, должно быть, пронес меня по воздуху и опустил очень далеко от того места,
где мы начали кружиться. Я ориентировался. Я решил, что мой дом должен быть на востоке,
поэтому я пошел в этом направлении. Было еще рано. Встреча с олли отняла немного времени.
Очень скоро я нашел тропинку, а затем увидел группу мужчин и женщин, идущих мне навстречу.
Это были индейцы из племени масатэк. Они окружили меня и спросили, куда я иду.
— Я иду домой, в Икстлан, — сказал я им.
— Ты что, заблудился? — спросил меня кто-то.
— Я заблудился? — сказал я, — почему?
— Потому что Икстлан не здесь, Икстлан в противоположном направлении.
— Мы сами идем туда, — сказал кто-то.
— Присоединяйся к нам, — сказали они все, — у нас есть пища.
Дон Хенаро перестал говорить и взглянул на меня, как бы ожидая вопроса.
— Ну, и что произошло? — спросил я, — ты присоединился к ним?
— Нет, не присоединился, — сказал он, — потому что они не были реальными. Я понял это в ту
же минуту, как они подошли ко мне. Было что-то в их голосах, в их дружелюбии, что выдавало их,
особенно, когда они попросили меня присоединиться к ним. Поэтому я убежал прочь. Они звали
меня и просили вернуться. Их призывы стали преследовательскими, но я продолжал убегать от
них.
— Кем они были? — спросил я.
— Людьми, — ответил дон Хенаро отрывисто, — за исключением того, что они не были
реальными.
— Они были как привидения, — объяснил дон Хуан, — как фантомы.
— Пройдя некоторое время, — продолжал дон Хенаро, — я стал более уверен в себе. Я знал,
что Икстлан находится в той стороне, куда я иду. И затем я увидел двух человек, идущих по
тропинке ко мне. Казалось, они тоже были индейцами из племени масатэк. С ними был осел,
нагруженный дровами.
Они прошли мимо меня, пробормотав: "добрый день".
— Добрый день, — сказал я, продолжая идти. Они не обратили на меня внимания, продолжая
свой путь. Я замедлил свой бег и осторожно повернулся, чтобы взглянуть на них. Они уходили, не
обращая на меня внимания.
Казалось, они были реальными. Я побежал за ними и закричал: "подождите, подождите!" Они
придержали своего осла и остановились с обеих сторон животного, как бы охраняя груз.
— Я заблудился в этих горах, — сказал я им, — в каком направлении находится Икстлан?
Они указали в том направлении, куда шли сами.
— Ты далеко зашел, — сказал один из них, — это с другой стороны вон тех гор. Чтобы
добраться туда, тебе потребуется четыре-пять дней.
Затем они повернулись и продолжали идти. Я почувствовал, что эти индейцы реальны и
попросил, чтобы они взяли меня с собой.

Мы шли вместе некоторое время, а затем один из них снял свой мешок с провизией и
предложил немного мне. Я застыл на месте. Было что-то ужасно странное в том, как он предлагал
мне свою пищу. Мое тело ощутило испуг, поэтому я прыгнул назад и бросился бежать. Они оба
сказали, что я умру в этих горах, если не пойду вместе с ними, и пытались уговорить меня
присоединиться к ним. Их призывы были также очень преследующими, но я также убегал от них
изо всех сил.
Я продолжал идти. Теперь я знал, что я на правильном пути в Икстлан, и что эти фантомы
пытались сбить меня с пути.
Мне встретилось восемь таких. Должно быть, они знали, что мое намерение непоколебимо. Они
стояли на дороге и смотрели на меня просящими глазами. Большинство из них не говорило ни
слова. Однако, женщины среди них были более смелыми и упрашивали меня. Некоторые из них
даже раскладывали пищу и другие предметы, которые, казалось, продают, как невинные торговцы
у дороги. Я не остановился и не взглянул на них.
К концу дня и пришел в долину, которую я, казалось, узнал, что-то в ней было знакомое. Мне
казалось, что я был в ней раньше, но если это было так, то я действительно находился к югу от
Икстлана. Я начал искать знакомые предметы, чтобы ориентироваться и выправить свой путь,
когда увидел маленького индейского мальчика, пасущего коз. Ему было, наверное, семь лет, и
одет он был также, как я был одет в его возрасте. Фактически, он мне напомнил меня самого,
пасущего двух коз моего отца.
Некоторое время я следил за ним. Мальчик разговаривал сам с собой так, как обычно это
делал я. Затем он стал разговаривать со своими козами.
Из того, что я знал об ухаживании за козами, он хорошо знал свое дело. Он делал его
тщательно и осторожно. Он не баловал коз, но в то же время он не был с ними жесток.
Я решил окликнуть его. Когда я заговорил с ним громким голосом, он подпрыгнул, и,
бросившись к скале, стал смотреть на меня из-за камней.
Казалось, он был готов бежать, спасая свою жизнь. Он понравился мне.
Казалось, он был испуган, и все же он нашел время отозвать своих коз из поля моего зрения.
Я разговаривал с ним долго. Я сказал, что заблудился и не знаю дорогу в Икстлан. Я спросил,
как называется место, где мы находимся, и он сказал, что это место, которое я считал. Это очень
меня обрадовало. Я понял, что уже больше не потерян и раздумывал о той силе, которую должен
был иметь мой олли, чтобы перенести все мое тело за время меньшее, чем взмах ресниц.
Я поблагодарил мальчика и начал уходить. Он осторожно вышел из своего укрытия и погнал
своих коз по почти незаметной тропинке. Тропинка, казалось, вела в долину. Я позвал мальчика, и
он не убежал. Я пошел к нему, и когда был слишком близко от него, он прыгнул в кусты. Я
похвалил его за то, что он так осторожен, и начал задавать ему вопросы.
— Куда ведет эта тропинка? — спросил я.
— Вниз, — сказал он.
— Где ты живешь?
— Там, внизу.
— Там, внизу, много домов?
— Нет, только один.
— Где остальные дома?
Мальчик указал на другую сторону долины с безразличием, свойственным мальчикам его
возраста. Затем он со своими козами пошел вниз по тропинке.
— Подожди, — сказал я мальчику, — я очень устал и голоден. Возьми меня к своим.
— У меня нет своих, — сказал маленький мальчик, и это потрясло меня.
Я не знаю почему, но его голос заставил меня колебаться. Мальчик, заметив мое колебание,
остановился и повернулся ко мне.
— У меня дома никого нет, — сказал он, — мой дядя уехал, а его жена — в поле. Там полно
еды, полно. Пойдем со мной.
Я чувствовал почти печаль. Мальчик тоже был фантомом. Тон его голоса и его настойчивость
выдали его. Фантомы были повсюду, чтобы захватить меня, но я не боялся. Я все еще был
онемевший после своей встречи с олли.
Я хотел взбеситься на олли или на фантомов, но каким-то образом я не мог рассердиться, как я
обычно это делаю, поэтому я перестал пытаться. Затем я захотел опечалиться, потому что мне
понравился этот маленький мальчик, но не смог. Поэтому я бросил это тоже.
129
Внезапно я сообразил, что у меня есть олли, и что нет ничего такого, что могли бы мне сделать
фантомы. Я последовал за мальчиком по тропинке.
Другие фантомы быстро выскочили и попытались заставить меня шагнуть в пропасть, но моя
воля была сильнее их. Они, должно быть, чувствовали это, потому что перестали осаждать меня.
Спустя некоторое время они просто стояли у моей тропы. Время от времени кто-нибудь из них
прыгал ко мне, но я останавливал их своей волей. И тогда они перестали беспокоить меня
совершенно.
Долгое время дон Хенаро молчал. Дон Хуан взглянул на меня.
— Что произошло после этого, дон Хенаро? — спросил я.
— Я продолжал идти, — сказал он, как само собой разумеющееся.
Казалось, что он кончил свой рассказ, и не было ничего, что он хотел бы добавить.
Я спросил их, почему тот факт, что они предлагали ему пищу был указанием на то, что они
фантомы. Он не ответил. Я допытывался дальше и спросил, является ли обычаем среди индейцев
племени масатэк отрицать то, что у них есть какая-либо пища, или же быть очень озабоченным
всем, что касается пищи.
Он сказал, что тон их голосов, их желание выманить его и та манера, в которой фантомы
говорили о пище, были указаниями. И что он знал это из-за того, что его олли помогал ему. Он
заверил меня в том, что один он бы не заметил этих тонкостей.
— Эти фантомы были олли, дон Хенаро? — спросил я.
— Нет, они были людьми.
— Людьми? Но ты сказал, что они были фантомами.
— Я сказал, что они больше не были реальными. После моей встречи с олли ничего больше не
было реальным.
Долгое время мы молчали.
— Каков был конечный исход этого события, дон Хенаро? — спросил я.
— Конечный исход?
— Я хочу сказать, когда и как ты, наконец, достиг Икстлана?
Оба они тут же расхохотались.
— Так это значит, это для тебя конечный исход? — заметил дон Хуан, — давай тогда скажем
это так. Для путешествия Хенаро не было конечного исхода. И н и к о г д а не будет никакого
конечного исхода. Хенаро все еще в пути в Икстлан!
Дон Хенаро взглянул на меня пронзительными глазами, а затем повернул голову и посмотрел
вдаль в сторону юга.
— Я никогда не достигну Икстлана, — сказал он. Его голос был твердым, но тихим, почти
шепотом.
— Однако, в моих чувствах... В моих чувствах мне иногда кажется, что остался лишь один шаг,
чтобы достигнуть его. И все же, этого никогда не будет. В своем путешествии я даже не встречаю
знакомых примет, которые я когда-то знал. Ничего уже больше не является тем же самым.
Дон Хуан и дон Хенаро взглянули друг на друга. Было что-то очень печальное в их взгляде.
— В моем путешествии в Икстлан я нашел только путников-фантомов, — сказал он тихо.
Я взглянул на дона Хуана. Я не понял, что имел в виду дон Хенаро.
— Каждый, кого Хенаро встречает на своем пути в Икстлан, только эфемерное существо, —
объяснил дон Хуан, — возьмем тебя, например. Ты — фантом. Твои чувства и твоя настойчивость
те же, что у людей. Вот почему он говорит, что он встречает только путников-фантомов на своем
пути в Икстлан.
Внезапно я понял, что путешествие дона Хенаро было метафорой.
— В таком случае твое путешествие в Икстлан — нереально? — сказал я.
— Оно реально! — вставил дон Хенаро, — путники нереальны.
Кивком головы он указал на дона Хуана и сказал с ударением:
— Он — единственный, кто реален. Мир реален только тогда, когда я с ним.
Дон Хуан улыбнулся.
— Хенаро рассказывал тебе свою историю, — сказал дон Хуан, — потому что ты вчера
остановил мир. И он думал, что ты также и "видел". Но ты такой дурень, что ты не знаешь этого
сам. Я неустанно говорю ему, что ты очень странный, и что рано или поздно, но ты будешь видеть.
130
Во всяком случае, во время твоей следующей встречи с олли, если для тебя будет следующий
раз, тебе придется бороться с ним и усмирить его. Если ты переживешь потрясение, что, как я
уверен, ты сделаешь, поскольку ты сильный и жил, как воин, то ты окажешься живым в
неизвестной земле. Затем, что естественно для всех нас, первое, что ты захочешь сделать, — это
вернуться назад, к себе в Лос-Анджелес, но не будет назад пути в Лос-Анджелес. То, что ты там
оставил, потеряно навсегда. Конечно, к этому времени ты будешь магом, но это не поможет. Что
важно для всех нас в такое время, так это то, что все, что мы любили, ненавидели или желали,
осталось позади. Однако, чувства в человеке не умирают и не изменяются. И маг отправляется в
дорогу домой, зная, что дома он никогда не достигнет, зная, что нет такой силы на земле, которая
принесет его к тому месту, к тем вещам и к тем людям, которых он любил. Даже его собственная
смерть. Именно об этом тебе рассказывал Хенаро.
Объяснение дона Хуана было подобно катализатору. Весь груз рассказа дона Хенаро
обрушился на меня внезапно, когда я начал сопоставлять этот рассказ со своей собственной
жизнью.
— Как насчет людей, которых я люблю? — спросил я дона Хуана, — что случится с ними?
— Они все останутся позади, — сказал он.
— Но разве нет никакого способа, которым я бы мог вернуть их? Могу ли я вызволить их и взять
с собой?
— Нет. Твой олли бросит тебя одного в неизвестные миры.
— Но я могу вернуться обратно в Лос-Анджелес, разве не так? Я могу сесть на автобус или на
самолет и отправиться туда? Лос-Анджелес останется на месте, не так ли?
— Конечно, — смеясь, сказал дон Хуан, — а также и монтека, и тэмикула, и туксон.
— И текат, — добавил дон Хенаро с большой серьезностью.
— И пьедрас неграс, и транкитас, — сказал дон Хуан, улыбаясь.
Дон Хенаро добавил еще несколько названий, так же сделал дон Хуан. И они ушли в
перечисление целой серии крайне смешных и невероятных названий городов и местечек.
— Вращение с твоим олли изменит твою идею мира, — сказал дон Хуан, — эта идея есть все. И
когда она меняется, меняется сам мир.
Он напомнил мне, что однажды я читал ему стихотворение и захотел, чтобы я рассказал его.
Он настроил меня несколькими словами на него, и я вспомнил, что читал ему стихи Хуана Рамона
Хименеса. То, о котором он говорил, называлось "окончательное путешествие". Я прочел его.
...И я уйду, но птицы останутся, распевая, и мой сад останется с его зелеными деревьями, с его
глубокими колодцами. Много дней небеса будут синими и ясными, и колокола в отдалении будут
звонить так, как они звонят сегодня днем. Люди, которые любили меня, уйдут, и город будет
расцветать заново ежегодно, но мой дух, одержимый ностальгией, будет вечно бродить в том же
самом забытом углу моего цветущего сада.
— Это то чувство, о котором говорит Хенаро, — сказал дон Хуан, — для того, чтобы быть
магом, человек должен быть страстным. Страстный человек имеет земные привязанности и вещи,
дорогие ему. Хотя бы та тропа, по которой он ходит.
То, что Хенаро рассказал тебе в своем рассказе, именно это. Хенаро оставил свою страсть в
Икстлане. Его дом, его людей, все те вещи, до которых ему было дело. И теперь он бродит вокруг
в своих чувствах, и иногда, как он говорит, он почти достигает Икстлана. У нас у всех это
одинаково. Для Хенаро — это Икстлан, для тебя это будет Лос-Анджелес, для меня — ...
Я не хотел, чтобы дон Хуан рассказывал мне о себе. Он остановился, как бы прочитав мои
мысли.
Хенаро вздохнул и перефразировал первую строчку стихотворения:
— Я ушел, а птицы остались, распевая.
На мгновение я ощутил волну агонии и неописуемого одиночества, охватывающего нас троих.
Я взглянул на дона Хенаро и понял, что он, будучи страстным человеком, имел очень много
сердечных уз, очень много вещей, до которых ему было дело и которые остались позади. У меня
было ясное ощущение, что в этот момент сила его воспоминания готова обрушиться горным
обвалом, и что Хенаро находится на грани рыдания.
Я поспешно отвел глаза. Страсть дона Хенаро, его высшее одиночество заставили меня
плакать.
Я взглянул на дона Хуана. Он смотрел на меня

— Только как воин можно выжить на тропе знания, — сказал он, — потому что искусством
воина является находить равновесие между ужасом от того, что ты человек, и восхищением от
того, что ты человек.
Я взглянул на них обоих, на каждого по очереди. Их глаза были мирными и ясными. Они
вызвали волну захватывающей ностальгии, и когда они, казалось, были на грани того, чтобы
разразиться страстными слезами, они повернули эту волну. На мгновение я, казалось, "видел". Я
"видел" одиночество человека, как гигантскую волну, которая застыла передо мной, отброшенная
назад невидимой стеной метафоры.
Моя печаль была столь захватывающа, что я ощутил эйфорию. Я обнял их.
Дон Хенаро улыбнулся и поднялся. Дон Хуан тоже встал и мягко положил руку мне на плечо.
— Мы собираемся покинуть тебя здесь, — сказал он, — делай то, что найдешь нужным. Олли
будет ждать тебя на краю той долины.
Он указал на темную долину вдали.
— Если ты чувствуешь, что это еще не твое время, то откажись от своего свидания, — сказал
он, — ничего нельзя достигнуть насилием. Если ты хочешь выжить, ты должен быть кристально
чистым и совершенно уверенным в себе.
Дон Хуан ушел, не глядя на меня. Но дон Хенаро пару раз повернулся и подмигиваниями и
движениями головой подталкивал меня идти вперед. Я смотрел на них, пока они не исчезли вдали,
а затем пошел к своей машине и уехал. Я знал, что это еще не мое время.